Часть четвёртая
I
Как-то в вечер, издалёка,
Путь нелёгкий испытав,
Заявился у порога
Гость к Гураму, весь устав.
И к хевсуру не случайно
Объявился он как раз:
Ведь в друзьях они под;вно, –
Друг в любой желанен час.
Это тот – дышниец славный,
Хотя тоже, что кистин,
Муж достойный и отважный,
И по имени Умин.
А два спутника Умина
Также потчуют сейчас
В сакле щедрого грузина,
По соседству, в самый раз.
Рад Гурам такому счастью,
Ублажает он его.
И Умин, бывает, с честью
Примет друга своего:
Не всегда ведь горцы в ссоре,
И дружить умеют так,
Что, бывает, и в раздоре
Ссора кажется пустяк.
Ловко справившись с едою,
Да прознав про все дела,
Оба вышли, под луною
Посидеть чтоб у крыльца.
Тут Гурам поведал другу
И про пленника Бихо,
И про башню на округу,
И про месть, что ждёт того:
«Лето третье на исходе,
Как он башню стал воздвичь,
Недовольны и в народе –
Нужно б башню завершить.
Ведь известно, у кистинов
Башню строят ровно год.
С этим проще у хевсуров –
Наш без комплексов народ…»
Та история Умина
Взволновала от души,
Потому просил мужчина,
Чтоб с Бихо его свели.
Дабы гостя в том уважить
Был доволен и Гурам;
Чтобы мог Бихо увидеть,
Он повёл Умина сам.
II
Поздоровавшись по-горски,
Два вайнаха(1) обнялись,
Говоря затем по-свойски,
Только в полночь разошлись.
Рассказал Бихо Умину
Про родных и про себя,
Рассказал и про кручину,
Тем судьбу свою кляня:
«Ну, построю я им башню,
Всё равно меня убьют,
Потому, хоть с понарошку,
Жизнь себе продлю я тут».
«Мы одни с тобой по крови, –
Возразил ему Умин, –
Верь, что я в сердечной боли,
Что в плену ты у грузин.
Ты – гIалгIа, а я дышниец…
Но не в этом жизни суть.
Твой не дам я им мизинец,
Ведь мы разные лишь тут.
Ты в неволе год уж третий,
Вижу, телом очень дюж,
Но от собственных мучений
На себя не стал похож.
И сдаётся мне, родные
С тем смирились заодно,
Что тебя хевсуры злые
Тут убили уж давно.
Потому, совет мой, братец –
Чтоб ты башню довершил.
А за жизнь твою, страдалец,
Мне Гурам так говорил,
Что получишь вновь свободу –
Слово горца им дано –
И к родному ты порогу
Возвратишься всё равно.
Я Гураму доверяю,
Скажет слово – это сталь.
Потому и повторяю:
Сгинешь глупо – будет жаль».
«Что скажу тебе, дышниец?
Дело гиблое моё,
Но признателен я, братец,
За участие твоё.
Еже ль веришь в силу неба,
То и мне, прошу, поверь:
Я скорей желаю гроба,
Чем подохну тут, как зверь.
Нет постыдней для гIалгIая
Скорбной участи раба
Быть в безволии, не зная,
Осрамят ли, вдруг, тебя.
Твоему не верить слову
Не могу я, ты – вайнах;
Завтра вновь вернёшься к дому,
Как желанный там къонах(2).
Я ж останусь тут в неволе –
Жалкий раб, не господин –
И в своей смердящей доле
Буду мучиться один.
У тебя родня большая,
Ты – достойный семьянин,
У меня ж судьба иная –
Ждёт меня лишь только сын.
Он, поди, совсем ребёнок –
Материнской теплоты
Был лишён ещё с пелёнок,
Приняв участь сироты.
А жену позвала Эштар –
В мир иной, на горе нам», –
Так слова его, как ветер,
Разлетелись по горам.
«Мне беда твоя понятна,
Повторяю ещё раз:
Тебе выжить очень важно,
Чтоб настал свободы час.
Знай, я брат тебе отныне,
И ручаюсь, что тебя
Здесь отпустят, слово дай мне
Крепко также за себя», –
И пожав мужскую руку,
Смотрит на Бихо Умин;
Видит он, какую муку
Снял с души, как херувим.
«Твоё слово принимаю,
И тебе я только брат,
Лишь по родине страдаю –
Жалит боль меня стократ.
Но тебе я обещаю,
Всё изменится во мне,
Жизнь другую начинаю,
Труд усилю я вдвойне.
И работу я докончу,
Да утешится Гурам,
И за качество отвечу,
Будет он доволен сам.
Встанет башня над Архотом,
Как хранитель здешних мест.
Враг хоть даже ненароком
Не заявится в окрест.
Понимаю, что негоже
Нарушать так уговор;
Был в сомненьях я ничтоже,
Верил – будет приговор.
Но отныне всё иначе –
Довершу я башню так,
Что и плен мой тем короче
Станет. Верю – я чудак», –
В чувствах радостных, в порыве,
Выдал другу так Бихо.
Тот, довольный, весь в улыбке,
Укрепить решил его:
«От неверия, доныне,
Сам себе тянул ты плен.
Рад, что понял ты отныне –
Опасенья твои тлен.
Но не только это, всё же,
Я обдумал за тебя:
Ты – мужчина, и негоже
Мучить тело и себя.
Раз вдовец ты, и к тому же
Дома ждёт лишь сирота,
Подскажу Гураму тут же,
Пусть найдётся тут вдова,
Что твою украсит долю –
Будет всем тебе милей,
А когда получишь волю,
Станет спутницей твоей».
Тут Бихо и вовсе сбился:
Не ослышался ль того?
Правда, вскоре спохватился:
Понял душу друг его:
«Честно я тебе признаюсь,
Ведь отныне брат ты мне:
Часто в муках убиваюсь
Будь то днём или же в сне.
И не зверь же я – мужчина,
Полон здравия и сил…
Хоть горьк; моя судьбина,
Дух во мне ты воскресил», –
Так, зардевшись, как детина,
Обнял за плечи Бихо
Гостя доброго – Умина,
Что здесь другом стал его.
«Я о том сейчас с Гурамом,
Вновь к нему же возвратясь,
Порешу, надеюсь, с миром,
Словом добрым не ленясь.
Только знать о том мне нужно,
Есть ли кто тебе мила?
Привести гIалгIайку сложно –
Вот, такие, брат, дела.
Потому, совет мой дельный –
Будь хевсуркою она,
Всё решится, без сомнений,
И появится жена –
У тебя, хоть и в неволе,
Но зато – своя семья,
Будешь этим в лучшей доле,
Жизнь изменится твоя», –
Так доходчиво, спокойно
Умин друга убедил,
Ну а тот, сам, увлечённо,
Душу всю ему открыл:
«Понимаю, невозможно,
Как бы я ни предпочёл,
Чтоб гIалгIаевку, как д;лжно,
Я женой сюда привёл.
Потому перебираю
Всех хевсурок я в уме,
И возможною считаю
Лишь Цицию я себе.
Мне еду она лишь носит
И в лачуге приберёт…
Значит, жизнь мою украсит,
Ложе брачное займёт.
Да, к тому же, это важно:
Мы общаемся легко,
Ничему учить не нужно –
В ней ведь наше молоко.
Мать у них была кистинкой,
Из гIалгIаевской семьи,
И отец крови кистинской –
К нам любовь хранит в груди.
Предок их, когда-то беглый,
Был гIалгаIем из Фяппи,
Хоть джигит на редкость смелый,
Но пришлось с семьёй уйти.
До сих пор жива и в детях
Тяга к родине отцов,
И наследуют в заветах
Для грядущих молодцов.
Сам Къахьи(3), мужчина старый,
Часто явится ко мне.
И семья их – Кистаури –
Изнывается по мне:
За страданье нелюдское,
Что испытываю тут,
И несчастье роковое,
Что настигнуть может вдруг.
Тянет их к гIалгIаям смирным,
И к гIалгIаевской земле,
Манит их к красотам дивным,
Но доступным лишь во сне.
И к тому, Цици(4) вдовою
Вот уже который год;
Не дурна хотя собою,
А без радости живёт.
Знаю, что хранит душою
Она жалость в глубине,
И надеюсь, что женою
Даст согласие быть мне.
Не успела она сладость
Уз супружеских познать,
Счастья оказалось в малость –
Ей пришлось вдовою стать.
Муж её – отважный малый,
Слыл охотником лихим,
Но, увы, погиб уд;лый –
Оказался уязвим.
У Цици строптивый братец,
Трудно с ним уладить мне.
Для него я – чужеродец
И невольник в их семье.
Ведь я к ним приставлен всё же,
В содержание моё.
Но Султи обязан тоже
Уберечь лицо своё
От наветов и злословья –
Чтоб не пнул никто его,
И зловредные сомненья
Не сгубили б никого».
«Понял я тебя, страдалец, –
Тут прервал его Умин, –
На пиру исполню танец –
На твоём – и не один!
Не покину я хевсуров
Не решив твою судьбу,
Но и ты свой жёсткий н;ров
Укроти, услышь мольбу.
А теперь тебя покину.
Дальше всё улажу сам.
Я устал и ломит спину,
И Гурам заждался там».
Так, на радостях, в обнимку,
И по-свойски говоря,
Вышли оба на тропинку,
Чтоб проститься, как друзья.
III
Утром стылым, спозаранку,
В путь отправился Умин,
С ним друзья его, и в ногу
Мчатся кони у мужчин.
Так спровадив их в дорогу
И закончив сам дела,
Пригласил Гурам к обеду
Всех старейшин из села:
Тут Бежия и Датуна,
И отец Онуфрий тут,
Гулобар, даже Гиргола –
Все в неведении ждут,
Чем Гурам их озадачит
Или новость сообщит...
Знают, важное лишь скажет –
И аул так порешит.
Но хозяин, не лукавя,
Им поведал, что решил
Поженить Бихо, считая,
Что он вдоволь тут испил
Чащу горькую… К страданью
Здесь душою привыкал.
Но, при этом, к состраданью
Ведь Господь всех призывал…
«…Потому, негоже, братья,
Нам мужчину в цвете сил
Изводить, и тем проклятья
Чтоб хевсур себе нажил.
Вам призн;юсь, это дело
Я продумывал давно,
Говорю теперь так смело:
Для меня всё решено.
Только вот согласье наше
В том главнее быть должно,
Потому мне слово ваше
Слышать нужно заодно.
И не скрою я, что нынче
Был в гостях мой друг Умин;
Он дышниец, а иначе –
Все равно, что тот кистин.
Вам известно, что мы дружим,
Побратались уж давно;
Даже кров с ним часто делим
Друг у друга – как должн;.
Просьбу в том мою уважив,
Он с Бихо имел вчера
Встречу долгую, уладив
Все сомненья, без труда.
Но упрёк нам всё ж оставил –
Мы мужчину так держ;,
Безо всяких божьих правил,
Губим злобно, не туж;.
Не по-горски поступаем,
С ним согласен был и я –
Хоть Бихо невольник всем нам,
Но губить его нельзя.
Ведь он более не кровник –
Мы решили сообща –
Он отныне нам лишь данник –
Строит башню, не спеш;.
А поженим на хевсурке,
Поживёт он малость с ней,
И увидим, весь в «запарке»,
Башню выстроит скорей.
Ну а далее, мы, с миром,
Им предложим порешить:
Тут остаться, или, с богом,
Место здешнее сменить.
Дабы слышать ваши мненья,
Пригласил я вас сюда,
Чтоб без всякого сомненья,
Порешили, как всегда».
Тишина лишь гробовая
Ему вторила в ответ –
Даже муха, пролетая,
Не осмелилась запеть.
Лица мрачные хевсуров
Напугали б хоть кого.
А один, как тучный боров,
Весь затрясся от всего.
Это тот – Гиргола самый,
Что ничтожеством силён,
Злого умысла, коварный –
Был Гурамом осрамлён.
Гулобара осенило,
Руку выше приподнял…
Лишь сказал: «Так ведь… Как было…», –
Но за этим замолчал…
Бежия же, мудрым взором
По сидящим пробежав,
Осторожным своим словом
Поделился, переждав:
«Нелегко такое дело,
Братья, нам тут порешить.
Вам одно скажу я смело:
Здесь нельзя никак спешить.
Нет сомненья, что наш пленник
Изнывается в тоске,
Ведь, давно он нам не кровник,
Знать, не правы тут вдвойне…
Мы, от мести лишь избавив,
Не додумались о том,
Что страдать его заставив,
Грех умножили притом.
Он – мужчина, это значит –
Мы забыли жизни суть,
А уважим, и, быть может,
Оживится хоть чуть-чуть…
Но сложнее ведь другое –
Как вопрос нам разрешить?
И возможно ли такое,
Чтоб кистина поженить
Нам, хевсурам, в здравой воле
И в согласии своём,
На хевсурке? Нам же горе –
Ведь проклятие потом…
Но я всё же соглашаюсь:
Гневить бога тут нельзя;
И пред образом склоняюсь,
Милость божию прося…»
«Всё не так и сложно, братья, –
Им ответствовал Гурам, –
Чьи же могут быть проклятья,
Раз решать придётся нам?
Мы, старейшины, тут в сборе,
И мы вправе, хоть когда,
Даже в самом жутком споре
Ставить точку навсегда.
Так же порешим и это –
Будет польза оттого;
Говорю о том я смело –
Не обидим никого.
И за женщину, как знаю,
Нет нужды нам споры вить.
Вон, Цицию, я считаю,
Стоит Бихо предложить.
И сама кистинской крови, –
Кистаури – их кровей, –
Да и мать, в сердечной боли,
Приучила всех детей
К языку гIалгIаев скверных
И к обычаям отцов,
Но, приняв законов наших,
Воспитала молодцов.
И, к тому же, очень важно –
В попеченье их живя,
Наш невольник очень складно
С ними свыкся, как дитя.
Ведь она ему хозяйка –
Вот уже не первый год.
И содержит, будто нянька –
В окружении забот.
И до нас доходит часто
Слово злобное затем,
Не ведёт ли себя властно
Бывший кровник наш совсем?
Глаз негодника, бывает,
Заприметит не к добру
Что и сам не замечает
Тот, кто мечется в плену…»
Тут Датуну осенило,
Багровея, как в огне:
«Не годится это дело,
Когда тешатся во зле.
Кистаури эти вздоры
Пред народом не загнут.
На Цицию наговоры? –
Лишь бесчестные и лгут.
Полагаю, будем пр;вы,
Коль с Султи поговорим.
У людей разнятся нравы…
Вместе всё и разрешим…
И с Цицией тоже надо
Обо всём поговорить.
Может, будет она рада
Жизнь с Бихо соединить?»
Согласившись в том с Датуной,
Завершая разговор,
Обратил Гурам с надеждой
На Онуфрия свой взор:
«Что же ты, отец наш свя;тый,
Только в думах до сих пор?
Может, нам совет и дашь ты –
Как закончим этот спор?»
И отец Онуфрий важно,
Бога в помощь призовя,
Молвил громко и протяжно,
На Гурама лишь глядя:
«Сам Господь тому свидетель,
Что от сердца говорю:
Образумил нас Спаситель,
Обратив в стезю свою.
Ведь, пред Богом мы грешили,
Злобой мысли теребя:
Долго пленника томили,
Как животное, губя.
Потому и я согласен
Поступить, как Бог велит.
Только буду я причастен,
Коль обряд так совершить,
Как Христово предписанье –
Брак церковно заключив,
И под крестное знаменье,
Как должн; быть, завершив».
IV
Все на этом согласились.
И тихонько разошлись.
И с Султи договорились.
И с Цицией обнялись –
Рады, что без противленья
Их уважила вдова,
Не отвергнув предложенья –
Будто этого ждала.
Дав добро, чтобы церковно,
Как Онуфрий предложил,
Совершить обряд достойно,
И Бихо всё довершил:
На язычника-гIалгIая,
Что так в бедах погружён,
Не влияла та затея –
Был он в вере истощён.
Потому без всяких козней,
В исполнение мечты,
Поженили в вечер поздний
Их, без лишней суеты.
Поселили у аула,
В сакле скромной – на двоих;
И судьба так повернула,
Изменив обоих их.
Тут работа закипела,
Всё так спорится сейчас:
Значит, женщина сумела
Оживить мужчину в час,
Когда всем уже казалось,
Все смирилися давно
С тем, что боле не осталось
Веры в душах за него.
Видят, башня ввысь уходит,
Будто тянет кто-то вверх:
У хевсура душу сводит –
В этом видит он успех.
Здесь Циция неотлучно
Возле мужа своего,
Оттого Бихо нескучно –
Силы множатся его.
Он жену свою ласкает,
Чтоб о том не знал никто,
А порою напускает
Строгость – на своё лицо:
Не пристало – всё же – горцу,
Чтоб увидели его,
Как даёт он волю сердцу,
Не стесняясь никого.
Но умело он скрывает
Чувств немереных родник,
А супругу называет
Нежным именем – Цициг.
И Циция изменилась –
Будто роза – ожила,
Вся в хозяйку превратилась,
Стала более мил;.
Правда, у;стали не знает –
Как бы мужу угодить!
Всем на стройке помогает –
Чтоб скорее завершить.
Только вечер наступает,
В саклю стылую спешит,
Мужа ночью ублажает,
А с утра к ручью бежит.
Здесь, за далью, у речушки,
От аула в стороне,
Песня, будто той девчушки,
Льётся часто по волне.
И тогда во всей округе
Вторят песне стар и млад:
Ту, что маялась в разлуке,
Видеть в счастье каждый рад.
Потому Бихо доволен.
Не гнетёт судьба его.
Башню завершить он склонен,
Дело спорится само
___________________
(1) «Вайнах» от «вай нах» (бук. – наши люди) – самоназвание ингушей и чеченцев.
(2) Къонах (инг. чеч.) – достойный мужчина.
(3) Къахьи (инг. – горький, горечный) – в данном случае интерпретация на ингушский вариант грузинского имени Кахи (Каха).
(4) Цици – в данном случае уменьшительно-ласкательный вариант имени Циция. В ингушском варианте Цици (цициг, цицилг) – ласкательное прозвище кошки.