Жили-были два друга, Иванов и Десятников.
И также еще где-то жили три подруги-однофамилицы.
Иванов ездил на Сокол к Десятникову из Печатников,
А подруги были выкормлены молоком одной кормилицы,
Навещали ее и виделись там по выходным иногда,
И, между прочим, тоже на Соколе происходили эти встречи,
И на пути от метро им Иванов попадался всегда,
Он ходил в шляпе и пальто и сутулил узкие плечи.
Иванов возвращался от Десятникова после выпитого,
Ему было хорошо, он спешил домой под лампу в кресло
И думал про Десятникова, как же тот не видит того,
Что так очевидно Иванову, так очевидно, что от образов тесно.
И однажды Иванов примерно на середине бутылки
Решился Десятникову высказать все то, что хотел
О его слепоте. Он долго кусал кривые зубчики вилки,
Потом изучал полотенце в цветок, после картошку ел,
Но рта так и не раскрыл до самого конца распития,
Он подумал – успею еще, ведь будет следующий раз.
Да и мало ли, как могли далее развернуться события -
Может, Десятников встал бы и дал Иванову в глаз.
И опять у метро Иванов и подруги ненадолго сошлись,
Но подруг было две – одну вчера сбило машиной.
Об этой смене количества Иванов не знал. Они пронеслись
Мимо друг друга, и ничего не изменилось. Иванов не выпрямил спину,
Подруг снова трое не стало, Земля не прекратила вращаться,
Все пошли, кто куда, все осталось так же, как раньше.
И подруги жалели, что не предполагали и не смогли попрощаться
В смысле того, чтобы что-то простить или повиниться без фальши
Той, которой с ними уже нет и не будет,
Хотя ее наличие казалось незыблемым, вроде прохождения Иванова
Возле метро. Обсуждалась непредсказуемость человеческих судеб,
«Все там будем», история из общего детства, как подыхала кормилицына корова.
А в следующее за этим безрадостным очередное воскресение
Иванов шел по лужам, привычно сутулясь и руки засунув в карманы.
Настроение было мерзейшее, то есть соответствующе осеннее,
Побаливали от сырости плохо залеченные старые раны.
Девушек у метро он не встретил в тот день ни одной,
Потому что шел от Десятникова в неположенный срок,
Не выпив бутылки, не погрызши погнутой вилки, шел домой,
Оглушенный известием и полный досады, что все же не смог
Он сообщить Десятникову с аргументами свое четкое мнение,
Потому что тот взял и умер – видно, такой вышел век ему.
И остался Иванов со своей невысказанной точкой зрения
И досадой на то, что высказать ее уже, собственно, некому.