Воздух у кованой решетки был самым теплым: блуждающий огонек искрится от удовольствия, потрескивает и даже немного подрастает – только-только побольше лесного ореха. Здесь, у края льдистого Нифльхейма, мира зимы, живительные ветряные течения из Мира-за-Решеткой его единственная отрада. Главное, найти правильную точку, место, куда не дотянутся стылые пальцы пещерного холода. Обычно на поиски уходит несколько часов, но огонек не унывает – в темноте и сырости все равно нечем больше заняться. Ветер коварен и непредсказуем: меняет свое настроения по пять раз на дню (хотя, как можно говорить о дне здесь, в сердце Вечных Гор?), и огоньку надо подстраиваться, подныривать под волну, увещевать и улещивать торопыгу. Зато, когда место найдено, наступают короткие минуты блаженного покоя, и нутро огонька разгорается так ярко, что, того и гляди, начнется пожар.
Если бы огонек мог, он обязательно бы усмехнулся: пожар в Нифльхейме, скажите, пожалуйста. Такого со времен сотворения Митгарда не бывало. Единственное, что может начаться в пещерах на стыке двух миров, это падение сталактитов да расхождение каменной породы из-за морозных зим. Ветер снова меняет свое направление, и огонек перемещается вслед за ним, к паутинному углу. Он купается в его волнах, каждой частицей старается захватить побольше драгоценного тепла, переходит из обычного желтого в гордый оранжево-красный цвет. Но за толстые витые прутья он вылетал не более пары раз, и, не смотря на всю сомнительность репутации блуждающего огонька, боится покинуть свой мир. Там, в тепле, за решетчатым занавесом, пышно расцветают уродства и мороки, о которых он и помыслить не может без содрогания. Одни только черные гончие чего стоят, и, стоит подумать об их бездонных пастях и влажном желудочном холоде, как огонек сжимается, почти исчезая. Как он не пропал, не погас тогда – совершенно непонятно, и огонек считает свое спасение истинным чудом. Чур меня, чур, не надо мне того, что скрыто за заговоренной сталью дверей, ведущих в чужой мир.
Огонек перемещается чуть левее. Ветер сегодня разгулялся так, как не гулял давным-давно, и огонек не может понять, почему, минута к минуте, становится все жарче, и воздух потрескивает от напряжения. Осознание того, что совсем не ветер гонит в Вечные Горы доселе невиданную жару, приходит внезапно, и огонек, балансируя на самом краю холодного воздушного течения, поворачивается вокруг собственной оси и смотрит в пещеры, отражаясь от обледеневших сталактитовых рощ. Тысячи огоньков смотрят во тьму, выхватывая того, кто приближается к двери между мирами. Его шаги уже слышны, и огонек раздувается до неприличных размеров – лесной орех давно оставлен позади, теперь он не меньше перепелиного яйца. Наливаясь благородным теплым светом настоящего костра, огонек выхватывает лицо того, с чьими шагами в такт уже давно бьется его внутреннее пламя.
- Это что еще за плевок Логи? – неодобрительно шепчет себе под нос пришелец и легонько дует на огонек. Тот, зашипев от обиды и негодования, гаснет до размеров просяного зернышка и пещеры Нифльхейма погружаются в привычную холодную тьму. Он не плевок, даже если плюющий – бог огня! Конечно, сейчас огоньку больше всего хочется пролететь на быстрой и норовистой волне горячего воздуха и хорошенько выжечь обидчику один из его бесстыжих глаз. Но огонек не так глуп, иначе почему он остался единственным из бесчисленного множество братьев и сестер, населявших когда-то Вечные Горы.
- Светишься так, что сюда все сторожевые псы Утгарда сбегутся, - хмуро объяснил пришедший. Потом махнул рукой – слабо, так, чтобы огонек снова стал лесным орехом.
- Так-то лучше, - удовлетворенно кивнул он и сел, прислонившись спиной к покрытой изморозью стене. Протянул руку, достал из-за голенища меховых обмоток трубку, покрутил ее в руках, грустно понюхал и спрятал обратно. Лед вокруг его спины быстро таял, и робкие капли воды стекали в тонкие, змеистые трещины между плитами пола, и, оттекая подальше от его ног, застывали серебристыми дорожками. Вода в Нифльхейме! – недоумевающе искрился огонек. Такого не было со времен…
- … сотворения Митгарда, - закончил пришедший. Потом опять вздохнул и с любопытством оглядел решетку между мирами.
Огонек, не смотря на предостережение, снова разгорелся – на этот раз от удивления, но быстро сник под осуждающим взглядом чужака.
- Судя по твоей внезапной радости, ты признал у меня наличие зачатков разума, - скучающе продолжил он, - Совсем тебе тут уныло, Плевочек?
И, не дожидаясь разгорающегося ответа («Сам ты Плевочек! Ужасно уныло, по правде говоря…»), потянулся, сплел пальцы, несколько раз выпрямил и согнул их и медленно встал. К решетке он двигался так плавно, как будто перетекал – ни волоска не шевельнулось на голове, ни складочки плаща не дрогнуло. Когда до решетки оставалось не более пяти шагов, чужак остановился и резко выбросил вперед правую руку раскрытой ладонью вперед. На лбу его показались капельки пота – как много воды сегодня досталось сухому воздуху Вечных Гор! Плотная и прозрачная, неведомая сила вжала огонька в стену возле решетки, и он едва не захлебнулся в этом бескрайнем потоке энергии. Становилось все жарче и жарче, и огонек впервые подумал, что его собственная стихия может уничтожить свою искорку. Ведь он, в сущности, не более, чем плевочек Логи, огня.
Сила отступала медленно, как волна, откатывающаяся от берега. Огонек вибрировал, то потухая, то снова слабо разгораясь, приходил в себя. Чужак вяло махнул на него рукой и тяжело оперся на решетку.
- «Тебе не пройти в Утгард снова», - тихо говорил он неприятным низким голосом, явно передразнивая какого-то басистого недоброжелателя, - «Пути в мою страну закрыты для тебя…». Как же. Управляют мороками, а сами подпадают под власть несбыточного.
У него под глазами пролегли голубые, вполне льдистые тени, более чем уместные в Нифльхейме, лицо было влажным от пережитого напряжения. Правая рука безвольно висела на грубо, наскоро кованых прутьях. Он прикрыл глаза на несколько минут, а когда снова открыл их, в них плясали все огненные демоны девяти миров.
- У каждой двери, Плевочек, найдется ключ. А если у двери хозяина нет, следить за ней некому, так и подавно попасть в нее нетрудно. Это, кстати, и женщин касается – тебе в твоем юном возрасте стоит это знать. А то перемрут все блуждающие огоньки, и кто путников в трясине топить-то будет?
Силы медленно возвращались к говорившему, и, прервав собственную пространную речь, он легко прошел сквозь прутья решетки, как свет сквозь горный хрусталь. А о путях света блуждающему огоньку было известно очень многое.
На пороге Утгарда чужак остановился, оглянулся и долгим взглядом посмотрел на притихший огонек.
- Митгардские лекари уверены, что только юродивые беседуют сами с собой, - улыбнулся он, - Но никто из них не говорил мне, что разговаривать с блуждающим огоньком вредно. Правда, я не исключаю, что они не знают о вашем существовании, но это уже совсем другой вопрос. К тому же, негоже сыну огня прозябать в тени более несостоятельных решеток. И теплый ветер сюда вряд ли долетит.
Огонек гас и разгорался с такой частотой, что даже несведущему в его немудреной речи было бы понятно, что он готов лететь за несущим тепло чужаком даже в ведро, полное воды (что является изощренным самоубийством для любого маленького огонька).
- Только уговор, - строго продолжил чужак, - Никакого светопреставления все время нашего пути. И вообще, не покидай мой кисет. Табак в этой сырой норе промок чудовищно, так хоть подсушишь. Выжить не обещаю, но будет весело. В конце концов, страдая, я развлекаюсь. Это мой давний обычай.
Завязки кисета он сомкнул неплотно – так, чтобы огонек мог одним лучиком подглядывать за происходящим. От чужака исходило ровное, мягкое, обволакивающее тепло.
- И последнее, - чужак наклонился к кисету на своем поясе, - Мне действительно кажется вполне удачным имя «Плевочек Логи». Но в торжественных случаях обещаю обращаться к тебе только по второму имени. Особенно, если мы встретим самого Логи!
Чужак беспечно хихикнул, надвинул капюшон на глаза и, дыша тихо и неглубоко, чтобы не тревожить мороки Утгарда, разлитые в воздухе, медленно двинулся по коридору.
Огонек чувствовал жар, нарастающий внутри него самого. Он становился сильнее и спокойнее, и ему казались смешными его былые страхи. Время неспешно протекало сквозь его неподвластную старости оболочку, и каждая новая минута повышала градус пожарища, разгорающегося в огоньковом сердце. Не было впереди ни отчаяния, ни смерти, а только дорога без конца и края, ведущая к полю изначального Огня, и Плевочек верил и не верил в наступившие с ним чудеса.
***
Чужак обходил ловушки так легко, как будто их и не было вовсе: не тронули его сердца и не участили дыхания уходящие из-под ног и проваливающиеся в бездонную пропасть неровные плиты пола – ловкая химера, заставляющая незваного гостя отпрыгнуть к стене и напороться на ядовитые крючья. Не верил он в летящие кинжалы, в армии, бегущие на них, в морские волны, заполняющие узкие коридоры и пророчащие мучительную смерть.
На несколько минут замер чужак в зале между двумя проходами. Из левого доносился кабацкий шум, визжали женщины и гулко стукались о деревянные столешницы полные тяжелые кружки, звенели монеты и мониста. Из правого лился нежный полуденный свет, пахло весной и цветущими садами. Чужак несколько раз обошел залу, прислушиваясь и принюхиваясь. Достал из сумки рваную карту, всю в масляных разводах и сомнительных пятнах и, щурясь, близко поднес ее к глазам.
- Навоз Свадильфари! – выругался он и раздраженно спрятал карту обратно, нисколько не заботясь о том, что она порвалась еще в нескольких местах, - Это точно должно быть здесь. А я застыл между пьяной дракой и ядовитыми кустами, не зная, какую из смертей принять.
Круги по залу становились все быстрее, потом чужак остановился и прислушивался нее меньше минуты.
- Пока они не чуют, - обратился он к огоньку, - Но в любой момент… Надо решаться.
Он принюхался еще раз и двинулся в правый проем. Огонек ежился на дне кисета: волнение чужака передавалось и ему. Не прошли они и пятидесяти шагов, как плиты пола сменились мягким мхом, в котором утопали ноги. Шаги скрадывались. Тень, ступающая по мху поодаль от них, двигалась почти неслышно. Почти – вот что здесь самое главное. Огонек разгорелся в полную мощь, предупреждая своего знакомца об опасности.
- С тобой куда удобнее идти в Утгард, чем с Тором, - прошептал он, обращаясь к Плевочку, - По крайней мере, ты молчишь и не кидаешь Мьёльнир, во что попало.
Тень знала о том, что ее заметили. Она остановилась и вжалась в стену, становясь почти незаметной. Ядовитые кусты и мох, скрывающий настоящие, а не иллюзорные ямы, ждали их впереди.
- Почти – вот что здесь самое главное, - чужак повторил мысли огонька и двинулся к стене.
Потом огонек не слышал ничего, и на несколько мгновений он растворился в затопившей их тишине.
- Вылезай, - голос чужака был требовательным, и пальцы, развязывающие кисет, нетерпеливо дергали веревки, - Ты знаешь, куда манил тебя теплый ветер Утгарда?
Светясь слабо и нерешительно, огонек приблизился к тени, на которую указывал пальцем чужак.
- Лети во тьму, маленький огонек, и Локи с Логи найдут дорогу в дивный город грез, - мечтательно и очень нежно прошептал чужак, дуя на Плевочка.
Потом сощурился, хмыкнул и добавил:
- Как ты понимаешь, сейчас был торжественный момент.
Боязливо приблизившись к темному пятну, огонек почувствовал, как его непреодолимо тянет внутрь, в непроглядную темень. Не в силах остановиться, он ринулся в черноту, и прошел вглубь, в ее черное раздутое брюхо, и закружился в хороводе невнятных видений – поле священного Огня, прародителя всех блуждающих огоньков, раскинулось перед его глазами, бескрайнее и незыблемое, сулило вечное горение и нетленное счастье. Он видел своих братьев и сестер, стройными рядами сверкающих в покрытых сладкими, крупными, жаркими углями галереях, и изначальный Огонь, отец отцов, ждал его, чтобы принять в полыхающие объятия.
- Попался! – голос чужака вырвал его из мира лучших из грез, и показался ему каркающим и грубым. Огонек старался обжечь пальцы, держащие его в унизительной пригоршне, но тот не обращал внимания, зачарованно глядя вперед.
- Какая изящная шутка, - только и выдохнул чужак, когда огонек успокоился и немного остыл, - Смотри, плевочек, мы нашли путь.
Пальцы, держащие его в узилище, раскрылись, но огонек остался на ладони, не в силах пошевельнуться: вдаль, насколько хватало взора, уходили серебряные блюда, в каждом из которых возлежал, дотлевая свой век, одурманенный блуждающий огонек.
- Утгарда-Локи знает, как расцветить свой короткий запасной путь, - одобряюще сказал чужак, присаживаясь рядом с троюродной кузиной огонька и протягивая к ней руки, - Освещать дорогу чужим надуманным счастьем так хитро и мерзко, что я почти уважаю его. Никто не решится по собственному желанию разорвать оковы сладостного рабства.
Огонек юркнул в кисет, не в силах смотреть на тихо горящие тысячи, оставленные здесь так давно, что сам хозяин коридоров уже забыл о них.
Дальше шли молча, каждый погруженный в свои размышления: Плевочек, например, думал о невероятной притягательности серебряных блюд, являющимися куда более злыми капканами, чем руки чужака. А о чем думал идущий, огонек не знал и не хотел знать.
Как долго и мучительно тянется время для того, у кого тяжело на сердце! Огоньки шли за огоньками, и не было им конца. Шаги – огоньки – шаги –огоньки… Стукался о бедро кисет: лок – лок - лок, и, убаюканный этой монотонностью и собственным горем, он впал в сонное оцепенение, и во сне ему снились огоньки, шаги и мерное хлопанье кисета.
***
Огонек на заметил, как все это быстро кончилось.
- Меня заметили, - сказал чужак, легонько щелкнув по кисету, - Просыпайся, настало время битвы.
Плевочек вылетел из развязанного кисета и огляделся: они стояли в одном из коридоров, подобных десяткам тех, которых преодолели ранее. Не было вокруг ни шмелиных армий, ни летающих кинжалов. Было так тихо и спокойно, что огонек чуть не потух от надвигающегося предчувствия беды. Мир замер.
Чужак, не моргая, смотрел на левую стену, на неглубокий округлый пролом, от которого расходились во все стороны тонкие лучики. Ниже, параллельно первому, был и второй, как будто какая-то тварь с огромными лапами с силой ударила в стену в бессильной ярости.
- Черные гончие, злые и отчаянные, настолько дурные, что не могут представить собственной смерти. Не вафельки же с вареньем мне им во славу есть, - безрадостно говорил чужак (то ли сам себе – но это вредно, то ли огоньку).
Он потрогал края верхнего разлома пальцами.
- Совсем близко, они были здесь недавно и придут еще. Знают, где меня искать. Мне надо потрудиться – со мной и такое, к сожалению, случается. Но гаже труда пока ничего не происходило, честное слово. Жди их, бойся и свети, так ярко, как только сможешь, когда почуешь их совсем близко.
С этими словами чужак сел, достал из сумки маленький вощеный мешочек и обильно намазал руки белой, слабо светящейся субстанцией. Потом прислонил обе ладони к стене, оставив белые следы, и закрыл глаза.
Огонек метался, не находя себе места: он отлично помнил, кто такие черные гончие. Твари, покрытые смоляной, густой и ершистой шерстью, с кривыми мощными ногами – от четырех до шести, кому как досталось. В их желудках клокотал зловонный туманный холод, и, стоило им открыть пасть, как жертва с точностью чувствовала себя мертвой: огоньки в мыслях гасли или лопались, а люди, говорят, ощущали, как могильщик заколачивает их гроб, падают со стуком первые комья влажной земли на деревянную крышку, сначала громко, а потом все тише и тише, как исчезают звуки, и в конце ты остаешься один на один с холодом сыроватой земли, голодом червей и разрушающей разум тишиной. Зубы черных гончих будут с локоть чужака, и с каждого капает ядовитая, жгучая слюна. А глаза их такие черные, что засасывают весь твой жизненный жар. Они…
- Хватит истерик, я уже закончил, - чужак сидел на полу, спиной откинувшись на спину, и с наслаждением набивал трубку. На стене перед ним, где до этого сверкали белые отпечатки рук, успели расцвести и застыть сочные сорные травы, какие покрывают дворы нерадивых хозяек в начале августа, мощными корнями и щедрыми семенами вытесняя скромные цветы, укроп и петрушку, сельдерей и лук-порей… Бесстыжие, наглые, выхватывают они солнце и воду у забитых соседей, и бесполезно выкосить их и уничтожить навсегда: семена, дети-подкидыши, цепляются за жизнь каждым проростком и корешком, приводя в отчаяние нерасторопную садовницу.
- Я кудесник, я так вижу, - отмахнулся от вопросительно мерцающего Плевочка чужак, - А сейчас я собираюсь сидеть, курить и ждать.
Первое дымное колечко полетело к потолку:
- Было бы глупо нанести визит в царство мертвых не в роли гостя, а в роли мертвечины. Последнее время у меня случаются припадки беспричинного гнева. Наверное, мне следует найти какого-нибудь хорошего лекаря и избить его до полусмерти.
Огонек почти потух от ужаса. И это он называет битвой?!
- Я сделал все, что мог и хотел, - успокоил его чужак, - Не голыми же руками мне животных разрывать, в конце концов. Это тебе, опять же, к Тору.
Воздух становился все тягучее. Огоньку стало трудно гореть – гончие медленно приближались.
- Люди – слабые скальды, - вздохнул чужак, - Но вот это подходит к нашей прогулке:
Ломаные линии, острые углы.
Да, мы здесь — мы прячемся в дымном царстве мглы.
Мы еще покажемся из угрюмых нор,
Мы еще нарядимся в праздничный убор.
Глянем и захватим вас, вбросим в наши сны.
Мы еще покажем вам свежесть новизны…
- Только одного я не могу понять – кто говорит в конце, я или гончие? – улыбка на лице чужака становилась все шире и шире, ноздри хищно раздувались. Глаза его горели так, что мог позавидовать и несуществующий отец огней, мерзкая выдумка Утгарда.
- Будет откровение, вспыхнет царство мглы.
Утро дышит пурпуром... Чу! Кричат орлы!
Какие орлы, огонек так и не понял. Но с последним словом коридор наполнился топотом, скулежом и рычанием. Запахло псиной, и стены мелко вибрировали. Гул становился все громче и громче, и когда первая из охранниц Утгарда, черная гончая, с пеной у рта влетела в коридор, а огонек едва не провалился в бездну устремленных на него глаз, чужак просто хлопнул ладонью по стене.
- Вспыхнет царство мглы, - отчетливо и тихо проговорил он.
Не было ни размашистых движений тяжелым обоюдоострым мечом, скрамасаксом в пол-локтя или молотом, не было взрывающихся частиц пыли или страшных, певучих заклинаний – только один шлепок ладонью.
И травы со стен пришли в движение, и мир завертелся так, что от его ветра огонек почти потух. Белые молнии, горящие змеи, ненасытные до черной крови корни и побеги потянулись к замершим на мгновение гончим. Но мгновения вполне хватило. Все было кончено очень быстро, и, покрытый мелкими пятнами песьей крови, чужак стоял посреди побоища и продолжал улыбаться. Из каждого искореженного тела, набираясь соков и жизни, прорастала душистая резная полынь.
- Огонь к огню, не обессудь, дружок, - ласково сказал он, обращаясь к огоньку, - Меня ждут высокие стены города из моих снов, а я так устал.
Темница из пальцев снова сомкнулась над Плевочком. Погружаясь в его пищевод, огонек подумал, что отец огней все-таки существует, и ему выпал шанс слиться с ним навечно.
***
Путь был свободен. Выглянув из-за стены и не почуяв опасности, Локи, брат огня, вышел навстречу ждущим его раскинутым беленым крыльям Утгарда. Его путешествие только начиналось.
***
В рассказе использовано стихотворение К. Бальмонта. Надеемся, что он не против.