Все меньше пестроты, земли и праха больше,
глубин коричневых, все мягче блеск, - он дым,
он нежен, как цветок из уголька проросший,
сквозь грубость века. Старый Мастер, юный сын
Голландии, всем бюргерам - во славу
портреты создававший... Занесло(?) -
на старость лет из центра Амстердама
в квартал еврейский, - там, где кислое вино,
и бедность, бедность, и в шкатулке - не сапфиры:
рубины бывших всех и будущих костров.
Где Амстердам таил свои нарывы,
библейской краской проступала в лицах кровь,
смирением сияла в капиллярах,
и в трещинах, всей прямотой своей - в анфас
смотрела пятка. О какой тропой до этой Драмы
тех божьих рук, что обнимают зримо нас,
Рембрандт прошел, - сквозь мрак, сквозь бред, сквозь почву,
сквозь скорбь Слепца?... Как спины чувствуют сердца!
Нет, не лазурь поет в Рембрандте; там - источник
для света - в Лазаре, - глаза - морщинистей, и проще
движенье кисти, суетность лица -
всё - отстоялась в кубке мрака до прозренья
что души ярче, где темнее полотно,
что Блудный Сын найдет свое спасенье
к Слепцу прижавшись прокаженной и холодной
главой ягненка, становясь с Отцом - Одно.