***
Спас медовый, чуть позже яблочный,
Очищаться и жить пора,
А над городом хмуро, облачно,
Льёт по-прежнему из ведра.
Мы какие-то малахольные,
Хоть и Господу – господа.
Выбираем стихи окольные,
Не ведущие никуда.
Так и будем над всем куражиться -
Современность с приставкой «пост-» –
Пока ангелы не покажутся,
Пока всем не накрутят хвост,
Пока отзвуки колокольные
Не спугнут последних ворон...
Пока мысли и чувства сольные
Не сольются в последний звон.
***
Хоть и бабье, а всё-таки лето.
Закружило в листве и меня.
Все оттенки осеннего цвета –
Янтаря, желудей, ячменя,
Шкурок беличьих, яблок сушеных
И каштанов с какой-нибудь рю –
Переплавлены в листья и кроны
И в наследство даны сентябрю.
А сентябрь, легковесный кутила,
Всё, что есть, всю наличность – на кон.
И беспомощно капля застыла
На коре потемневших икон.
Мыльный пузырь
Растёт, колышется боками –
Как бы смеётся тяжело.
Он на тончайшее стекло
Похож. Притронувшись руками,
Разрушишь форму навсегда
И воссоздать её не сможешь.
И только влажный след на коже
Оставит мыльная вода.
Не прикасайся, отпусти –
Пускай летит к небесной вате,
Ведь у судьбы на циферблате –
Пусть и без стрелок – без пяти.
Так стих дробится без следа
На миллионы многоточий.
Казалось бы – он так отточен –
И только мыльная вода…
***
Хрупкий перламутр зимы
В городской черте неярок,
Чернотой промозглых арок
Весь изъеден. Тон размыт.
Ворожит воронья пара –
Чёрен их цыганский глаз –
Может, накликают кару,
Может, молятся за нас.
Проступают всюду лужи,
Весь щербатый и рябой,
Иногда приют жемчужин,
Дом моллюсков – наш с тобой.
Снег
Он не порхает – липнет к лицам,
Как рой беззвучных комаров.
Он ищет, где бы приземлиться,
Он заползти всегда готов
За ворот, в тёплые подмышки,
Проникнуть в самое нутро
И делать там свои делишки.
Всё так задумано хитро,
Что раскусить его проблема:
Личину запросто сменив,
То лирику подкинет тему,
То улыбнется в объектив,
То снежной бабы облик примет,
То ласково обнимет ель,
То новое примерит имя:
пороша, наст, сугроб, метель…
Он от весны бежит, играя,
В лесных оврагах кое-где
Белеет до начала мая.
И душу отдает воде.
***
Бывают редкие звери:
Динозавры, морские коровы, снегоуборочные машины.
Думали – зима будет теплой! Верю,
Но нельзя не заметить странность такой причины
Неуборки снега, торжества сугробов,
Опущенности лиц водителей и возимых –
Колею откопать – поди, попробуй!
Хорошо, наверное, для озимых
Такое количество снежной массы.
Но вряд ли будут сеять на Петроградке,
Рядом с Петром и Павлом, не отходя от кассы.
Хотя эти могут, у них с чувством юмора всё в порядке.
Ведь скажут потом: «Старались, мол, для народа,
Чтоб где на лыжах, а то зима-де».
Историю города преподает природа –
Так, кажется, было в семнадцатом в Петрограде!
Бабушка с сумками перемотнулась через сугроб –
Бац! И полпенсии в снежной каше…
Теперь хоть понятен Блок: вот едет какой-то жлоб
На джипе, он точно «белый» и не из наших!
Не дай Бог оттепель. Будет такая жижа,
Что все мы потонем, и тот на джипе здоровом,
И бабка с остатками пенсии, и Пётр, и Павел, и иже
С ними. Останутся динозавры. И морские коровы.
***
Седые тростники залива -
В белёсой дымке ноября.
Мужские спины терпеливо
Ждут клёва - да, похоже, зря.
В карманах согревая руки,
Брожу по берегу зимы,
Беря у осени взаймы
Её желтеющие звуки…
Сизиф
Бог по тебе отмерит боли,
Даст счастья – глубины предельной.
Он знает, выдержишь доколи,
Он знает, что твой крест нательный
Не для Голгофы - знака ради,
Его неся к своей вершине,
Мечтаешь тихо о награде:
О деньгах, славе, о машине.
И путеводный твой клубочек
Отныне Google или Yahoo -
Игра в соединенье точек,
Уход от боли и от страха.
Ты и не Авель, и не Каин -
Всего лишь тень за чашкой чая.
Из года в год свой тащишь камень,
Его уже не замечая.
Выставка
В Эрмитаже выставляют Прадо –
Сурбарана, Гойю и Эль Греко…
И душа, не чувствуя распада,
Хочет в шкуру влезть чужого века:
Ведь у Сурбарана Агнец Божий
На баранов наших непохожий.
Что-то вроде временной примерки -
Туалет австрийки Маргариты.
Женщина со взглядом пионерки,
Только что в металле не отлита,
Созерцает платья и причёски –
Тех эпох живые отголоски.
Медичи – холёная матрона,
В черном вся, как вдовам и пристало.
Перед полотном, как перед троном,
Что-то любопытствующих мало.
Вот же агнцы, вот же это стадо!
Но душа не чувствует распада…
Дама, перешедшая на локти,
Чтобы передвинуться поближе,
Шепчет: «Посмотри, какие ногти.
Маникюр, как у мадам в Париже» -
Это про Иисуса у Эль Греко.
Боже, посмотри на человека -
Это ведь и вправду Агнус Деи.
Не орёл, парящий всемогущим,
Не киты, не львы, не орхидеи,
Даже не травинка в райских кущах.
Только незнакомец на портрете Дюрера
за нас за всех в ответе…
***
Дождь проторённым шёл маршрутом,
А нас обоих бес попутал
Забраться за город сюда,
Когда кругом текла вода -
За шиворот, куда попало,
И что-то в небе грохотало
Несовместимое со сном,
Сосновым запахом пахнуло,
Два старых колченогих стула
Со скрипом приютили нас,
И бесы били в медный таз
И фейерверки запускали
По случаю своих торжеств.
И столб кренился, будто шест,
Под тяжестью небесной стали,
Но провода его держали…
Потом всё стихло, влажный пар
От мятых листьев поднимался.
И мир, хоть был ужасно стар,
Ужасно молодым казался.
Моложе даже нас с тобой,
Хотя наш возраст неизучен –
Мы рождены такой же тучей,
Свинцовой, тёмной, грозовой…
Рождество
I
Звезда упала. Я видел первым.
Разверзлись недра, дымились жерла,
И, как рукой, всё бесшумно стёрла
Ночь.
Прошли волхвы, понукая мулов,
Во след с востока пески задуло.
Их голоса отдавались гулом
В ночь.
Потом убили младенцев многих.
С небес спокойно взирали боги,
И засевала быльём дороги
Ночь.
Быльё взошло, забивая веру,
Закрылись жерла, но пахнет серой,
И пусто смотрят миллионеры
В ночь.
Раскаты грома, круги салюта,
Сопит младенец, текут минуты…
Ещё не знает всего маршрута
В ночь.
II
Погасли гирлянды на ёлочных лапах,
И винный бокал чем-то жирным заляпан,
И утро – опять непомерная плата
За веру в богов.
Уже убирают игрушки в коробки,
Вернулись на улицы толпы и пробки,
всё вынесли вновь за привычные скобки
Зубов и рогов.
Убрали с бульваров вертепы и ясли.
Задули все свечи, и звёзды погасли.
Не видно того, кто нам машет, так счастлив,
С других берегов…
Пасха
Пасха прошла как-то тихо, спокойно, бесцельно,
Уток стрелял на безлюдных весенних заводях,
Но не убил ни одной, и дело отнюдь не в заповедях, -
Просто промазал. Немного побыл отдельно
От куличей, жирногубых: «Воскрес! Воистину!»
Словно мы все обручились какой-то тайной.
Я же хотел бы, чтоб этот ковчег случайный
Прочь отвалил и оставил меня на пристани…
***
Так вот какой он, Ад –
Инсульт, кровать, горшок,
И взгляд покрыла сетка мелких трещин.
Почти беззвучен ранний листопад,
От дерева оторван лоскуток –
Без боли, без страданья – вещь от вещи.
Так вот какой он Рай -
Собачки хвост и нос,
И сушки с маком, и с песком ведёрко.
Когда взаправду существует край,
Где в шутку жизнь, а чудный сон всерьёз,
И в травке кем-то выкопана норка.
Чистилище… Как знать,
Быть может, это ты.
Так ясен ум, и сил еще телега…
Но сдал отец, и постарела мать,
И с приближеньем вечной темноты
Всё явственней отсутствие ночлега.
Детство
I
Учусь считать года неделями –
Особый счет.
И что бы мы сейчас ни делали –
Она растет.
И на УЗИ почти не вертится,
Спокойный плод,
И хоть пока не очень верится –
Она живёт.
II
Их стало двое. Вместе с кошкой
Теперь три пары женских глаз
За мной следят. Я понемножку
Стал разбираться в сосках, ложках,
В намёках булькающих фраз.
И мысль, что я уже стал папой,
Не взмыла в небо, не парит.
Она, к девчушке косолапой
В кроватку юркнув тихой сапой,
Лежит, любуется, не спит.
III
«Ну хорошо, пойдём смотреть «ав-ав»!
Доешь творог». Ищу её ботинки.
Она жуёт, игрушки и картинки
Обвив собой, как маленький удав.
«Коляску взять? Ты будешь в ней бай-бай?»
Тут нужно быть сто лет как дипломатом,
Чтоб в этом лексиконе небогатом
Понять ребенка. Допиваю чай –
Он всё равно давно уже остыл,
Как, впрочем, поутру остыла каша,
Они на остывание легки…
Ну вот, я сам вперед неё заныл!
Даёшь «ав-ав»! Победа будет наша!
Осталось только завязать шнурки.
IV
Тоне
Ведь между нами три десятка лет…
И эта бездна между мной и мною
Мне кажется, как и бедняге Ною,
Вполне преодолимой… Или нет?..
Потоп неумолим, и каждый год
Всё уже и темней полоска суши…
Нахлынет время и ковчег разрушит,
Ведь ясно же, что он не доплывёт.
А, может, детство – это он и есть?
И Арарат давно остался в прошлом?
Тогда не нужно никуда и плыть…
Но где же голубь? Где благая весть?
Всё стало предсказуемым и пошлым.
Мне этого тебе не объяснить…
V
Игрушками заполнен дом - как сад
Опавшими плодами перегружен.
И детство так и просится наружу,
И взрослости так хочется назад –
Пусть комнаты пустуют в этот час -
Песочные часы перевернулись,
Мы все бы в эти комнаты вернулись -
В другом обличье – но не в этот раз.
Всегда не в этот раз, всегда потом,
Когда на сходке звёзд сойдутся масти,
И кто-то подтвердит: «Да будет так!» -
Вновь время перекинется мостом
Через всю жизнь – назад, обратно в счастье,
Чтоб можно было сделать первый шаг.
VI
Ноябрь как прививка, как противоядье зиме
По сонным артериям парка в преддверие стужи
Проник в мое тело. Те птицы, что были в письме
От Господа Бога - быть может, заблудшие души -
Отосланы прочь – адресатам из стран, где теплей.
Лишь голуби и воробьи остаются в шкатулке –
В них дочка играет. Она у меня Водолей,
И щечки похожи на пухлые свежие булки.
Знобит от осенних прохожих, от стылости рук.
Прививка на то и прививка, чтоб в мизерных дозах
Зараза бродила в крови и брала на испуг
Тем, что в организме присутствуют метаморфозы,
Тем, что по-осеннему стало вдруг голо кругом:
Листы выпадают из старых своих переплетов.
Спи, спи Водолей, мы когда-нибудь всех их найдём –
Разосланных птиц, и расспросим об их перелётах.
VII
- Папа, что такое птицы?
А куда они летят?
Почему у них на лицах
Не носы, как у ребят?
Почему у птички, папа,
Сбоку расположен глаз?
А у птички – это лапы
Или ноги, как у нас?
А зачем у птички лапы,
Знает дядя наверху.
Дядя всем нам тоже папа,
Хоть сродни и пастуху.
Ну а мы бредём отарой,
Знай нагуливаем вес.
Кто был молод, станет старый –
Вот и весь, считай, прогресс.
Догорает папироса,
Оставляя пепел, дым.
Задавай, малыш, вопросы –
Мы куда с тобой летим?..
VIII
Я «агукаю» больше, чем дочка,
Призывая её к диалогу.
Крохотуля. Такого росточка,
А уже говорит понемногу,
Комбинируя всё, что придется:
От мяуканья кошки до хрюка.
Эта смесь у нас песней зовется.
Жаль, что мне не понять в ней ни звука.
Так мы с ней в разговоры играем,
Если мы нагулялись, поспали.
А ведь я никогда не узнаю,
Что мы с ней в эти дни обсуждали.
***
Короткое лето
на вес изумруда –
Лишь часть завета
Из ниоткуда.
Как крик совиный
В ночном партере,
Как привкус винный,
Что в каждой вере.
Намёк на дали,
На ветры в поле…
Дожди достали…
По чьей-то воле.
Утро после болезни
Все спят. Температура спала.
Бреду на кухню, пилигрим.
На улице так снега мало,
Как будто в небе кризис с ним.
Как будто выдают по пачке,
И только серый, городской.
Махнуть бы в лес, тряхнуть заначку –
С деревьев легкий белый рой.
И он роился бы, искрился
И на ресницах оседал,
Чтоб мир на время изменился,
Чтоб он неузнаваем стал.
На этом снежном карнавале
Деревья – в белых масках крон,
Там мы бы заново узнали
Друг друга, белок и ворон.
***
Есть женщины, похожие на тростник,
качаются на ветру, как мунковский «Крик».
Есть женщины, похожие на коров,
тучно лежат и стадно приходят с лугов.
Есть женщины, похожие на старинную мебель -
В них есть стиль, но нет жизни. Есть женщины, что твой фельдфебель -
Страшно поднять глаза и лучше укрыться в строй.
Есть женщины аппетитные, как бутерброд с икрой,
Строители-женщины, строящие карьеру, мужа и шефа.
Женщины-мифы, женщины бубны и трефы,
Женщины-червы, была одна даже пик,
Женщины-стервы, носящие модный парик.
Женщины-сфинксы у Лейтенанта Шмидта,
Женщины, срочно желающие корыто…
Другое, новое… а лучше машину и виллу,
Есть агрессивные женщины, вроде Харибды и Сциллы,
Есть женщины, пьющие водку, другие – шампанские вина,
Есть женщины с наркозависимостью от магазинов.
Есть тонкие женщины, тонкие - в смысле натуры,
Есть женщины, понимающие литературу,
Есть женщины-сны, которыми спать беспробудно,
Есть женщины чудные или смотрящие чудно.
Есть женщины – воплощения тьмы или света,
90-60-90 и в форме, простите, буфета.
Есть женщины в шубах и женщины неглиже,
Есть женщины… и есть женщины… и есть же…
Аутотренинг
Я сильный, я сильный, я сильный…
Пишу на двери в туалете.
Двуядерный и семижильный,
Практически в бронежилете.
Но взглянет судьба иcподлобья -
Слегка только зубы оскалив,
И сразу покорность воловья
В моём недопитом бокале.
В моих недописанных циклах
Загадочны и сексапильны
Брюнетки на топ-мотоциклах.
Я сильный, я сильный, я сильный…
Подземка
Это мир кротов,
Сотни тысяч ртов
Выдыхают мрак
И вдыхают мрак.
Поцелуй без губ –
Тут квадрат, там куб,
Треугольный нос,
Треугольный глаз.
Ниагарой тел,
Что белы, как мел,
Эскалатор вниз,
Стойте справа, плиз!
Фонари горят
Посерёдке в ряд,
Освещают путь,
Не дают уснуть.
Это мир кротов,
Это тёмный склеп.
Я сойти готов,
Да Вергилий слеп.
***
Машины замело,
как ромовые бабы,
лопаты в магазинах
скупили впопыхах.
И мир нам всем назло
Unter dem Schnee begraben ,
И зимняя резина,
Как розы, вся в шипах.
Так тихо, и светло,
Встается веселее,
За окнами рычит,
Буксует грузовик.
Деревья занесло
В единственной аллее.
И во дворе торчит
Как в детстве снеговик.
И я на этот раз
Не еду в мегамаркет,
А медленно бреду
Туда, где продают -
Хоть что-то из колбас,
На Новый год подарки,
Да и вообще еду,
Порядок и уют.
Канал Грибоедова
Слепые львы, без выраженья,
Мост натянули над каналом,
И в этой позе, без движенья
Проводят дни, в канале вяло
Течет вода, почти застыла,
А Чацкий так и не приехал,
И всё, что здесь когда-то было,
Как ряской, затянуло эхом.
***
Латунь заката, медь Петра,
Чугун решёток и оград,
И деревянное вчера
То тут, то там ласкает взгляд.
Угрюмость бронзовых царей
И золотой кораблик-шпиль.
И каменных монастырей
От взглядов скрывшаяся быль.
Небес нечастый лазурит,
Улыбок воск, мостов металл,
Соборов мрамор и гранит,
Львов белый гипсовый оскал.
Зимы потёртый мельхиор,
Хрустальный тоненький ледок.
И непонятный до сих пор
О чём-то с кем-то диалог.
Окна
Нагромождение этажей –
Стёкла, бетон и сталь.
Чужие стали еще чужей.
Окна выходят в даль.
Родные стали еще родней:
С возрастом это так.
Окна уперлись в глазницы дней,
Окна выходят в мрак.
На пустыри, на забытый склон
Чьих-то ушедших лет.
Окна выходят на чей-то стон,
Эхо былых побед.
На кладбище, на могильный холм,
Где сгинули чьи-то сыны.
Окна выходят в Валхаллы холл,
Окна выходят в сны.
Окна выходят в ложь и страх,
Окна выходят в миф.
До боли, до темноты в глазах
Мы смотрим и смотрим в них.
Ждем, что из страха, из сна, из лжи -
Пусть в неурочный час –
Боги посмотрят на этажи.
Может, заметят нас.
Город
Крохо-боры,
Мини-бары,
Буры слов
Уходят в мозг.
Беры в логах,
Капибары
Спят в логинах,
Спрятав нос.
Крохоборы
Прячут строки,
Ритм в карман,
И стих – в рукав…
Мини-бары
Прячут стоки,
Алко-стоки
Всех канав.
Беры ничего не прячут,
Спят в логинах капибар…
Буры снов
Мозги карячат,
И оттуда валит пар.
Гиго-хваты,
Макси-домы,
Кто-то матом,
Кто-то ломом,
Кто-то просто рот набив.
Город-призрак,
Тень Содома.
И Гоморры негатив.
Промоутер
В предновогоднем вечернем свете
Он выделялся в своем берете,
И красно-синим отливом кожи,
И безразличьем ко всем прохожим.
«Художник». Сплюнул. «Пишу картины».
Обдал дыханьем уставшим, винным,
Замялся, сунул мне руку – «Боря»,
И было видно, что было больно.
И можно было не слушать дальше:
В таких рассказах так много фальши,
И в то же время живые слёзы.
Пил, вроде, в шутку. Ушла – серьёзно.
Потом не продал то, что писалось,
И пить продолжил – что не осталась,
Что не вернулась. Что часто снилась.
Что к жизни в целом попал в немилость.
«Не проходите! Окраска! Стрижка!»
Я попрощался. Он, как мальчишка,
Был независим, отставив ногу.
Он был художник. И слава Богу…
Автопортрет
Язык обложен и коричнев –
От кофе и от табака,
И в почках северно-столичных
Полно кислотного песка.
В душе уверенность невежды,
В мозгах – окрошка из цитат,
И под изменчивой одеждой
Всё то же сердце – в двести ватт.
* * *
Тебя не пронимает это,
Тебя не будоражит то,
И только видимость поэта
Фланирует в твоем пальто,
Кряхтит: «Остановись, мгновенье!»
С утра до вечера брюзжит
И, прикрываясь вдохновеньем,
Ничем уже не дорожит.
***
В небе снег, под ногами соль,
Соль-минор Брамса, Баха, Шопена.
Убираю на антресоль
Бутсы, ролики, вновь надену
Теплый свитер, колючий шарф -
Вязки синей, добротной – в две толстых нити.
Солнца красный холодный шар
Чуть над кронами - не в зените.
Да и летом оно не там –
Наше солнце не любит своей театральной ложи.
Достаю с антресоли хлам –
Лыжи, санки – валяться ему в прихожей.
Августовское
На озере вечер.
Скопа берега облетает,
Как чайка, белеет –
Похожи манерой летать.
Порывистый ветер
Лысух в тростники загоняет,
И всё холоднее...
Так август – пора холодать.
Пора бить бекасов
На влажных заросших низинах,
Поднявшись пораньше,
Часть сна перелескам отдав,
Живя каждым часом,
Который, подобно резине,
Длиннее и тоньше,
Прозрачнее, чем в городах.
Простейшие вещи,
Казалось бы, рябь, полнолунье,
Дорожка по ряби
Блестящим лежит полотном…
Таинственно плещет
Вода, эта вечная лгунья,
То кажется явью,
То чайкой, то светлым пятном.
Михайловское
Всё новодел и новострой,
Лишь ели помнят шаг поэта
И лип не поредевший строй
В аллее Керн. И Сороть где-то
В лугах к Тригорскому бежит.
Он был здесь в ссылке и на воле.
Стих в жарком воздухе дрожит
И миражом висит над полем.
А приезжал ли он сюда,
Писал ли письма, жёг ли свечи?
Лишь ели, липы и вода
Хранят в себе с поэтом встречи.
***
То ли звери протоптали,
То ли боги проложили –
Чтобы люди не роптали –
Чтобы люди легче жили,
Эти сонные дороги,
Эти выходы и входы.
Отчего тогда тревоги
тут и там пробились всходы?
Отчего бреду я лесом –
Не по тропам, не по нотам?
Это знают злые бесы
Или очень добрый кто-то.
За окном
Весь мир в окне – сквозь фикуса листы чуть
Сереет солнце над каналом стылым,
И голыми ветвями в небо тычут
Два тополя, и голуби бескрыло
Вмерзают в снег, как светлые чернила -
Водой разбавлены и выплеснуты сизым:
Не пишется кому-то там. Ни силы,
Ни образов, и частые репризы
Напоминают, как он ограничен,
Недалеко ушедший от гравюры
Мир заоконья. Ни полётом птичьим,
Ни цветом – грязно-серым, чёрным, бурым
Неколебим, всегда во всем привычен –
А создан ведь с божественной натуры…
Утро с Гюнтером Грассом
Встаю с утра, глотаю «Арбидол»,
Обратно лечь желанье нестерпимо.
Но я твержу себе: «Давай! Пошёл! Пошёл!»
Движеньями сома или налима
Перемещаю тело в коридор,
Пусть сомья слизь течет ручьем из носа.
На голове не про-, а перебор:
Не сноп пшеницы, а росточки проса.
И зеркало не скажет: «Ты милей
Хотя бы Грасса в кепке и с усами!»
И я ползу за тысячу рублей
Туда, где тенорами и басами
Склоняют как попало падежи…
А Грассу уже восемьдесят с гаком!
Собачьих лет минует рубежи
И выглядит на семьдесят, собака.
Вот мне бы так – легко слагать тома
Про жизнь собачью, выглядя моложе!
Заманчиво, заманчиво весьма…
Плести сюжеты, чтоб мороз по коже
Не у меня – у тех, кто дочитал
Хотя бы до трехтысячной страницы.
Эх, зеркало, печален твой овал.
Такое может, разве что, присниться…
***
И в этот лес пришла пора
Пилить стволы в два-три обхвата.
Деревьев липкая кора
Уже бугриста, узловата,
Мельчайших трещинок полна,
Жучков, любительских подсочек…
Долбит невидимый желна,
Как будто ставит многоточье.
А за рекой колокола
И сёл притихшие околицы.
Смерть здесь давно уже жила,
Но до поры считала кольца.
***
Фигуры все ещё на доске, ни одна
Не съедена, не разменена себе в ущерб.
И все-таки партия проиграна, и холодна
Печальная пойма, пристанище сонных верб.
Упрямо твердишь, что начало, что видит Бог –
Фигуры все на доске, и ходы все впредь.
Но время проиграно, и прорастает мох
На наших камнях, даром, что это твердь.
С дебютом было понятно, куда ходить –
Всё писано в книгах, и с эндшпилем нет проблем.
Осталось еще середину понять, прожить,
Прочувствовать, наконец, как тяжело без схем.
Отдать, что ли сердце, как пешку, сыграть гамбит…
В обмен на её улыбку, и знает Бог,
Быть может, здесь вовсе никто не победит,
И там, на других камнях прорастает мох…
***
Г.Гампер
Из дождя и под дождь, и на климат не спишешь никак
Это пение струй, этот голос небесного рога.
Где-то в линиях жизни таится незримый зигзаг –
неуверенный росчерк пера или что-то от Бога -
белой молнии штрих, уходящий насквозь через смех –
в пустоту пустоты, в беспредельную темень зевоты,
и сгустившихся туч на мгновение прорванный мех,
как на звере, убитом во имя забавной охоты.
***
Не смей печалиться, дружок,
Когда дубы зазеленели.
Ты, не прикованный к постели,
Несчастлив, но не одинок.
Всего лишь смертен – гложет червь
Такое молодое тело.
Корабль, давно покинув верфь,
Земли не видит – в этом дело.
Не узнает меридиан,
Где так божественна прохлада,
Где солнца желтая громада,
Дымясь, ложится в океан.
На неизвестной долготе
Средневековым мореходом –
Ты чувствуешь, что всё не те
Закаты, ночи и восходы.
А дни… не очень-то в цене.
Чу, слышишь, птица в кроне пела –
О жизни, страсти, о весне…
Не слышишь? Может, в этом дело…
***
Поспите, граф, ваш Петербург уныл,
А в Петергофе высохли фонтаны.
По городу, не сняв своих бахил –
Как небо, голубых и грязно-рваных,
Гуляет сумасшествие, визжит
Повсюду тормозами, курит в душу.
Устраивает сходки, дележи
И жрет на вид сомнительные суши.
Глумится в кабинетах над людьми
И каждый вечер празднует застолье.
Поспите, граф, хотя бы до восьми,
Вас ждет безрыбье, скука и безволье.
Арест Ореста
Арест Ореста был бы справедлив:
Пятнадцать лет бы отмотал и точка!
Потом родил бы сына или дочку,
Убитое отчасти возместив.
А так, простите, бабский самосуд,
И имена здесь сути не меняют.
Не боги мстят, не боги извиняют.
А кто карает, кто решает тут?
Арест Ореста – был бы верный шаг.
А так – спускать на парня всех собак,
Устраивать подобье травли псами,
Меня увольте и травите сами!
Арест Ореста был бы справедлив:
Ведь был же и, в конце концов, мотив,
Отмщение, все помним мы, за папу,
Заколотого в ванне тихой сапой.
А так теперь навеки прецедент,
Хоть ты котенка в речке утопи,
Эринии, как супер-клей момент,
В затылок дышат и шипят: «Не спи…»
Сейчас любой второй от них привит.
Раскольниковы только подкачали.
Залиты липкой кровью тонны стали,
Не спит Орест. Один Орест не спит.
***
Когда-нибудь мы все умрем вот так –
Как будто воск свечи заменит кожу,
И то, что ты когда-то был моложе
Не факт.
Не в такт
Коротким всхлипам комья грунта…
«Кто бросил, отошел!» - три зрелых хари,
В которых в каждой водки по три фунта,
Засыплют гроб, как лужу на базаре.
Но раньше - в церкви – с грохотом коробки,
разгрузят, не заметив поминанья,
И гости будут скованны и робки
Перед лицом последнего свиданья.
И мысли будут обращаться к богу,
Пытаясь зацепиться за прощенье,
Две тетки всю обратную дорогу
Друг с другом будут обсуждать леченье
И цены на квартиры – «это ж надо,
Воруют, не стесняются греха…»
Когда-нибудь мы все покинем стадо,
Чтоб обрести другого пастуха.
И будет не хватать какой-то точки,
Стилистики трагедии конца –
Она так глубоко во взгляде дочки,
Что не украсит смертного венца…
Камни
Сергею Ю.
Камни, покрытые мхом, это мы, в самом деле.
Мелочь пейзажа, кому-то ведь радует глаз.
Были бы листьями, может, давно б облетели,
Были б водой, протекли, прожурчали за час.
Мы же лежим, обрастаем и словом, и делом,
Мох говорит на понятных ему языках.
Были б стихами, и писаны были бы мелом,
Если не вилами в чьих-то умелых руках.
Грея на солнце гадюку, шершавую кожей,
Знаем, что время стоит, как в запруде вода.
Были б детьми, мы на ангелов были б похожи.
Лёгкое сходство. Исчезло б потом без следа.
***
Поздняя весна –
Не в коня корм.
В мире полусна
Никаких норм,
В мире полусна-половодья
Не в коня подковы-поводья.
Вроде заждались,
Но часы врут,
Как часы Дали,
Да и стол крут,
Вот уже и март
Приказал жить,
Вот и низкий старт
И - рубежи.
Можно свитер снять,
Мир потеплел.
И бежать, бежать…
Пока жив, цел…
***
Так странно невесома тень собора,
Вот-вот порхнёт и спрячется в листву,
И дальше – вверх, в объятия простора,
И дальше – к Богу, к свету, к торжеству.
Но тень есть тень – ей просто возноситься,
А сам собор останется стоять,
Иконы в нем останутся мерцать,
И люди – необъятному молиться…
Две женщины
Гале и Грите
Мы не свидимся с вами после:
Вы будете Бога возле,
Для таких, как я, там нет места –
Я заика и плут, вы – невесты.
Пусть такие разные с виду,
Любящие строить обиду
Друг на друга в шуточной розни,
Пока не уйдёт самый поздний,
Самый последний гость…
Дух от духа, от кости кость,
От крыла крыло-оперенье,
Ваши общие стихотворенья
Не видны стороннему взгляду:
За алтарь заходить не надо.
Вот и мне отведенное место –
Я заика и плут. Вы – невесты.
***
Богу – богово, мэру – мэрово,
Заму мэра – простое замово,
Миллионеру – миллионерово,
Тутошним, тамошним – тутово, тамово,
Лисам – норово, птицам – небово,
Мне по списку – всё, что положено:
Страны разные, те, где не был я,
Карусели ещё и мороженое.
Нам бы всем – всего, что так надо нам,
Бомжу бомжево – не годится.
Богу – богово, чёрту – ладана.
И верёвочке – виться, виться…
***
Сплети мне рубашку из листьев крапивы:
Я страшно устал от своих превращений.
Порывы писать, как ненастья порывы,
Как дикие крылья – предвестья крушенья
Всего, что так близко, тепло и понятно.
Растет ощущение смутной тревоги.
На белых руках потемневшие пятна –
От прежних рубашек остались ожоги.
***
Мы просто милые шуты
На празднике царя Гороха.
Да, да, мой друг, увы, и ты
Комедианствуешь неплохо.
Зачем-то давишь полный газ,
По встречке обгоняя осень.
Как будто это что-то даст –
Другие начертанья сосен,
Другие письма в пустоту,
Что мы с тобой зовем стихами.
Другую, может, немоту,
судьбу с другими потрохами…
Разговор с отцом
В тот вечер спорили с отцом
О роли университета,
О том, чем жить, в конце концов –
Семьёй? Идеями? Монетой?
О том, что уровень страны,
Пожалуй, важен не в футболе,
О том, что все кругом равны,
Как кильки в банке – слабой соли.
Соседский пес – охрипший бас –
Напоминал, что он в порядке.
Единственный он слышал нас
И возмущался взлаем кратким.
«Тук» - совки бились о стекло,
Оставив отпечаток влажный,
И сколько времени прошло,
Вдруг стало попросту неважно.
Оно, как волны по воде,
Казалось, не имело цели.
Его оставив не у дел,
Мы молодели, молодели…
И канул университет,
И вынырнули чьи-то байки –
Про то, как чей-то там сосед
Кого-то завалил без лайки,
О том, что на калгане спирт
Полезней, чем любые виски,
О том, что с жизнью нужен флирт,
А не казенная прописка.
Так ночь прошла, не дав ответ
На изначальные вопросы.
Проснулись мы почти в обед,
Взъерошены, хрипоголосы,
Достав нам ряженки пакет,
Сказал мне папа еле слышно:
«И всё же университет…
Хорошая по жизни… крыша».
В окне - у озера камыш
Старался гнуться и качаться.
К чему нам столько лишних крыш?
Навряд ли сможем разобраться…
***
Когда нет сил на ленты и цветы,
У дочки третий день температура,
И жизнь почти прошла – в литературу –
Она со мной. Я говорю ей «ты»,
«тебя», «тобой», и очень редко – «дура».
Я никогда не говорю «жена»,
А дочка не болеет, слава Богу,
И март пришёл оттаивать берлогу,
Поскольку календарно он – весна.
Так хочется неясной красоты
И смутного стремления наружу,
И всё, что есть, так хочется нарушить,
Как мартовские юные коты
Затягивать весну на горле туже…
И только когда всё на волоске,
Она не манит больше и не снится,
Встречаются не губы, а ресницы,
И говорят на птичьем языке.
***
Твой камень – сердолик, а мой – агат.
Но мы с тобой – даст небо – неразлучны.
Прожить бы так хотя бы пятьдесят,
Чтоб дождь шумел и солнце жгло беззвучно,
Чтоб дети превращались в детвору,
Из школы приносили что попало:
Оценки, шишки, новую игру,
Обломки старой… Чтоб всего навалом.
Чтобы не думать, в чем ты виноват,
Едва остыв от ссоры и от крика,
А просто знать, что бледный твой агат
Без тёмного не может сердолика.
***
В тумане мутно-самогонном,
Междумашинном, заоконном
Тонул домов безликий строй,
Мостов однообразный крой,
И мой троллейбус серо-синий,
Ходящий по одной из линий,
И я, смотрящий в пустоту,
И чайки прямо на лету…
Столбы с назойливой рекламой,
Родные лица, папу с мамой –
Всё бесконечное боке
В своём топило молоке.
Троллейбус полз, в туманном сне
Дорогу щупая усами,
И постепенно всё в окне
Переполнялось адресами.
Так проявлялся негатив,
И всюду проступали зданья,
Так появлялись очертанья,
К своей душе не подпустив…