Почему-то считается, что при встрече с художниками нужно непременно говорить о живописи, а с врачами о болезнях. С Аркадием Ивановичем Свешниковым, практикующим врачом-психиатром, у петербургского прозаика Ливанова все получалось именно так. Ничего поделать с собой он не мог. Так увлекало все то, о чем рассказывал его новый приятель доктор. Да и вопросов из окружающей жизни у Ливанова всегда находилось много…
В эти дни на улицы города вместе с витающим запахом корюшки неожиданно выплеснулось какое-то болезненное весеннее обострение. Все же не зря же Пушкин так не любил весну…
Наверное, многие чувствительные люди тяжело переживают этот период. После долгой зимы сил уже нет, а весной все нестабильно, разные атмосферные перепады. Вот и выходит из равновесия человек, теряет самоконтроль. У него обостряются старые обиды, возникают неприятные воспоминания. В такой период можно легко нарваться на чью-то грубость.
Случается иногда и что-то положительное. Под апрельским солнцем улицы расцветают не по погоде легко одетыми красивыми девушками. Их юбочки становятся все короче, а ноги в ажурных чулках еще длиннее. Загляделся на такой девичник аккуратный старичок на соседней лавочке и прикрыл глаза в блаженной улыбке. Видно, память вернула нему сладостные мгновения молодости. Пульс бьет 180 в минуту, температура горячечная... Бурлящая энергетика превосходит разум и расчет, люди вокруг начинают влюбляться и совершать милые глупости…
Во время прогулки по улице Смолячкова на Ливанова трижды натыкались какие-то странные, погруженные в себя молодые люди. В салоне автобуса на его глазах у пассажира случился приступ эпилепсии. Хорошо, что рядом нашлась знающая женщина и оказала первую помощь. Его опасения подтвердила дочь Верочка. Она гуляла с ребенком в районе метро “Выборгская”, и какой-то старик совершенно неожиданно набросился на нее и грязно обругал без всякого повода: “Ходит тут, овца мелкая… Я тебе ноги повыдергаю!” Вернулась домой в слезах…
Ливанов по складу ума был склонен к анализу окружающего: “Сколько сумасшедших гуляет на свободе... Скопления людей на улицах городов, в транспорте и платформах метро в утренние часы выглядят теперь особенно агрессивными, словно борются за жизненное пространство на переполненной планете. Достаточно неосторожно сказанного слова, неловкого движения, чтобы в такой массе искрою детонировал эмоциональный взрыв. Какая-то всеобщая клаустрофобия, страх перед замкнутым пространством, мир начинает сходить с ума”…
Такие мысли в последнее время все чаще занимали Ливанова. Действительно, что-то происходило с людьми вокруг него. С пугающей возрастающей цикличностью мир взрывался глобальными потрясениями. Людей "майданило" новыми революциями, национальными конфликтами, кровавыми разборками в магазинах и школах. Они становились нетерпимыми и жестокими, но при этом считали себя абсолютно нормальными в психическом отношении. Разве случайно Ливанова так тянет подальше от всего этого на природу, в лесной лабиринт, чтобы просто придти в себя…
Его друг Аркадий Иванович был человеком замечательным в своем роде. Ему за пятьдесят, он любил свою профессию и считался авторитетным психиатром. Доктор - верующий человек и посещал церковь. Он говорил, что там лечится его душа. Аркадий Иванович был большим любителем театра и тонким знатоком живописи. По слухам имел весьма любопытную коллекцию картин, выполненных одним из его пациентов. При этом наружность у него самая обыкновенная, здоровый и крепкий русский мужик. Симпатичная маленькая бородка добавляла ему интеллигентности, а из-под очков в тонкой золотой оправе поблескивали умные, проницательные глаза. Он будто весь светился изнутри, от него исходило добродушие и позитив…
На этот раз Ливанов приехал к нему прямо в психиатрическую больницу. Он давно хотел, как говорится, познакомиться со всей этой кухней изнутри и из первых рук. Набережная Невы, старенький фасад двухэтажного здания из красного кирпича постройки начала XX столетия с решетками на окнах и территория скрытая глухим забором. Сразу заметно, что все делалось для большей изоляции пациентов. Доктор с милой ободряющей улыбкой встретил его уже на входе. Здесь будет небольшая ознакомительная экскурсия…
Все помещения хорошо просматривались и легко контролировались персоналом. О возможности уединиться в палатах не могло быть и речи. Ее голые стены показались Ливанову как-то особенно казенными, все очень напоминало солдатскую казарму. Почти не было мебели, одна тумбочка на несколько человек. Это впечатление еще больше усиливалось от больничного распорядка дня с четко фиксированным временем. Все помещения закрывались на ключ, кроме туалета, естественно. Строгая изоляция дополнялась отсутствием телефона. Здесь можно было звонить только из кабинета администрации в присутствии персонала…
Везде какие-то пугающе, болезненные лица и потухшие безразличные глаза. Иногда к Ливанову проявляли любопытство и пытались заговорить. Его очень поразил взгляд одного больного, он будто читал его всего до самых пяток. С таким, наверное, было трудно общаться в параллельном мире, рискуешь сразу попасть под его влияние и раствориться…
- Кто из нас с вами сумасшедший? – спросил этот больной у доктора. – Вы держите меня здесь, потому что я умнее и лучше вас. Вы все просто стыдитесь этого…
Скоро Ливанов и сам впал в какое-то подавленное состояние. Ему вспомнилось, как у Чехова в “Палате №6” доктора Андрея Ефимовича тоже так пригласили в больницу, будто бы на консилиум, а потом оставили в больничной палате и выдали старый, пропахший рыбой халат. “Вот так поживешь здесь два-три дня и начнешь тихо сходить с ума, а потом превратишься в тупое свиноподобное животное. Ко всему можно привыкнуть ”… От этой нелепой мысли ему стало не себе.
Аркадий Иванович тонко уловил его внутреннее состояние, и увел Ливанова в свой кабинет.
- Не удивляйтесь своим ощущениям. Это нормальная реакция любого здорового человека. Уверяю вас, что мои пациенты нарушают закон не чаще, чем остальные граждане. Представление о непредсказуемости и опасности психически больных – очень старый миф.
- Но ведь все эти слухи почему-то продолжают появляться на свет, - возразил Ливанов.
- Вот вы – творческий, пишущий человек. Не замечали, что общественное мнение по отношению к нам, психиатрам весьма противоречиво? Бытует мнение, что мы готовы любому поставить диагноз и запрятать в больницу, пичкаем пациентов какими-то губительными лекарствами, превращающими здорового человека в овощ. С другой стороны, когда мы говорим о необходимости расширения амбулаторной психиатрии, выписке пациентов из стационаров, то вокруг начинают кричать, чтобы общество спасли от сумасшедших. Их не хотят видеть в своих подъездах, на улицах города. Требуют, чтобы их убрали и закрыли на ключ. Как называют душевнобольных? “Ненормальный” или “псих”, а наши больницы – “психушками” и “дурдомами”.
- Похоже, что общество просто не готово принять бывших обитателей психиатрических больниц. Так относятся только у нас?
- Я бы не сказал так однозначно, - возразил Аркадий Иванович и на мгновение пристально, как на интересный предмет посмотрел на Ливанова. – Там, на Западе, тоже многое изменилось только за последние десятилетия. Сейчас у нас любят посмеяться над европейской терпимостью и толерантностью по отношению ко всяким меньшинствам, иным и особым людям. Но движение в этом направлении изменило у них отношение к психически больным людям.
- Даже не знаю, - усомнился Ливанов. - Одно дело отвлеченно говорить о гуманности, и совсем другое – самому оказаться соседом психически больного человека.
- Одного нашего с вами желания здесь мало. Система амбулаторной помощи слишком затратная для государства. Гораздо проще спрятать больного под замок в примитивно обустроенном стационаре. У нас под больницы когда-то приспосабливали даже бывшие тюрьмы и церкви. Еще дальше пошли фашисты. Они в годы войны вообще просто стерилизовали и уничтожали больных…
Аркадий Иванович неторопливо закурил сигарету и посмотрел через решетку в окно. Там, на больничном дворе, еще мокром от весенней грязи, какая-то старуха кормила голубей у мусорного бака. Скоро все здесь покроется зеленью, и по утрам будут снова петь соловьи. Мир тишины и покоя…
- На эту проблему стоит посмотреть глубже. Многие мои пациенты, будучи введены в ремиссию и вылечены, насколько это возможно в случае психического расстройства, остаются здесь, в больнице. Они больше не нужны своим родственникам, а у кого-то их просто нет. Все они по-прежнему нуждаются в постоянном уходе. Взять на себя такую ответственность готовы очень не многие. Родственники чаще интересуются их банковскими счетами и пустующими в городе квартирами…
- Получается, что кроме вас они уже никому не нужны. Перешагнув этот порог, ваши пациенты навсегда расстаются с нормальной человеческой жизнью…
- Для многих это действительно так. Знаете, у нас в психиатрии существует понятие стигматизации. Стигма – это клеймо на теле раба или преступника в Древней Греции. В Средние века любознательные инквизиторы с помощью иголок искали на теле испытуемого stigma diaboli – место, где отсутствует болевая чувствительность. По их представлениям, через эту точку дьявол проникал в человека. Таких называли одержимыми дьяволом… Это привело к тому, что психиатрические учреждения стали не больницами, а местом содержания безумцев. Вы думаете, что этого нет в наш просвещенный век? Как же! Стигматизация остается из-за невежества общества и недостатка элементарных знаний о природе психических расстройств. Конечно, такой больной может быть вам неприятен. Только следует помнить, что если ему выпала участь быть инвалидом, то он имеет права на человеческое достоинство и свое место в обществе, как всякий здоровый человек.
Страстность, с которой Аркадий Иванович произнес эту речь в защиту своих пациентов, вызывала у Ливанова улыбку. Неудивительно, что они относились к нему в больнице, как дети к отцу родному. Он подумал, что многие другие на его месте давно бы закалились и привыкли к человеческим страданиям. Это стало бы для них привычным делом за получаемое жалование. Как для солдата на войне, который перестает замечать кровь и смерть на поле боя. Душа у него не зачерствела, он же лечил ее у икон…
Словно читая мысли Ливанова, доктор продолжил рассказывать о своей больнице.
- Это почти музейный комплекс, прекрасно спланированный Дом призрения для душевнобольных. Так его раньше называли. У нас хорошая парковая зона. Вы бы видели дом главного врача того времени – семь комнат и прислуга. Нормы питания, несравнимые с сегодняшними. Когда думаю обо всем этом, всегда мучает вопрос: чего нам не хватало в 1917 году? Активные народовольцы, революционеры дали бы для психиатрии богатый материал. Любая революция – своеобразный наркотик, психостимулятор и когда его действие заканчивается происходит внутреннее самоуничтожение личности. Вспомните сталинские времена…
Не удержавшись, Ливанов спросил у доктора, кого же вообще можно считать психически совершенно здоровым.
-Могу предположить, что это должен быть уравновешенный человек, лишенный каких-либо неразумных порывов, без странностей. Это когда в человеке все, как надо, - рассмеялся доктор.
- Получается, как у Чехова: в человеке все должно быть прекрасно – и лицо, и одежда, и душа, и мысли… Но позвольте, все так скучно… Это же портрет заурядного человека. Правда, как известно, именно такой человек наследует Царство Божие…
- Хороший пример, не спорю. Тут возникает вопрос: кто же истории, человечеству более ценен. Этот вопрос всегда остается открытым. Мир стоит на “нормальных”, честных, простых тружениках, но развивается он во многом благодаря “странным”, чудакам, людям неуравновешенным, с нестандартным мышлением. Это они становятся учеными, художниками, писателями и поэтами. Среди этих последних много людей с выраженными психологическими особенностями и даже проблемами. Обычный человек видит только лес и речку, а художник берет кисть и рисует, то чего мы все не видим. Получается гениальное произведение, раскрывающее состояние русской души. Вы еще не видели у меня дома картины одного пациента. Их история необычна. Они достались мне после его смерти, родных и близких у него не было. Получилось послание в ту жизнь, куда ему уже было не суждено вернуться…
Это вообще совершенно особый, сюрреалистический мир. Нам с вами он малопонятен, но вы не видели реакцию больных, их эмоции. Одни были готовы их рассматривать часами и находили что-то особое, даже собственные изображения. Другие, напротив, впадали в истерику…
Так можно завещать людям свою душу. Может быть, в этом состоит ее бессмертие? Совсем не в вечности материального мира…
Что толку из того, что мы когда-нибудь продолжим свою жизнь травою или каким-нибудь животным…
Вспомните “Черный обелиск” у Эриха Марии Ремарка. Его герой ищет ответы современной ему жизни. Он находит их у больной девушки в психиатрической больнице. Больным оказывается само общество…
- Возможно, именно по этой причине природа продолжает производить на свет иных представителей человеческого рода?
- Пока нет ответа: почему на планете всегда один и тот же процент людей заболевает шизофренией? Очевидно, что наш мир должен быть представлен разными людьми. Без них он многое теряет, прежде всего, свою гармоничность. В природе все связанно… Только Божий промысел состоит в другом. Мы все сдаем экзамен на терпимость и милосердие, умение сострадать присутствующему рядом иному человеку. Если хотите, это наша возможность доказать, что мы тоже люди…
Прочитайте это письмо. Оно одно из многих, которые пишут в Интернете, надеясь получить какую-то поддержку и помощь…
“… мне шестнадцать лет, у меня шизофрения. Какой смысл жить дальше? Это не лечится, и болезнь будет дальше только прогрессировать и прогрессировать, пока я не потеряю собственное “я”. Только не говорите мне про психиатров. Они способны только кормить тебя нейролептиками, которые не действуют или медленно делают из тебя овоща. В моем мире нет ничего, кроме боли и страха.”
Ливанов даже не нашел, что ответить на это. Действительно, жуткая человеческая история. В чем же вина всех этих людей? В том, что они другие и поэтому общество ограждает себя от них. Если есть “психушка”, то кто-то должен в ней должен сидеть. Это принцип существования любой системы.
Ему почему-то вспомнилось, что когда-то, еще в советское время, в квалификацию этого диагноза добавили подтип под названием “вялотекущая шизофрения”, который использовали уже не в лечебных, а политических целях. Для совершенно здоровых, но других по своим убеждениям людей. Ливанов был тогда офицером и служил в армии. К нему в подразделение перевели молодого лейтенанта, как бы на исправление. Про него уже ходили легенды: диссидент, служить не хочет. К слову, по родословной он был из небогатых шляхтичей Мотошновичей, потомок декабристов. Мечтал написать об этом книгу, но свою службу закончил в психиатрическом отделении госпиталя. За какой-то месяц его залечили до неузнаваемости. Серое, мертвенное лицо с фиолетовыми кругами вокруг совершенно безумных глаз. При их встрече он заплакал, как ребенок. Спустя полгода знакомые ребята из госпиталя передали Ливанову два черновых листа из его рукописи. Там были какие-то схемы, фамилии, даты и фигурки в саванах…
Доктор блеснул стеклами очков и еще раз внимательно и участливо посмотрел на Ливанова.
- Друг, мой! Вы сегодня что-то совсем неважно выглядите. Наверное, сегодняшнее мероприятие оказалось для вас слишком большой эмоциональной нагрузкой. Очень близко все воспринимаете, так нельзя.
Кстати, читал вашу последнюю повесть “Над пропастью”… Просто, замечательно пишете. Слог у вас хорош, сразу вспоминаешь Бунина. Герой повести постоянно слышит чьи-то голоса, общается с потусторонним миром. Вы очень точно описываете симптомы одного… ну, скажем так: психического расстройства. Потом у вашего героя начинается длительная депрессия, и он заканчивает жизнь самоубийством. Герои в ваших книгах вообще часто умирают.
Скажите мне откровенно, а вас, самого не посещали такие мысли?
- Если честно, то пару раз было. Правда, сейчас уже об этом вспоминать не хочется, - грустно улыбнулся Ливанов.
А у вас не было такого ощущения, что содержание ваших мыслей становится доступно другим?
- Не скрою, именно сейчас мне так и кажется…
Ну, это не страшно. Нужно поработать над собой, провести себе сезонную периодическую психогигиену. Это, как на дорогах, где есть опасные участки и крутые повороты. Стоит быть осторожнее, чаще притормаживайте.
Литературным трудом занимаетесь много, спите урывками, да еще и алкоголем частенько балуетесь. Так нельзя. Дорогой мой, бросьте все и отдохните. Хотите, мы вместе поедем в Карелию, рыбку половим? Прекрасный отдых…
Ливанов никуда не собирался ехать. Он уже двадцать лет не выезжал из города и привык к своей трехкомнатной квартире, уюту и отоплению, а главное возможности работать столько, сколько захочет. Ливанов не любил и не умел отдыхать. Ему всегда был противен его сосед, заплывший жиром от бесконечного безделья и его разговоры о славном боевом прошлом. Он всячески старался избегать его при встрече.
Аркадий Иванович был мягок и настойчив, ему было трудно в чем-либо отказать.
- Вы пока, выпейте эту микстурку, - ласково, словно ребенку говорил доктор. - Она успокоит вас и снимет напряжение. Вот так, а теперь отдыхайте. Можно прямо здесь, на диване.
Ливанов почувствовал какую-то вялость и сонливость. Напряжение действительно быстро спало. “А не все ли равно, что будет дальше?” – подумал он. Так хорошо и спокойно на душе у него давно не было. Потом наступил какой-то провал, словно в черную дыру. На какое-то мгновение снова мелькнуло доброе лицо доктора Свешникова. У него за спиной почему-то были ангельские крылья…
Кто-то рядом настойчиво говорил: “ Это кризис, доктор. Конечно, в стационар”… Потом он увидел лейтенанта Мотошновича из гарнизонной психушки (ПСО). Он смеялся и говорил: “Вот, теперь и до вас добрались. Чего стоит вся ваша правда, да и кому она здесь нужна?”
Ливанов не знал, сколько прошло времени, часов или суток. Не все ли равно, здесь его просто нет…
Голова у него была совершенно тупая и ватная. Самое странное, что в ней теперь не было ни одной мысли. Оказывается, что для покоя и хорошего самочувствия нужно просто не иметь мыслей. Как же он раньше об этом не догадывался. Через решетку окна, выходившего в парк, в комнату стекались сумерки. Дело шло к ужину. Звенела посуда, по коридору струился запах горячей перловой каши...
На фото из Интернета картина Сальвадора Дали "Загадки нарцисса".