Легкий мороз поцелуем тихонько коснулся ее зеленых волос, шутя, запутался в непослушной прядке, обжег усмешкой нежную кожу молодых веточек. С первыми лучами солнца он был уже далеко от нее, и только несколько желтых листочков сединой напоминали о ночной встрече.
Стыдясь своей наготы, она сбросила свое платье. Зачем оно, если каждый листик, задержавшийся на ее ветках, причиняет невыносимую боль, когда ветер с силой срывает его. Лучше самой. Листья кружились в беззвучном танце вокруг ее ствола – счастливые и растерянные от опьяняющей свободы. Обрывками когда-то дорогих, а сейчас бесполезных писем они касались ее веток, и казалось, что это она сама перебирает их, вспоминая свою весну и лето. В немой молитве застыли ветки-руки, обращаясь к ноябрьскому седому небу, прося только обо одном. И оно услышало ее – ледяной холод сковал ее сердце, проник в самую глубину ее мыслей, снов, остановил мучительный бег воспоминаний, спасительный сон оставил за пределами серый день, снежную крупку, почерневшие и застывшие кучкой пепла у ее ног листья. Там же, среди листьев осталось ее безнадежное одиночество, бабочкой-крапивницей оно замерло до первого весеннего тепла. Чтобы проснуться с солнечными лучами и мартовским перезвоном свиристелей, чтобы пролиться талой водой первых ручьев, просочиться к спящим корням сквозь теплую землю, первой росой проникнуть сквозь поры, пробуждая к новой жизни. И к новому одиночеству.