Точно! Уже не осталось ничего, что можно изменить или забыть.
Пустота, нанизанная на нить.
Ожерелье из бубликов, да задача, состоящая из одних нулей.
Стерлось все - от крещения Руси, до узников лагерей.
Нету слез, нет смеха. И винил играет, но звука нет.
Это замысел чей-то, промысел божий -
Выглядит глупо, но ему видней.
Оставляя одного тебя наедине с единым духом,
Он ведь знал, чем это может кончиться -
Убийством, истерикой, одиночеством.
Впрочем, дух поправ, ты ничего не испытывал
Такой уж у тебя нрав - не замечать даже самого великого.
А потом ты становишься и судьей, и палачом, и подсудимым,
Словно и сам теперь триединый.
И размахивая крылами, шлешь все к херувимам,
Потому что снова упустил свой шанс.
Ну, ничего, это не первый, и не десятый, и не сотый раз,
Когда кажется все кончено, все конченные, склочные, озлобленные
И в лица смотреть тошно и страшно подумать, что и ты с ними заодно точно.
Но через сутки шторм внутренних морей стихает, лишнее выливается за пределы стихами
И они уже не так ужасны. Они - бедные, жалкие, усталые, и их устами говорит недосозревшая, нераспустившаяся душа.
Ну, ничего, вот видишь, все улеглось, а еще через ночь стало совсем легко, без отголосков тоски, будто не мучился, не страдал.
И дух, который стучался намедни, кажется, растворился во всех. Чтобы быть заметнее для тех, кто присматривается к мелочам.