(быль)
Понедельник. Утро. Первая
Честно говоря, он уже устал стучать и ждать. Из-за высоченного забора полчаса как слышится надрывный лай собаки, но никто не открывает, хотя он точно знает, что хозяева дома. Наконец во дворе раздаются быстрые нетерпеливые шаги, затем немного приоткрывается тяжёлая металлическая калитка, издавая противный визжащий звук. В щель выглядывает женский глаз – круглый, испуганный, с густо подведёнными тушью ресницами.
- Вам кого?
- Здравствуйте! Разрешите представиться, меня зовут Павел Андреевич Болотнов. Я – оперуполномоченный районного РОВД. Занимаюсь делом гражданки Каретниковой…
Он не успевает договорить и показать служебное удостоверение. При упомянутом им имени Каретниковой круглый глаз округляется ещё больше, и слышится громкий вздох. Калитка широко распахивается, и хозяйка кивком головы приглашает его войти. Это молодая женщина, довольно высокая, но какая-то слишком худая, да ещё сутулая. Она одета в яркий шелковый халат и совершенно не вяжущийся с ним застиранный ситцевый передник. Её волосы, блеклого русого цвета, накручены на крупные бигуди.
- Пройдёмте в дом! – приглашает хозяйка и машет руками на большую овчарку, захлёбывающуюся лаем. – Сидеть, сидеть, Джек!
Руки у неё интересные. Тонкие, но жилистые. Красные, с вздутыми венами, словно ей приходится много работать физически. Пальцы все унизаны кольцами, среди них одно золотое, несколько серебряных, а остальные – дешёвая бижутерия. Пока они идут по широкому двору, Болотнов окидывает взглядом усадьбу. Живут здесь, в принципе, неплохо, небедно. Большой дом под железной крышей, многочисленные хозяйственные постройки, машина. Птица ходит – куры, утки, есть даже индюки. Но как-то неуютно у них, что ли. Дверь в гараж перекосилась. Возле колонки бурьян, в котором вперемешку валяются вёдра, лейки, детские игрушки. Перед самым крыльцом – горка мусора, а сверху веник. И окна в доме грязные.
Они проходят через тёмный коридор, заваленный разнокалиберной обувью, на кухню. Хозяйка сразу бросается к плите, где у неё что-то булькает в кастрюльке.
- Да Вы садитесь, я сейчас только суп доварю, а то дети скоро проснутся.
Смахнув крошки, Болотнов располагает на углу кухонного стола папку и готовится записать показания.
- Ваши фамилия, имя, отчество и возраст, пожалуйста.
- Абросимова Анастасия Петровна, тридцать лет.
- Адрес.
- Улица Цветочная, дом два. Да разве у нас улица? Так, несколько домов.
- Место работы, должность.
- Домохозяйка я.
- Кто ещё проживает в этом доме?
- Муж, но он сейчас на работе и дети, они ещё спят.
- Знакомы ли Вы с гражданкой Каретниковой Татьяной Семёновной, проживающей по адресу улица Цветочная, дом двенадцать?
- Ой, да конечно знакома! Да кто ж её не знает? – тараторит хозяйка дома, словно у неё какой словесный кран открылся.- То есть, я хочу сказать, здесь у нас все друг друга знают, все на виду, живём, как в деревне.
- Насколько близко вы знакомы с ней и членами её семьи?
- Ну, насколько? Как все уж. Каждый день видимся, то есть, виделись, пока её не… Дети вон всегда вместе на улице играют, играли... Я ж говорю, у нас здесь хоть и окраина райцентра, а как в деревне. – Молодая женщина говорит, одновременно что-то крошит ножом и успевает заглядывать Болотнову через плечо в протокол.
- Где Вы находились вечером одиннадцатого июня сего года?
- А, это когда она его… Ну, так где ж я была? Дома, конечно.
- Свидетели есть?
- А как же! Дети, муж. Ещё мама моя заходила на пару минут.
- Что Вы знаете, слышали, может, сами видели о том, что в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июня произошло в семье Каретниковых?
- Видеть не видела, но знаю. И все знают. И скажут! – женщина встаёт в позу, сложив руки на груди. Губы поджаты, подбородок вздёрнут – гроза!
- Вы ж после нас по другим соседям пойдёте? Так вот, слушайте. Танька эта, Каретникова, сразу, с самого начала не пара ему была. И мой Гена всегда так говорил. Шурик, покойничек, муж её, всегда такой весёлый, заводной был. А эта – ни рыба, ни мясо, зануда, одним словом. Шурик погулять любил, с друзьями, в компании. Мой Гена говорит, это нормально для молодого здорового мужика. А Танька ревновала. Не пускала. И к себе домой друзей звать не разрешала. А он же молодой ещё, на пять лет меня старше, в одной школе мы с ним учились. Это значит, ему тридцать пять… было бы… - хозяйка пускает слезу и отворачивается.
- Ваш Гена – это кто?
- Муж, конечно. – Удивлённо отвечает женщина.
- Так что же произошло между супругами Каретниковыми?
- Убила эта стерва Шурика. Такого хорошего мужика погубила. – По щеке хозяйки дома снова катится театрально огромная слеза, но уже через мгновение её лицо искажает гримаса ненависти. – Думала, наверное, деньги получать будет, пособие по потере кормильца. Думала, скроет. Как бы ни так! Пусть теперь в кутузке посидит! А кстати, что ей светит? В смысле, сколько ей дадут?
- На сегодняшний момент гражданка Каретникова задержана в качестве подозреваемой. А меру наказания за содеянное ей определит суд. Сейчас идет следствие, и какие-либо выводы делать ещё рано. Но мы с Вами не закончили. Когда и от кого Вы узнали о случившемся?
- Узнала от мамы, на следующее утро.
- А мама Ваша как узнала?
- Так она машину вашу увидела, с мигалками. Вышла на улицу, там соседи и рассказали.
- Мама! Я уже проснулась и кушать хочу! А Ромка спит ещё.
В кухню влетает маленькая девочка лет пяти – кудрявая, смуглолицая, пухлощёкая, в розовой пижаме. Она с ходу забирается на табурет, хватает ложку и начинает есть варенье из высокой вазочки, причмокивая и разбрызгивая капельки по всему столу. Несколько красных капель попадает и на протокол.
- Аккуратнее, Алеся, ты дяде важную бумажку запачкала. А дядя из милиции, если рассердится на тебя, арестует.
- А папа сказал, что все менты – козлы!
Хозяйка дома бледнеет, затем краснеет, шлёпает дочку по попе, та ревёт, искренне не понимая – за что? А Болотнов понимает, что ему здесь больше делать нечего.
Понедельник. Утро. Вторая
- Есть кто дома?
Болотнов проходит через полусгнившую, завязанную верёвочкой калитку во двор, устланный зелёным спорышом, словно ковром. Тишина. В глубине двора, за густо разросшимися высокими клёнами и кустами жёлтой акации виднеется старенький домишко. К нему в высокой траве ведёт еле заметная тропинка. Да, мало же тут ходят.
- Хозяин! Хозяйка! Есть кто?
- Есть, есть. Я есть.
Болотнов поворачивается на звук и вздрагивает от удивления. Из палисадника выходит копия соседки, Абросимовой Анастасии, только состаренная лет на двадцать. Такая же высокая, худощавая, сутулая. Такие же круглые глаза навыкате. Такие же блеклые волосы под чёрным платком. Это мать соседки, Насти, догадывается опер. С трудом передвигая отёчными ногами, она направляется к дому, и Болотнов идёт за ней. В доме прохладно и темно из-за того, что ветви деревьев заслоняют окна. Женщина, охая, садится за стол, закрывает глаза и некоторое время молчит, только дышит хрипло и тяжело, видимо, ноги сильно болят. Болотнов без приглашения усаживается напротив неё, достаёт свои документы и представляется, но она даже не смотрит в его сторону.
- Разрешите задать Вам несколько вопросов. Назовите имя и возраст.
- Данилова Антонина Кузьминична, пятьдесят восемь лет.
- Адрес.
- Цветочная, четыре.
- Место работы, должность.
- На пенсии я, по инвалидности.
- Где Вы находились вечером одиннадцатого июня?
Антонина Кузьминична отворачивается к окну и начинает плакать. Болотнов терпеливо ждёт, пока она успокоится. Большой пепельно-серый кот, забежав в комнату, запрыгивает ей на колени и начинает громко мурлыкать, ластиться, перебирать лапками, словно хочет утешить. Женщина гладит кота, прижимает к себе, как дорогого друга. Наконец она вытирает глаза уголком платка и, всё так же глядя в окно, отвечает:
- Да там я и находилась, у Татьяны с Шурой. За яичками приходила. Татьяна продаёт иногда.
Она опять замолкает, а у Болотнова на языке так и вертится спросить, зачем у кого-то покупать яйца, если у родной дочери, которая живёт через забор, полон двор курей?..
- И что Вы видели, слышали?
- Пили они. Шура с друзьями, с Толиком и Володькой. А Татьяна варенье варила. Клубника ведь пошла. Я Шуре и говорю, хватит пить. Такой видный мужчина, мастер на все руки. Его на мебельной фабрике очень ценили, бригадиром даже хотели сделать. Он по дереву знаете, как умел! А он меня послал, матерно… Говорит, не лезь, тёть Тонь. Пить или не пить – это моё личное дело. Ты, говорит, не тёща мне, чтобы жизни учить. А я ведь могла быть ему тёщей. – Женщина снова начинает плакать. – Он в мою Настеньку все школьные годы влюблён был. Да! Первая любовь! Цветы дарил, на дискотеки провожал. А Настя им как хотела, так и вертела. А потом взяла да и выскочила за этого Генку, откуда он только взялся на нашу голову! Ну ладно, женился, я на них все свои сбережения многолетние потратила, дом соседский пустующий купила, чтобы, значит, жили рядом со мной, чтобы помогали, я ведь болею, инвалид я. А он… Сам постоянно за рулём, а меня, родную тёщу, хоть бы раз куда свозил! Мне ведь в больницу каждую неделю надо… Так вот, это я наперёд забежала, Настя из-за него тогда даже училище не закончила, бросила, потому что забеременела в семнадцать лет. А Шура так страдал, так переживал! Потом, назло что ли, на Татьяне женился. Не любил он её, никогда не любил, все эти годы по Насте сох. А Татьяна же не дура, понимала это, злилась. Вот и не ладилось у них.
- Так что же произошло в тот вечер, когда Вы были у них дома?
- Не знаю. Ушла я. Как он обматерил меня, так и ушла сразу. А утром рано вышла на улицу, а в конце уже машина ваша стоит. И Шуру мёртвого выносят…
Женщина плачет навзрыд, прижавшись лбом к оконному стеклу. Кот спрыгивает с коленей хозяйки и прячется под тумбочкой. Болотнов выходит на улицу.
Понедельник. Обед. Третий и четвёртая
А эти уже ждут. Сухонький, но шустрый старичок, эдакий живчик, в клетчатой рубашке и синем трико. Рядом с ним полненькая улыбчивая бабулька в фланелевом халате и белом платочке. Сидят на деревянной свежеокрашенной лавочке перед своим двором и возбуждённо перешёптываются.
- Доброго утречка, господин милицейский!
- А мы смотрим – Вы по дворам ходите. Стало быть, и к нам заглянете.
- Здравствуйте, здравствуйте! Да, вот хожу, работа у меня такая. Вопросы всем задаю по поводу убийства Александра Каретникова, - присаживается рядом с ними Болотнов и показывает корочку.
- Вот-вот, и нам задайте, - даже привстаёт дедок, так ему не терпится рассказать всё, что знает. – Мы с Марусей, женой моей, много чего видели и слышали за это время, пока Шурик с Татьяной здесь живут.
- Давайте сначала я запишу ваши имена, возраст, адрес.
- Да-да, конечно, понимаем, порядок такой. Я, значит, буду Петренко Григорий Гаврилович, шестьдесят девять мне, а супруга моя…
- А я – Петренко Мария Филипповна, семьдесят один год. – Перебивает старичка бабуля.
- А живём мы на улице Цветочной, дом шесть, – снова влезает дед. – А по поводу убийства, как Вы, товарищ полиционер, сказали, это ещё смотря с какой стороны взглянуть. Может это и не убийство.
- А что же? – настораживается Болотнов.
- Самооборона, вот что! Вы ж не знаете, как он её избивал! Ой-ой-ой! Как напьётся, так и машет кулаками. А сколько ж можно терпеть?! Мы с Марусей много раз лично видели, как она с синяками ходила. Спросишь, откуда, а она молчит, не хочет, значит, сор из избы выносить. Про тот вечер, конечно, ничего не скажу. То ли магнитные бури, то ли что, расхворались мы вместе, рано спать легли, не видели и не слышали ничего. Только наутро узнали.
- Ты, Гриш, погоди, надо же с самого начала рассказать, - отодвигает деда рукой бабулька. – Вы знаете, гражданин милиционер, эта Татьяна, Фомина, она ж неплохая женщина, хорошая даже, хоть и детдомовская. Мы ведь её с самого детства знаем. Родители её алкоголики были, пили сильно, вот и допились, что однажды палёной водкой отравились. Не откачали их. Татьяне тогда лет четырнадцать, что ли, было. Её, значит, в детдом, нет, в приют определили, а дом ихний по закону за ней остался. Как она по возрасту из приюта вышла, в родной дом и вернулась. Отмыла, отчистила всё. Там же за столько лет, пока никто не жил, такая разруха была! Огород развела, цветочки. За Шурика Каретникова замуж вышла. Детишки родились, двое у них детишек – Виталик и Машенька. Хорошие, воспитанные, здороваются всегда.
- А Шурик, - встаёт с лавочки дедок, - после свадьбы пить стал. Сильно пил! Друзей водил, гулял ночами. Да самая главная беда не в этом, а в том, что избивал он Татьяну. А порой и детям попадало…
- За что?
- Да ни за что! Злость свою таким способом выливал.
- А она, бедняжка, всё терпела, - вздыхает бабулька, - всё думала, перебесится, остепенится, со временем успокоится…
- Да успокоился бы он давно, если бы тут некоторые не травили ему душу, - со злостью смотрит в сторону соседского дома дедок.
- Вы о ком? – интересуется Болотнов.
- Вон, о ней змее, о Тоньке. Сколько лет прошло, а она никак не может смириться, что Настька её не за Шурика, а за Генку вышла. Не понимаю, и чем ей только зять не угодил? Нормальный мужик, спокойный, непьющий, в отличии от… Вот и не давала эта гадюка спокойно Шурику жить. Всё в их с Татьяной семью лезла. Через день так и шастала туда под каким-нибудь предлогом.
- Ой, да и дочка её, Настя, тоже хороша! – хмыкает бабуля, сложив руки на груди. - Если вышла замуж, сделала свой выбор, нечего… Не буду врать, но люди говорят, - она оглядывается по сторонам и шепчет на ухо Болотнову, - что Настя с Шуриком, ну… это… любовники были…
- А ты им свечку держала? – вмешивается дед. – Люди говорят! Подумаешь! Они много чего говорят! И про Татьяну тоже болтали всякое, не зная правды.
Бабулька обижено поджимает губы и замолкает. Дед тоже молчит, отвернувшись, нервно закуривает папиросу. Болотнов дописывает их показания и привстаёт, чтобы идти дальше.
- Вы в соседний дом не заходите, - кричит ему вдогонку бабуля, - там никто не живёт уже года три.
Понедельник. Обед. Пятая, шестой и седьмой
Перед воротами соседнего подворья высится огромная крапива, колышется пышный репейник. Стараясь ни за что не зацепится, Болотнов привстаёт на цыпочки и через ржавые железные ворота заглядывает во двор. А там – раздолье для всевозможного бурьяна. Из-за зарослей виднеются обгоревшие стены с пустыми чёрными проёмами окон, по которым вьётся хмель. Видно, что здесь был пожар, и теперь никто не живёт.
Следующая усадьба хоть и жилая, но находится не в лучшем состоянии. Забор сломан, ворот нет вообще. Двор зарос какими-то колючками. Везде разбросана рухлядь, тряпки, пустые бутылки. Дом из шлакоблоков обветшал, краска на рамах и двери настолько выгорела и облупилась, что уже не догадаешься, какого цвета она была изначально. Из дома через открытую форточку слышатся громкие голоса, споры. Болотнов стучит в дверь, ждёт, снова стучит, ждёт. Видя, что ожидание бесполезно, заходит в дом без приглашения. Заходит – и зажмуривается от густого облака дыма, перегара, жуткой вони. Немного откашлявшись и протерев слезящиеся глаза, он начинает различать обстановку и людей. В комнате, то ли кухне, то ли прихожей, единственное окно, несмотря на то, что на улице яркий летний день, почти не пропускает солнечный свет, потому что не мыто с десяток лет. Просевшую гнилую балку потолка посреди комнаты подпирает столб. Остатки обоев клочьями свисают со стен. Под потолком, в углах – гирлянды чёрной паутины. Единственная мебель – колченогий стол и несколько табуреток. За столом восседают трое – женщина неопределённого возраста и двое мужчин. Они только что налили по рюмке и собрались выпить.
- Эй, мужик, ты кто такой? Тебе чего надо? – при виде опера один из них, высокий и худой как жердь, привстаёт и пытается напустить на себя грозный вид.
Болотнов достаёт служебное удостоверение и в раскрытом виде подносит к свисающей с потолка на длинной проводке лампе. Мужчина застывает с раскрытым ртом, а у женщины падает с рук и с громким звоном разбивается не выпитая рюмка. Отодвинув пузырь самогона, Болотнов кое-как располагается за шатающимся столом.
- Так, называем себя, адрес, место работы.
- А в чём дело, начальник? Мы что, нарушили или украли? – гнусавит второй мужчина, низенький, лохматый, с плешкой на макушке и многодневной щетиной на помятом лице.
- Я провожу опрос свидетелей по делу об убийстве вашего соседа, Александра Каретникова.
- А мы тут причём? Вон Таньку, тихоню, иди и допрашивай, как она родного мужа на тот свет спровадила! – возмущается первый.
- Где вы находились вечером одиннадцатого июня?
- Слушай, командир, мы ничего не знаем! Правда! Ну, подумаешь, посидели, выпили, потом разбежались. А что у Шурки там дальше с Танькой было, так это ж не наше дело, правильно?
- Чей это дом?
- Мой, - испуганно пищит женщина. Она сидит, согнувшись, словно хочет спрятаться под столом. Спутанные сальные волосы свисают на лицо, под обоими глазами фиолетовые круги, багрово-красный нос постоянно шмыгает – красавица!
- Как Вас зовут?
- Мельничук Светлана Николаевна.
- Возраст, где работаете?
- Сорок два мне, я… не работаю пока я… временно…
- Кто ещё здесь проживает?
- Муж, Мельничук Владимир Леонидович, сорок три года ему. Вот он, - кивает женщина головой на гнусавого. – Он тоже сейчас не работает… временно…
- Ваш адрес.
- Улица Цветочная, дом десять.
- А этот кто?
- Я в гости пришёл. – Дерзко отвечает высокий. – Надо ж Шурку помянуть. Царствие ему небесное. – Он вздыхает, размашисто крестится грязными пальцами и опрокидывает в рот содержимое рюмки, которую до сих пор держал в руке. Зажмурившись, занюхивает рукавом, шумно выдыхает и важно говорит – А зовут меня Анатолий Савельевич Лапинский, сорок пять лет мне. Живу по улице Правды, дом шесть, квартира семнадцать. Работаю на рынке, грузчиком.
- Что можете рассказать о случившемся с вашим другом?
- А что сразу – с другом? А, доложили уже, соседушки! Ну, да, мы друзья были. Шурка – нормальный мужик… был. Ну, встречались, выпивали по праздникам, а кто сейчас не пьёт? Все пьют! Министры даже пьют! А что такого? Жизнь сейчас нервная, стресс на каждом шагу, надо же как-то расслабляться. И врачи, между прочим, советуют – по капелюшечке…
- Ближе к делу.
- Так я и говорю. Праздник же был. Мы, Шурка, я и Володька, сели, расслабились. Танька сначала бухтела ходила, потом отстала. Мы где-то до двенадцати посидели во дворе, потом разошлись. Честно! Да, нас и тёть Тоня видела, ты, начальник, спроси у неё, она подтвердит. Ну, а что потом было – не знаем, не видели.
- Александр Каретников бил свою жену?
- А что сразу – бил? Не бил он её! Так… учил слегка.
- Что значит «учил»? Откуда тогда у неё синяки?
- Какие синяки? Послушай, начальник, эти бабы сами наткнутся на что-нибудь или упадут, а людям сразу орут – ой-ой-ой, муж побил!
- Так значит, вы ничего не знаете?
- Нет, нет, ничего! – дружным хором отвечают собутыльники. Им сильно не терпится продолжить прерванные «поминки».
Болотнов выходит на улицу и, жмурясь от солнца, с наслаждением вдыхает чистый воздух. Так, сегодня придётся досрочно выстирать форму, потому что у него такое ощущение, что она вся пропиталась вонью. Как эти Мельничуки только могут так жить? Господи, до чего же доходят некоторые! За несколько лет работы в районном РОВД, опер он был ещё молодой, Болотнов насмотрелся всякого, но каждый раз испытывал отвращение, посещая подобные «злачные места».
Итак, по этой стороне улицы, с чётными домами, остаётся только тот самый, двенадцатый, в котором совершилось преступление. Но посетить его Болотнову не даёт звонок начальника, который срочно требует от своего подчинённого явиться в управление.
Вторник. Обед. Восьмой
Текущие дела на работе буквально не дают поднять вверх голову. Так что вернуться на Цветочную Болотнову удаётся только на следующий день, ближе к обеду. На этот раз он идёт по стороне с нечётными домами. Дом номер один ещё и не дом вовсе, а только фундамент к нему. Стройка. Не запущенная, видно, что время от времени работа продвигается, но в данный момент на участке никого нет. И кому это пришло в голову строиться на окраине? Сюда же от центра пешком километров пять, не менее! Хотя, если поразмыслить, в центре-то земля дорогая. А если есть своя машина, то лучшего места для жилья, чем окраина, и не придумать. Вроде, в городе живёшь, а кругом – деревенская тишина, и воздух относительно чистый. Ещё участок немаленький можно заполучить…
Следующий дом стоит в глубине просторного двора, который по периметру обсажен кустами смородины. Здорово, замечает опер, можно прогуливаться во дворе и ягоды кушать. Болотнов подходит к открытой веранде и не успевает постучать, как дверь дома распахивается, и из неё выскальзывает парень лет двадцати, босиком и в одних трусах. Парень быстренько закрывает дверь за собой и встаёт на пороге. С широко открытыми глазами, он шумно и взволнованно дышит, явно не собираясь пускать опера в дом.
- Послушайте, как Вас там, - первым начинает парень, и Болотнов представляется, показывает корочку. - Я не знаю, что Вам наговорили её родители, но поверьте, пожалуйста, у нас всё по согласию, по любви, мы жениться собираемся. Не надо меня арестовывать! Вы же нормальный современный человек, должны меня понять, ну, пожалуйста!
- Миш, кто там? – в окно выглядывает девушка с распущенными светлыми волосами, завёрнутая в простыню. – Это мой папа? Передай ему, что я не выйду.
- Нет, дорогая, это из полиции.
Лучше бы он этого не говорил. Сразу же после его слов дверь рывком открывается, и на крыльцо вылетает девушка. Она виснет у парня на шее и истошно вопит:
- Нет! Нет! Не дам! Не смейте! Это всё неправда!
- Что неправда? – удивляется Болотнов.
Полчаса уходит на то, чтобы доказать испуганным молодым влюблённым, что он пришёл не за тем, чтобы арестовать Мишу по обвинению в совращении несовершеннолетней. И никто из родных девушки заявления в полицию пока не подавал, хоть и грозили это сделать. Молодые успокаиваются и даже приглашают Болотнова в дом. Выясняется, что Комаров Михаил – студент, живёт здесь на квартире. И последние несколько дней – не один, а с однокурсницей, Катенькой Бондаревой. Почему они сейчас не в техникуме? Так сейчас же сессия, вот через день экзамен, они как раз готовятся… Нет, они ничего не могут рассказать о случившемся в доме Каретниковых, потому что… от своих чувств, своей любви в последнее время ничего не видят и не слышат вокруг.
Вторник. Обед. Девятый(ая)
Да что же это за сторона такая?! И пятый, и седьмой дом – закрыты. Как сообщают бабка с дедом Петренко, которые снова, словно на посту, сидят на своей лавочке, из пятого семья уехала на море отдыхать, ещё неделю тому назад, будут дома только к концу месяца. А седьмой выставлен на продажу, потенциальные покупатели иногда приезжают, осматривают, но пока никто не купил. Болотнов направляется к номеру девятому и мысленно спорит сам с собой, будет ли там тоже облом?
Высоченный сплошной деревянный забор, выкрашенный коричневой краской, полностью скрывает всё, что находится за ним. На калитке – табличка «Осторожно, злая собака!». Под табличкой – звонок. Болотнов звонит. Лая не слышно. Может, собаки нет? Опер осторожно заходит во двор. А здесь довольно мило, замечает он. Чистый, аккуратный кирпичный дом под красной металл-черепицей, с пластиковыми окнами. К нему ведёт дорожка, выложенная из белого камня, везде цветочные клумбы.
- Хозяева! Есть кто?
Тишина. Болотнов стучит в дверь, опять без ответа. Заходит в дом, снова зовёт хозяев, но никто не выходит навстречу и не отзывается. Странно, не может быть, чтобы они ушли, оставив дверь открытой. Червячок плохого предчувствия начинает холодно шевелиться в горле опера. Заглянув во все комнаты и удостоверившись, что в доме никого нет, Болотнов выходит во двор. Так, а что за домом? Завернув за угол, он убеждается, что предчувствие не подвело.
За домом огорожен сеткой и оборудован довольно большой участок для собаки. Просторная добротная конура, мисочки, газон с зелёной травой. Даже стоит какое-то деревянное сооружение, типа горки для тренировок. Видно, что хозяева любят свою собаку, заботятся о ней. Только вот самой псины нет. Зато, прислонившись спиной к конуре, на земле сидит мужчина в возрасте. Он бледен, его лицо и лоб покрыты мелкими капельками пота. При виде Болотнова он шевелит губами, пытаясь что-то сказать, но у него ничего не получается. Руки, ноги тоже его не слушаются. Опер быстро оценивает ситуацию. Так, видимых ранений нет, следов борьбы нет. Инсульт? Возможно… Да, вовремя же он пришёл! Болотнов бросается к мужчине, укладывает того прямо на землю, на траву, расстёгивает воротник рубашки. Силком разжимает сведённый судорогой рот. Здесь всё в порядке – рвоты нет, язык не запал. Видя, как непослушными пальцами мужчина пытается дотянуться до кармана на рубашке, опер сам достаёт из его кармана таблетки нитроглицерина и кладёт больному под язык. По мобильному вызывает «Скорую» и терпеливо ждёт невыносимо долгие двадцать минут до её приезда, не переставая наблюдать за состоянием мужчины и не переставая спорить с самим собой, не быстрее было бы отвезти того в больницу на своей машине? Далеко ведь, самая окраина…
Когда, после выполнения всех формальностей, врачи наконец увозят больного, а Болотнов останавливается посреди двора и думает, что надо бы сходить к старикам Петренко, узнать, есть ли у этого мужчины родственники. И дом открытым без присмотра нельзя оставлять. Его размышления прерывает звук телефонного звонка, раздающийся внутри дома. Немного поколебавшись, Болотнов входит в дом и поднимает трубку, из которой слышится взволнованный женский голос:
- Вася! Это я. Как ты себя чувствуешь? Ты почему так долго трубку не брал? Я тебе уже в третий раз звоню. Мы же договорились созваниваться каждый час…
Болотнов представляется и между охами да ахами вкратце описывает ситуацию. Женщина, а это супруга пенсионера Волошина Василия Ивановича, Галина Дмитриевна, сообщает, что у них действительно была собака, породистая овчарка Магда. Они всю жизнь бездетны и поэтому очень любили свою собаку, но недавно её кто-то отравил. Магда издохла прямо на руках Василия Ивановича по дороге в ветлечебницу. А подозрения их в первую очередь падают на Данилову, кота которой как-то погоняла Магда. Тётка Антонина тогда очень разозлилась и на всю улицу кричала, что поквитается со «злобной тварью». У мужа и до этого были проблемы с сердцем, а после потери домашней любимицы супруга всерьёз стала беспокоиться о состоянии здоровья Василия Ивановича. Вот и звонила постоянно с работы, проверяя, как он. Что она может рассказать о семье Каретниковых? Да так, ничего особенного. Не общались они. Эта фифа в любую погоду солнечные очки нацепит и летит по улице, ни с кем не здороваясь. Поведение? Пьющие, шумные. Оба, что ли? Да там сразу не поймёшь… И вообще, это не их, Волошиных, дело. Они в чужие семьи не лезут. Пусть органы опеки этим занимаются, им за это, кстати, деньги платят. На этом телефонный разговор заканчивается, так как Галине Дмитриевне срочно нужно отпроситься у начальства, чтобы ехать в больницу к мужу.
Вторник. Вечер. Десятая
Болотнов закрывает дом Волошиных на ключ и кладёт его в указанное хозяйкой место. Затем выходит на улицу и направляется к последнему на этой стороне дому. Одиннадцатый – из белого кирпича, аккуратный, ухоженный. Через невысокий забор виден небольшой дворик, утопающий в цветах. Перед закрытой дверью дома сидит чёрная кошка и жалобно мяукает. Значит, хозяева ещё не пришли с работы. Болотнов садится на лавочке под огромным пышным кустом сирени. Что-то устал он сегодня. Вот уже и вечер… Опер оглядывает всю улицу и видит, как студенты, Миша с Катей, нарядно одетые, отправляются в сторону центра, наверное, на прогулку. Из ворот второго дома, не смотря на больные ноги, быстренько выходит Антонина Кузьминична и торопится к себе. Что заставило старушку так спешить? Ах, вот в чём дело! Из-за угла выруливает такси и останавливается у дома номер два. Водитель, низенький лысый мужчина, не спеша вылезает из-за руля, потягивается, разминает спину. Тут же к нему выбегают парнишка подросток и кудрявая девочка, Алеся, виснут на шее, целуют. Так это и есть тот самый нелюбимый зять Гена? В подтверждение его догадки появляется Настя, в том же ярком халате, но без передника и бигудей. Она, возвышаясь над таксистом на целую голову, ласково льнёт к нему, что-то рассказывает. Да как же не видит её родная мать, что любит Настя своего Гену, просто любит... А куда это подевались старики Петренко? Наверное, очередной сериал по телевизору смотрят. Из двора Мельничуков, поддерживая друг друга под руки, со счастливыми улыбками на физиономиях «выплывают» хозяева, явно хорошо поддатые, но, увидев Болотнова, испуганно шепчутся и шустренько возвращаются домой. Медленно, устало, часто останавливаясь, по улице идёт женщина лет пятидесяти. В светлом льняном костюме, с аккуратно уложенными волосами с проседью, похоже, из интеллигенции. Она несёт тяжёлую сумку, часто меняя руку. Кто это? Женщина проходит мимо всех домов и останавливается у своего, одиннадцатого. Чёрная кошка, перепрыгнув через забор, бросается под ноги своей хозяйке и начинает с громким мурлыканием тереться о сумку.
- Добрый вечер! – встаёт с лавочки под сиренью Болотнов.
- Ой! – чуть не роняет сумку женщина. Она достаёт из кармана очки и пристально разглядывает нежданного гостя. – Здравствуйте. А Вы, молодой человек, наверное, из милиции?
- Да, я занимаюсь делом Татьяны Каретниковой.
Опер достаёт удостоверение, и женщина его долго и внимательно рассматривает, словно вчитываясь в каждую букву. Возвращая документ, говорит:
- Знаете, а если бы Вы сегодня не пришли, то завтра я сама пошла бы к вам, в милицию. – Она проходит во двор, и Болотнов следует за ней. – Ведь я почему-то уверена, что это дело изначально приняло неверное направление.
- Почему Вы так считаете? – с лёгкой обидой спрашивает опер. Его задевает, что кто-то сомневается в его личных способностях и в качестве работы полиции вообще.
- Тому несколько причин. – Женщина открывает дом, и они проходят внутрь. Чёрная кошка стрелой мчится на кухню, откуда через несколько секунд уже слышится хруст и довольное урчание. – Вы проходите в гостиную, я сейчас переоденусь.
Женщина уходит в спальню, а Болотнов присаживается на диване в гостиной и оглядывает обстановку, невольно сравнивая с соседним домом. У Волошиных в расцветке массивной мебели, широких штор преобладают тёмные, коричневые тона, везде на стенах висят большие ковры, в каждой комнате на полу лежат толстые паласы. Стенка, шкафы битком забиты посудой. А здесь – простор, всё светлое, теплое. Через большие окна, занавешенные только прозрачным тюлем, проникает много света. На подоконниках, столиках, подставках, на полу – везде море комнатных растений, цветов.
- А вот и я, - появляется хозяйка. Она переоделась в просторную рубашку и светлые брюки. – Извините, но я до сих пор не представилась. Меня зовут Ольга Петровна Рогозина. Вы не будете против, если нашу беседу мы продолжим за чаем? А то, знаете ли, я сегодня так устала на работе. Да и Вы, скорее всего, ещё не ужинали.
Болотнов согласно кивает. Ему не хочется признаваться, что он сегодня ещё и не обедал. После двух чашек горячего чая с шоколадными конфетами опер разомлевает и, честно говоря, хочет только одного – поскорее вернуться домой. Но Ольга Петровна оказывается очень разговорчивой женщиной и их дальнейшую беседу ведёт сама, а оперу остаётся только вставлять отдельные вопросы.
- Давайте начнём издалека. С того, что я много лет живу здесь и всех на улице знаю. Поэтому моему слову можете верить. Как Вы, может, обратили внимание, мой дом находится прямо напротив Фоминых, то есть теперь Каретниковых. Я как раз в мединститут поступила, когда Таня родилась. Знаете, а ведь это нормальная семья сначала была. Отец её на фабрике работал, а мать… не помню, где она тогда работала. Она почему-то часто работы меняла. Так что Таня на моих глазах выросла. Всегда, с самого детства, такая умная, серьёзная девочка была. А потом, помните, начались девяностые… Семён, отец её, первым на улице оказался, потому что фабрика закрылась. Потом и мать, Наталья, без работы осталась. Вот тогда они и запили… Сначала Семён, а за ним и Наталья. Ох, до сих пор помню, как они кутили по ночам! И сами, и с соседями, Мельничуками. А Таня всё к нам бегала, пряталась от них, пьяных. Бывало, и ночевала. Плакала сильно, переживала. А когда отравились они, родители её, тогда при мне поклялась: «Вырасту – капли в рот не возьму!»
- Что, действительно, ничего не пила?
- Да-да, представьте себе! Ни капли! Никогда и ничего! Из алкоголя, я имею в виду. В общем, после похорон её в приют определили. Но она, не поверите, каждое лето отпрашивалась у заведующей и с мальчишками приютовскими приходила, всё возле дома убирала. Ведь ей до совершеннолетия года три-четыре оставалось. Мальчишки косили бурьян, забор обвалившийся налаживали. Помню, с поликлиники вечером вернусь, я там зубным врачом работаю, а они всё порядок наводят, молодцы такие! Я их покормлю, чаем напою, в приюте, сами знаете, кормёжка какая… После школы Таня поступила в наш местный техникум, окончила с отличием. И директор, видя, какая она ответственная, аккуратная, предложил ей остаться там работать, его секретаршей. Какая она тогда счастливая была! И я так радовалась за неё! Вот, знаете, бывают же такие люди – светлые, добрые, которые плохого слова никому не скажут. Вот Таня – из таких людей.
- Как же она связала свою судьбу с пьющим мужчиной?
- А Шура, что интересно, сначала был совсем непьющим. Он, между прочим, из хорошей семьи. Я знаю его родителей, приличные, уважаемые люди. Отец на руководящей должности находится. У них трёхкомнатная квартира в центре, достаток во всём, машина и прочее.
- Ишь ты, какой завидный жених! Почему тогда Анастасия Абросимова за него не вышла?
- А, Вы уже наслышаны об этой истории? – смеётся Ольга Петровна. – Да там всё просто. Там дело в том, что это мама Насти Даниловой сильно хотела породниться с семьёй Каретниковых. Всячески поощряла ухаживания Шуры за своей дочкой. А сама Настя не любила Шуру. Ну, да, ходила с ним на свидания, цветы принимала, подарки, всё такое. А какой молоденькой девчушке не льстит внимание? Но сердцу-то не прикажешь! А когда встретила Геннадия…
- Знаю, бросила Шуру и вышла замуж за Гену. А почему Данилова-старшая так невзлюбила зятя?
- Так Геннадий же простой работяга. Родители его вообще из деревни. То, что человек он хороший, муж любящий, отец заботливый – это для Антонины почему-то ничего не значит. Она просто помешалась на каретниковских квартире и машине.
- И что же Шурик?
- Да что Шурик? Год ещё на нашу улицу ходил! Нервы трепал – и Насте, и матери её. Скандалил на всю улицу – на потеху соседям. А с Геннадием даже драться как-то пытался! Но когда Рома у них родился, Шура на какое-то время исчез. Мы уж было обрадовались, что избывались от него. А потом глядим – Господи, Боже мой, он Таню провожает! Как мы её только не уговаривали не связываться с ним, все уговаривали, вся улица – нет! Словно околдовал кто её! Ходила отрешённая, никого не слушала, только улыбалась молча. Ох-ох-ох…
Ольга Петровна тяжело вздыхает, вспоминая то время.
- Но, знаете, Шуриным родителям Таня сразу понравилась. Помню, как они приходили сюда знакомиться. Танюша буквально из ничего сумела стол накрыть, убрала всё чистенько. А ведь ей никто не помогал, всё сама! Так что будущие свёкры остались довольными. Свадьбу сыграли. В кафе в центре города! Я, кстати, посажённой матерью у Тани была. А вот и фото.
Женщина снимает с гвоздика на стене групповой портрет в рамке, и Болотнов с интересом его разглядывает. Да, невеста хороша! Простое, доброе лицо, высокий лоб со светлой чёлкой и просто удивительной синевы большие красивые глаза. Девушку с таким лицом только в кино снимать, в роли главной положительной героини. Но и жених недурён собой! Смуглолицый, кареглазый, с чёрными кудрями и ослепительно-белой улыбкой. Так-так, где-то он уже видел такие кудри и улыбку… Да нет, не может быть, это же просто сплетни… А вдруг нет?...
- После свадьбы его родители предложили молодожёнам жить у них в квартире, места хватает. Но Шура упёрся – нет, в Танином доме жить будем! Господи, в этой-то развалюшке, где даже удобства на улице! Многие его родственники тогда удивлялись – почему?! Ну, нам-то понятно, зачем ему это нужно было – чтобы к Насте ближе! Никто, даже Таня, не смогли его переубедить.
- Татьяна ревновала мужа?
- Ну-у-у…. – задумывается женщина. – Даже не знаю, что Вам ответить. Если и ревновала, то, во всяком случае, виду не показывала. Она, знаете ли, из тех людей, которые всё в себе носят, лишний раз не пожалуются.
- Когда Шура начал пить?
- Да почти сразу после свадьбы. Причём пил страшно, до одури, песни орал по ночам.
- Он бил жену?
- Да, бывало и такое… - грустит Ольга Петровна. – Первый раз он её, помню, ударил, когда она полугодовалого Виталика, это их старшенький, спать не могла уложить. Плакал и плакал маленький, зубки лезли. А Шурик пьяный тогда пришёл с работы. Не понравился ему детский плач, спать мешал! Стал требовать от Татьяны, чтобы успокоила ребёнка. А Таня что-то ему ответила, не помню дословно. Как он её стукнул тогда!.. – женщина замолкает, утирая глаза. – Она прибежала к нам с ребёнком, дрожит, слова сказать не может, всё лицо в крови - бровь он ей рассёк. Я обработала рану, успокоила её, как могла. Хотела в больницу отправить, там зашивать надо было, а она не согласилась. Так у неё шрам и остался.
- Как часто Шура бил Татьяну?
- Часто…
- А что ж она с ним не развелась?
- Да я тоже давно у неё это спрашивала! Она сначала, те года, всё отмалчивалась, а вот недавно призналась. Шура ей, оказывается, как-то пригрозил, что если она с ним разведётся, то он дом сожжёт с ней и детьми вместе!
- Пьяный бред…
- Ой, не знаю, не знаю! А Таня боялась.
- А его родители как на всё это реагировали? Почему не вмешивались? Вы говорили, они порядочные люди.
- Да, очень порядочные. И вмешивались они. Но разве сможешь каждый день, каждый час за этим наказанием ходячим проследить? Да ещё Шурин отец последний год болеть начал, так что, честно говоря, у них своих хлопот полно было.
- Так, погодите, а с работы какая-нибудь реакция была?
- Молодой человек! Вы в каком веке живёте? Это ещё при моей молодости, помню, парткомы, месткомы были, за моралью работников следили, пропесочивали на собраниях, стыдили хоть как-то. А сейчас всё просто: пьёшь, на работу не ходишь – уволен!
- Так Шура не работал?
- Да, уже пару лет бездельничал. С мебельной фабрики его выгнали, а новую работу искать не хотел. Так, калымил иногда.
- Как же они вчетвером жили на одну зарплату секретарши?
- А технички не хотите?
- Погодите, как – технички? Вы же говорили…
- Да, сначала Таня секретаршей работала. Хорошо справлялась, премии постоянно получала. А как с подбитыми глазами, с синяками начала на работу приходить, директор не мог её такую оставить в своей приёмной. Чтоб совсем не увольнять, жалко же, двое детей, предложил перейти в технички. Представляете, какое это для неё было падение, унижение! Но она и на это согласилась. Детей-то кормить надо.
- А теперь расскажите про тот день, вернее, вечер.
Ольга Петровна отвечает не сразу. Она задумчиво смотрит на свадебное фото, через стекло гладит лица невесты, жениха. Затем кладёт фото на тумбочку изображением вниз.
- В тот самый вечер Шура со своими друзьями-собутыльниками пил прямо во дворе. Весело им было. Смеялись громко, спорили. Я несколько раз в окно выглядывала, всё думала, когда же они разойдутся? Таня с баночками ходила, мыла. Наверное, заготовки делала. Детишек не было видно, бабушка с дедушкой на выходные к себе с ночёвкой забрали. Стемнело. Ближе к полуночи сосед Володя ушёл к себе. Потом выполз ещё один «друг», высокий такой. У меня же окна спальни как раз на улицу выходят, форточка настежь открыта, фонарь горит, вот и видно, слышно всё – улицу, соседей. Какое-то время было тихо. Я не спала, передача интересная по телевизору шла, а раз выходной, то я решила досмотреть до конца. Сижу, значит, телевизор смотрю. И вдруг – грохот такой! И крик! Танин крик. Ну, всё, думаю, убил-таки девочку мою, алкаш проклятый. Ведь сколько по стране таких случаев – тысячи, и по телевизору постоянно передают – муж в пьяном угаре жену убивает… Выскочила я на улицу в чём была, а навстречу уже Таня бежит – Господи, у меня сердце чуть не разорвалось! Вся мокрая, лицо, шея, руки красные, аж малиновые – ожог, от кипятка. Плакать не может, только воздух открытым ртом хватает. Я её домой завела, а у меня в прихожей прямо напротив входной двери зеркало висит большое. Таня как себя при свете увидела – так закричала! Упала – и отключилась. Я ей, конечно, первую помощь оказала, обработала ожоги, на диван перетащила. Ну, всё, говорю сама себе, хватит терпеть! Нужно звонить в милицию, в «скорую». Пусть они освидетельствуют раны, пусть арестуют этого изверга! Сколько ж можно издеваться! А тут Таня очнулась и говорит: «Вызывайте милицию, я мужа убила»…
Ольга Петровна надолго замолкает, сидит, согнувшись и закрыв лицо руками. Только шепчет иногда: «Господи, господи, ну почему?» Когда пауза в их разговоре становится слишком длинной, опер первым решается её прервать:
- Вы были на месте совершения убийства?
- Да, была, – отвечает женщина. Она говорит медленно, с трудом, настолько тяжело ей вспоминать ту ночь. – Таню оставила, а сама пошла. Я думала, может, она ошиблась? Стресс ведь у неё. Может, только ранила Шуру? Зашла на кухню – а он там… Знаете, я сразу поняла, что он мёртвый. Живые так не лежат. Лицом вниз, ноги подвёрнуты неестественно. Но всё же я наклонилась, чтоб артерию на шее прощупать. Перевернула его… Что с ней будет, с Таней?
- Идёт следствие, собираются показания свидетелей. Кроме того, Татьяна Каретникова сама созналась в убийстве. И осмотр места преступления показывает, что…
- Да что он может показать! – в сердцах почти кричит Ольга Петровна. – Ой, извините, пожалуйста, это я сгоряча. Но подумайте сами, ну что такого Вы можете узнать, осмотрев ту комнатушку? То, как умер Шура – и всё! И всё… - женщина встаёт и начинает взволнованно ходить по комнате, разговаривая как будто сама с собой. – А кто Вам расскажет про маленькую девочку с доброй, чистой душой, которая росла себе, росла, верила в светлые идеалы, с надеждой смотрела в будущее. И вдруг – смерть родителей, нелепая, глупая. Приют. Страх неизвестности – что будет? Чего ожидать? Выпускной, возвращение в родительский дом. Одиночество. Первые бытовые проблемы. Любовь… Слепая, наивная, доверчивая. Дети, радость материнства, первые улыбки, первые шажочки, первые слова. И – боль! Бесконечные пьянки мужа, постоянные побои, унижения… Безысходность. Некуда бежать, некуда деться… У каждого человека есть предел терпения. Наверное, у Тани он и наступил в ту ночь…
- Не беспокойтесь, суд учтёт все обстоятельства.
- Я надеюсь, я так на это надеюсь…
Болотнов выходит из дома Ольги Петровны, когда на улице становится совсем темно. Постепенно загораются уличные фонари. Опер переходит через улицу. Вот и он – тот самый дом номер двенадцать… Простой, ничем не примечательный домишко постройки середины двадцатого века. Белые крашеные стены, синие рамы, на крыше – позеленевший от времени шифер. Через забор из тонкого штакетника видны двор и небольшой огородик. Всё чистенько, аккуратненько, но немного бедновато. Болотнов хочет уже отправиться домой, как вдруг видит мальчишку лет десяти, который, громко плача, бежит по улице. Опер сразу настораживается. Это ещё кто?
- Мама, мамочка, мамуля!... – малый, захлёбываясь от слёз, бежит прямо на Болотнова.
Неужели это Татьянин сын? Как подтверждение своего предположения, опер еле успевает перехватить парнишку, когда он мимо полицейского пытается забежать во двор. Но тот оказывает на удивление сильное сопротивление, вырывается, брыкается и даже пару раз кусает опера за руку. Но Болотнов крепко держит его, ничего при этом не говоря. Наконец мальчишка успокаивается, только продолжает судорожно всхлипывать.
- Пустите! Я хочу к маме! Мне нужна моя мама! – жалобно просит он.
- Её здесь нет.
- А где она? В тюрьме, да? – снова начинает плакать мальчик.
- Нет, пока в СИЗО.
Но мальчишка, в силу своего юного возраста, не понимает, что такое СИЗО… Он садится прямо на землю, обхватывает коленки тонкими ручонками и плачет, почти воет – с недетской тоской и безысходностью. Болотнов чувствует, что у него самого сейчас вот-вот польются слёзы. Чтобы взять себя в руки, он начинает расспрашивать:
- Послушай, Виталик, ты же Виталик, да? А ты как тут оказался? Разве вы с сестрёнкой не должны быть у бабушки с дедушкой?
- Я сбежал. - Шмыгая носом, отвечает тот. – Они ничего нам не говорят, только шепчутся между собой. А бабушка ещё плачет постоянно. Мы с Машей ничего не понимаем. А сегодня соседка погладила меня по голове и сказала, что мы «сиротинушки». И ещё про маму нехорошее слово…
- Знаешь что, - предлагает опер, - а давай-ка ты успокоишься, ты же будущий мужчина. Мужчины не плачут. Я всё-всё разузнаю и потом тебе расскажу. Честно! А пока я отвезу тебя к сестрёнке. Ну что, договорились?
- Хорошо, - после некоторых раздумий соглашается мальчишка. – А Вы обещаете, что с мамой всё будет в порядке?
Он поднимает на Болотнова глаза, полные слёз и мольбы – и тот просто не может не ответить «да»….
Татьяне Каретниковой дали десять лет. Условно. В суде адвокату удалось доказать, что убийство было не преднамеренным, совершённым в состоянии аффекта. Её уволили с работы. Нельзя же, чтобы в техникуме, хоть и техничкой, работала осуждённая. А свекровь со свёкром оформили опекунство над несовершеннолетними полу сиротами Виталиком и Машей, чтобы оградить детей от дурного влияния со стороны матери…