".....Мастер теней и светотеней, виртуоз бытия, живой и необъятный животворящий сгусток, воплощение того, что ощущаешь. Превосходный литературный танцор, отголосок легендарного "Минорного свинга", изначальный так биения сердцец. Искуссный кукловод, носит спектральные носки в клетчатые дни недели. Девиз, наставление себе, перед уходом из дома: "Тоника, Субдоминанта, Тоника." Он существовал всегда, все поджидая момента прокрасться наружу, выпустить тяжелые, глубокие корни и связатсья ими с человечеством. Воздушный канатоходец по своим уязвимостям. Пристрастный творческий саньяссин, хитрая и плотнокожая химера, любящая бывать на празднествах журавлей. Он всегда знал и продолжает знать, что такое счастье, и что на самом деле, все что нужно для счастья, уже и есть само счастье, и внутренне постоянно зовет нас, что бы мы в поисках настоящего, но на само деле ложного счастья, не растрачивали и не разбазаривали огромный объем энергии, которую можно пустить на более важные и полезные дела......."
Что можно сказать о таком, как он-бас -художнике?
Что он был высок, зеленоглаз, темноволос, и на щеках с тропинами гулких следов
давней юности засыпаной копной осенних разгореченных листьев
Что вообще говорят о таких родных, всегда улыбчивых и благодарных
внутренним грозам любым, и внешним дождям, перешептывающихся полночью с зияющей мудрой луною,
и алым рассветом, с солнцем, медитирующим на рыжем песке?
И о таком, у которого ничего иного не было за спиной, кроме ветра, что в минуты в погружения во вдохновение, навеевал ему светло-багряные, как женщины восточной плоток-крылья.
"Что ты рисуешь, ведь нам ничего не понять!"-часто стервозно, будто вызов бросая ему, болтали люди с разъяреными, издерганными сердцами
Он оборачивался, смотрел им в глаза, скозь красное стекло округлых очков, морщил нос (всегда не по правилам), что бы у незнакомцев от чрезмерного знания разом ресниц слишком много не выпало
и так же поэтично возвращался обратно, оставляя их за своей упругой спиной, не пошевилив ни одной жилой в своей рукописной памяти
"Очумелый ты идиот!"-кричала толпа, спотыкаясь и прячась по бутикам и кафе,но вновь и вновь то и дело с трепетным, манящим их сердце стахом, пытались невзначай различить хоть разок различить в сутулом окошке его страстносинюю спину и черную шляпу, подаренную ему его первой любовь, которая осталась на далеком, противоположном бреге, от соленых слез его, пожелтевших мечтаний.
Его звали прсто: "Художник тепла и света", и его ненавидили особые девушки, что состоят лишь из платьев и ног, а не запаха расцветающей липы и воды, как провода, огленной
он раздражал их своей прямотой, слишком каллиграфными аккордоми на холстах, подобранных со ногшибательной верностью, мастерством неба,туго-одиноко-звенящими под водой и землей волосами,
вечно одними и теме же вельветовыми расклешенными трузерами, и много чем еще увлекательным и интересным: вообщем, он был просто для них мухомором.
Но что могут они понять о тебе и в тебе, о мастер моих сновидений
Что могут они прочитать, услышать, увидеть в еще не высохшем, твоем последнем слою на цветущем яблочном дереве
И понимают ли они, как тебя понимать, о, художник моих поездов. Художник моих вокзалов
Ты не представляешь себе, с каким трепетом, после встречи с тобой, я к себе возвращаюсь обратно!
О, веры моей музыкант, небо фона моего белого инея
О, художник неподражаемой прекрасной песни Флейты моего Мира
Расскажи, откуда ты вернулся сюда, и куда исчезнешь обратно
Это тело слишком узко мне тем, что болтается на не серьезном, стройном и хрупком скелете.
Ты заметил, скажи, как наши лица похожи на протоптаный снег
наши песни похожи на жгучий родник, что бьет прямо из наших глаз
И вот: перед нами ты такой необычный, но расскажи мне, в чем твоя простота?!
Я люблю наблюдать как ты берешь синюю ноту и мешаешь ее с желтой краской второй октавы
О, Боги вы бы видели только, как он устанавливает свой мольберт окаянный!
Вы бы видели, какой он с ним рядом, а какой в одиночестве, наедине с собою,
Он умеет не сбиваться со счета, когда тот рисует на нем море, и а так же еще чего-то многого тому невсегда непонятного.
Он умеет скозь призму видеть предмета суть лучше, чем через самую близкоприближенную лупу
Он скозь тысячу и одну милю видит лучше, чем на растаянье вытянутой руки
Он платит за песню водой, полосами стебля кисточного, и до предела продрогшей от кораллового тепла луной, заснувшей тайком в рощи оливковой.
Ты шел через древние, вечнозеленые восковые леса
Чем ты там мог питаться, как мог рисовать, на чем ты тогда мог играть
О, я наверно слишком мала еще, что бы понять, что: твой инструмент-глаза, пища твоя-песня,а кисти твои-трава.
Ты всегда кисть всегда держишь словно как меч, а мольберт-как серебрянный щит
О, прошу разреши мне сплести кольчугу тебе, разреши, чтец моих продолжений
Моя голова тяжела, руки переплелись, губы-раскаленная лава, грудь-потрескавшаяся земля,
время к полночи катится, а у меня за спиной стоит и ждет пищи сотня стай жето-грудых соловьев, одичалых от возвращения в свою глубину.
О, бас-художник теней, с чем еще я могу расстаться
если уже рассталась с тобой,
с кем еще я смогу так прощаться,
как общалась с тобой на пути своем
бесконечно- долгом домой?