Из цикла "Масенькие истории большой жизни"
Как часто бывает, когда в одном существе уживаются порой самые противоположные черты характера. Вот и в этот раз, поджидая на лесной железнодорожной платформе электричку из Москвы, услышал я историю о Найде, и саму Найду увидел, и даже погладил ее по большой лохматой голове, и за ушком почесал, чем, по всей видимости, весьма ей потрафил. По крайней мере, я так заключил, глядя на ее улыбчивую морду и весело вертящийся загнутый колечком пушистый хвост. Было в ней что-то от лайки – и морда, и хвост и густой подшерсток, но при этом мощная грудная клетка, дающая видимость чрезмерной упитанности. Собака была ничья, и не потому, что никому не была нужна. Впрочем, вот ее короткая история, рассказанная здесь же, на платформе одной сердобольной женщиной. Есть такой тип старушек, знающих все и обо всех, и охотно делящихся своими наблюдениями.
Найду на наш «141 километр» привезли из столицы, но не в ссылку – просто деть ее было некуда. Была она сторожевой собакой и охраняла гаражный кооператив, служила честно и добросовестно, и за это ее любили автовладельцы, и содержали справно. И все бы ничего, но тут местная администрация озаботилась благоустройством владельцев железных коней. Вместо одноместных жестяных стойл-ракушек она вознамерилась возвести теплую светлую и многоуровневую автоконюшню, охраняемую бойцами ЧОП. Найде места в планируемой автоконюшне не предусматривалось. Гаражи быстренько снесли, грядущую новостройку обнесли забором, чтобы у автовладельцев не было соблазна бесплатно парковаться на будущем доходном месте, и осталась наша Найда без работы и без средств существования.
Сторожевая собака в качестве домашней собачки оказалась никому не нужна. У одного из обманутых автовладельцев был дачный участок в товариществе «Ветеран», что по соседству с нашим «Экологом» – таким образом, Найда, потеряв московское местожительства, прописалась за 141-м километром. Впрочем, это громко сказано – определенного места жительства у нее не было. Несколько раз ее пытались приютить садоводы, но безрезультатно. Не прельщали ее ни будка отдельная, ни хлебосольство хозяйское – Найда ни у кого надолго не задерживалась. Не помогали ни запоры, ни ошейники, ни заборы – что-то она отгрызала, где-то подрывала и уходила туда, где есть машины.
Она привыкла их охранять, и по приезде на дачу никак не могла понять, для чего ее привезли туда, где нет объекта охраны. Найда искала гаражи и не находила, а потом смирилась, ограничившись охраной отдельных машин. Она не отдавала предпочтение ни одной из них, но охраняя в первую очередь те, которые парковались на проезжей части, вне огражденных участков. К каждой новой прибывающей машине радостно бежала навстречу, ложилась рядом и лежала до тех пор, пока хозяин авто не загонял его за ограду, или не уезжал. Правда, она могла на время оставить пост, встречая новоприбывших, а, убедившись, что новое авто под присмотром, возвращалась на пост.
В ней прекрасно уживались два противоположных чувства – абсолютная свобода и беззаветная привязанность. Даже зимовала Найда не на чьем-либо подворье, а в земляной норе, вырытой неподалеку от товарищества, и добывала себе пропитание охотой в лесу. Впрочем, перепадал ей харч и от редких дачников, посещающих и зимой свои отдаленные угодья, чтобы хоть ненадолго, но пожить в тишине и покое в этих богом забытых местах.
Услышав звук одинокого мотора, Найда неизменно прибегала, преисполненная чувством долга и радостью от общения. Ее не тяготило одиночество, но общение давало новые импульсы к жизни. К весне, наголодавшись без контактов, она выбегала встречать каждую электричку, прибывающую из столицы. Вот и сейчас она, вполне упитанная по виду, и вполне довольная жизнью крутилась на платформе в предвкушении приезда кого-нибудь из старых знакомых. Впрочем, она и новыми не гнушалась, благосклонно включив и меня в их число. И я теперь, зная ее историю, буду тоже стараться ее привечать.