Красные ботиночки
Помню далёкий стук в темноте в ставни бабушкиной избы. Стук и мужской крик:
- Григорьевна!
Молча, в потёмках, вставала бабушка и куда-то уходила. Давно нет моей бабушки Анны Григорьевны Бортниковой, нет отца и матери, братьев и сестёр. Да и сама я в том возрасте, когда уже не страшно высказать вслух то, что думаешь. Не знаю, сохранилась ли на пермской земле деревушка с красивым именем Талица?
Остались ли там корни материнского рода, рода Бортниковых, тоже когда-то раскулаченных.
В те годы я не понимала, куда шла в темноте бабушка. А шла она на работу, на которую её и других женщин наряжал бригадир. Бабушке было больше пятидесяти лет, и за день она делала полторы нормы. Жали хлеб, клали в суслоны. Меня прятали под суслон, а я молчала, не плакала, не отбивалась от мух и комаров… Мама приезжала к бабушке из голодного послевоенного города откормить коровьим молоком троих ребятишек.
На всю жизнь я запомнила вкус коровьего молока, молока парного и молока из печи в глиняной кринке с хрустящей жареной корочкой, вкус ржаной муки, заваренной кипятком и сдобренной топлёным маслом.
Я запомнила, как мы сидели за чистым дощатым, добела скоблёным бабушкиными руками столом, сидели на таких же чистых лавках и деревянными ложками осторожно черпали эту ржаную, изумительно вкусную кашу, называемую затирухой, стараясь зачерпнуть и маслица.
А бабушка, мама и другие женщины делали ту работу, за которую они не получали денег. Трудом этих женщин во всех концах России кормились солдаты на фронте. Воспоминания далёкого детства нахлынули на меня , когда умер в Тавенге колхоз.
Умирал он медленно и страшно, как человек…
… Утром я вижу двух лошадей. Они бродят по деревням, никому пока ненужные. Не ожила ещё стылая, в твёрдых комьях земля, не запахло ещё молодыми травами. Где-то замерли и не курлычут в ожидании тепла прилетевшие журавли. Потерянно бродят голодные лошади от деревни к деревне. Иногда останавливаются возле остатков стога. Кто-то гонит их палками, кто-то просто машет рукой. Заливаются зло собаки. Говорят, та,что потемнее, будет отдана бывшему колхознику в счёт не выданной зарплаты. А другую - сдадут на мясо.
А до этого увозили коров. Они тоже потерянно жались друг к другу костлявыми боками. Зло и грязно матерясь, жалея себя и скотину, со слезами на глазах мужики гнали их палками к огромной и страшной машине, которая увезёт их на бойню. И в последний раз осинки и берёзки на магазинной горке качнули им ветками.
А до этого было собрание, на котором просто физически трудно было находиться. Такая шла от него отрицательная энергия.
Люди, которые десятки лет приходили в мастерскую и на фермы, были в растерянности и недоумении. Не надо было идти туда, куда порой их гнали силой.
Особенно горьки были слова пожилых женщин-пенсионерок. Их можно понять. Четырнадцатилетними девочками в студёные зимы на лесозаготовках, на сплавах, на навозе в годы войны... Сколько здоровья унесла у них эта колхозная работа! Кроме работы, и вспомнить-то нечего…
Давно в Тавенге не строят домов, строят на чужую сторону. Сожгли по собственной лености и бесхозяйственности то, что строили и возводили деды и прадеды.
Как горел комплекс вместе со скотиной! Живьём горели нераспряжённые лошади. Не могли они идти через стену огня. А противоположная дверь была заколочена наглухо. Единицы из них,обезумевшие и обгоревшие, выскочили на снег. А люди, сбежавшиеся со всех деревень, стояли беспомощные, плакали и крестились: - Бог прибрал несчастную скотину!
Поля заросли травами и мелколесьем. Те поля, что деды с потом и кровью от зари до зари отвоёвывали у лесов.
Я вспоминаю бывшего зоотехника колхоза Александру Симоновну Пороскову. На деревне её звали просто Симоновна, Фамилию Поросковых она получила, когда её удочерила семья Маркела Пороскова после раскулачивания родителей. Была просто трудолюбивая семья: старики и молодые работали, не покладая рук. Отобрали всё, сослали, разорили семью. А у девочки Шуры отняли красные ботиночки, подарок отца. Как она не просила, красные ботиночки не вернули. И остались на всю жизнь страх и обида. И я не сказала бы об этих красных ботиночках, не велено было мне о них говорить, если бы была ещё жива Александра Симоновна. Даже на девятом десятке она боялась вслух поделиться давнишней обидой. Всю жизнь Александра Симоновна отдала колхозной работе. Она рассказывала мне, что приходилось ехать в район даже в тракторной тележке со скотом.
Да, были люди, которые держали колхоз, и он креп. А потом пришло другое время, другие люди, другие руководители, которые не могли удержать неотвратимо катящуюся под откос телегу.
Факт закрытия в Тавенге колхоза – это исторически закономерное и обусловленное временем событие. Но опять же: как прошло оно по судьбам маленьких людей, тех людей, которых в литературе принято называть винтиками, без которых когда-то не мог обойтись большой механизм?
КАК ЖЕ ЖИТЬ ДАЛЬШЕ?
К чему мы вернулись? А вернулись мы к тому, что надо встать однажды утром и сделать ту работу, которая нас прокормит. И когда человек поймёт, что по-прежнему уже не будет, что он только сам себе хозяин, сам себе работник, сам себя кормит, когда он это поймёт, тогда и начнёт жить дальше. Может, прийдётся снова копать землю, вспоминать старые ремёсла. Но только не надеяться на кого-то. Недаром есть такая мудрая пословица: «На Бога надейся, а сам не плошай».
И всё же огромное чувство горечи и чего-то невозвратно утерянного осталось у людей.