Возьми мою печаль и положи на ветер.
Играют мертвецы на плачущих альтах.
Печаль моя одна -- и голуби, и дети,
и в латах лепестки, и тополя в летах.
Смех раздаётся там, где сердце обмирает.
Как далеко печаль играется с мячом,
и яблоня, над ней открывшись, обгорает,
чернеет и сквозит, а больше ни о чём
не будет слов, а больше
не будет слов, ведь я
не буду продолжать,
ведь между веток свет голубоватый -- тоньше,
ведь у корней невидимые яблоки лежат.
Мы распустили слух, и нить его кровава,
мы пробовали всё -- и тайну, и обман,
и глухоты пришла сияющая слава,
и слепоты навис мерцающий туман.
Настало время петь,
оправдываться, рваться,
лежать в кругу огней, плясать в кольце медуз,
смотреть на жёлтый жир сквозь розовые пальцы,
но я теперь боюсь.
Но я не слышу шу, но я не слышу шума,
но я схожу с ума, у музыки самой
был жуткий сон, и он
проник в зазоры шлема
и съел её внутри себя или ума.
Возьми мою печаль. Она холодновата,
она дрожит, она колеблется, входя
в хороший чистый дом, и смотрит виновато,
а в глубине глазниц -- два яблока дождя.
Не прорастёт вода -- вода не прорастает,
но светится побег, встаёт водоворот.
Мы распустили слух, а музыка простая
ушла за пониманием по лестнице пустот.
Зачем нам глухоты сияющая слава?
Зачем нам слепоты мерцающий туман?
В пустотах ветер пел и застывала лава,
прозрачный -- зацветал в пустотах сад ума.
А если не простит -- она же не прощает, --
а если навсегда, а если никогда,
ни нищая, ни при смерти, ни в поисках пощады,
минуя нас, как лёгкая весенняя вода,
уйдёт, исчезнет, скроется, утихнет, растворится, --
утихнет! -- тише! музыка! ты где теперь? ты -- я?
Как будто бы я облако сквозь мокрые ресницы,
как будто бы я в облике немого соловья.
"Не уходи" -- не сказано. Оплакивая стоя,
расту, вода высокая, и песен не пою,
а то, бывает, радуюсь и говорю пустое,
как будто всё кончается и все мы на краю.