Конечно, когда-то ты охотился на слонов в саванне,
А сейчас хлебаешь на моей кухне остывший черный.
Вот, пришел простуженный, долго так согревался в ванне,
Подсчитывая шепотом бусины на моей шее, как будто четки.
Конечно, когда-то было и тебе под тридцать, и тебе леталось,
И тебе хотелось и меня, и моих Америк, и моих крюшонов.
А сейчас сидишь вот, согнувшись, и, кажется, только б малость:
До утра молчать и смотреть в меня отрешённо.
Было б все, как раньше: жирафы на занавесках,
В животе капустницы, бражники, махаоны,
Из приемника Лайма Вайкуле, Анне Вески,
Макаревич, истово любящий макароны…
Ты сидишь. И смотришь. И роднее тебя не сыщешь
Ни в твоей саванне, ни в моих Америках, ни в чужой Аляске.
Между нами тысячи разговоров и сантиментов тысячи.
Между нами время, большое, как хобот слона из сказки…