В этом месте я тихо тебя люблю.
Так тоскливо, по-детски, по-животному, по-иному.
Так обычно скучают дети по сестрам, убитым колесной шиной,
Так обычно жуют уныние, перекатывая во рту, собаки
По хозяину, бросившему в лесу.
Так обычно скучают по легким мертвые,
по ноге - безногие, по руке - безрукие.
Так тоскуют по трем ночам в опустевшем городе,
Потом расстреленном и убитом
Войной и нежно посыпанным прахом и забытьём.
Так обычно скучают те, кто ничего не станет просить вернуть.
Так обретают свободу в отсутствии золота.
В этом месте я становлюсь растением
Я стою у света и жду питьё.
Я ничего не вижу, и в этом месте я просто помню,
Что было что-то похожее на человека
Ко мне иногда подходившее
И наливавшее в эту сухую землю
Небольшую дозу какой-никакой любви.
Я становлюсь тетрадью (в меня ничего не пишут),
Я становлюсь Библией (вроде надо, чтобы была любимой,
Но ничего не понятно и слишком честно),
Я становлюсь ржавым автомобилем,
Чьей-то забытой верой, надеждой, честью.
В этом месте я как ребенок из детского дома,
У которого куда-то ушла родная (теплая и живая,
С морщинистыми руками, пахнущими... хлебом? медом?
с лицом добрым, как у доктора-айболита,
в объятьях которой ничего не существует и не болит),
мама, и поэтому теперь надо ждать
какой-то другой мамы - несравнимо чужой и абсолютно холодной.
В этом месте не пишется ничего почему-то светлого,
Все выходит зеленым, тоскливым, выжженным,
Все выходит каким-то невероятно
Моим по тебе несбывшимся
И попросту
Неживым.