сколько ломаный грош не ломай
на билет на вокзале Московском -
непременно придёт Йоксель-Моксель.
И войдёт, и пройдёт, как мамай.
неизбежно он в дверь постучит
нервной постучью аристократской -
на Васильевском, на Петроградской.
И не меч он принёс нам, но щит.
он от финских оскаленных шхер
до лодейных полей и морошек
носит бабкино платье в горошек
и вкруг шеи колючий мохер
и на Невском, где стая сапог,
дед пихто, конь в пальто и нимфетки -
из подрезанной вором барсетки
извлекает он жизней итог
в ноябре депрессивно-бесцветный
а в апреле - конфетно-букетный
в Петергофе - натёрто-паркетный
в электричке - худой, безбилетный
притаившийся в гулкой парадной -
не на первом и не на последнем
а на среднем, таящем надежду,
да, на третьем, четвёртом, на среднем -
не в конце, не в начале, а между
позитивностью пенно-коладной
и блокадной, сырой, петроградной
злой наследственностью холерной
на Галерной и на Шпалерной
хорошо быть любви - безответной,
а Кунсткамере - формальдегидной,
саду - Летнему, ссоре - заветной,
молчаливой, холодной, обидной,
першпективе - в Адмиралтейство,
духом выдохшись, утыкаться,
отрекаться, кряхтеть и сморкаться,
отвлекаться на лицедейство
Йоксель-Моксель. Родной, как червонец.
По фамилии, видно, чухонец -
то ли таллинский, то ли из финки.
Серо-серый, сквозной, неприметный.
Пьющий Балтику-7 шалопай.
А на днях, говорят, в Мариинке
то ли оперный, то ли балетный
поселился Бабай.