***

      ВЛАДИВОСТОК

Поехали туда, где нас никто не ждёт,
Пространства разбрелись меж Альфой и Омегой,-
Простимся с государственным вождём –
За окнами стоит крестьянская телега.

Давай, по колеям проселочных дорог
Махнём на край земли дела свои поправить,
Где нянчит корабли Владивосток,
И океан всю ночь с поморками картавит.

Он всё на «эр», на «эр»,- солёным языком
Он икры женских ног, как изваятель, точит.
Я с Тихим океаном запросто знаком:
Меня всю жизнь мою с ним связывает почта.

И не сюда ли с пол-России привезли
Наследников убийц и жителей бараков!
Наверно, потому Владивосток дождлив,
Что, видно, есть кому о Родине поплакать.

А там – вожди, вожди – что некогда вздохнуть,
А там – цари,  цари и трупы подчиненных;
И кандидаты  исторических наук
Отыскивают  кандидатов на корону.

И почему как раз на этом берегу
Вдруг чувственные рты до жёсткости черствеют,
Когда со всех сторон  идёт по морю гул
И заставляет нас во что-нибудь поверить.



ЭШЕЛОН

Я не люблю помпезные цветы –
 Гелиотропы, розы, георгины –
Люблю ромашек благородный стиль,
                Как будто девушки гуляют в крепдешине.
Как будто сумасшедший Петипа
Пустил на луг толпу кордебалета,
 Их аромат собрал пчелиный парк,
Когда на тендере написано – «Победа!»
«Победа!» - вывел пьяный гармонист,
Небесный гром ударился в кадрили;
И на каком-то полустанке коммунист
Себя ударил в грудь: «Мы победили!»
Связистки нам  ромашки заплели,
И сразу луг зазеленел от счастья.
И даже пресловутый сердолик
Себя укрыл цветком, как от ненастья.
Цветы, духи, вонючий креозот
Копчёный запах каменного угля.
Да, мы видали, как идут на дзот,
Откуда вьются дымчатые кудри.
И командир, распятый, как Христос,
Шагнул на дзот: «Сынки, побойтесь бога!»
Слыхали мы – он перепрел в навоз,
Пророс травою где-то у дороги.
И я там был, я, соль моей земли,
Влюблённый, словно юноша, в ромашки.
Мы устояли! Выжили! Смогли!
Как патрубки водонапорной башни.
На полчаса застрял наш эшелон.
Теплушки двинулись по рельсам стопудовым.
Ромашки выдраны. Качнулся наш вагон.
И, как в атаку, побежали вдовы.

С Е В Е Р

Я так глядел, что чуть тебя не сглазил;
на Север пролегал наш новый курс…
А в море Баренцевом жили водолазы,
наверное, искали лодку «Курск».
Твои глаза вели меня на полюс,-
такие компасы влюблённому не врут.
А в Карском море лодка «Комсомолец»
как рыба, зарывалась в донный грунт.

Куда ни глянь – Норвегия сплошная –
и Ледовитый, чёрт возьми, бассейн.
Здесь каждый столб теперь напоминает,
куда позвал нас Фритьоф Амундсен.
Ему бы среднерусские ландшафты
с отрядом пионеров изучать.
Пожалуйста, косыночку поправьте,
а то случайно можно развязать.

Там холодно, там корабли, как дети -
«Титаника» потомки, может быть.
Четыре стороны на белом свете,
а нам с тобой ко льдам на Север плыть.
Ты думаешь, что это чайки плачут?
То о старпомах женщины грустят.
Сюда с трудом сигналы из Авачи
до моряков доходят от девчат.
Высокие широты быстро старят.
Но где же помесь крови с молоком?
Вот перед нами карта полушарий,
А мы живём, наверно, не на том.

Т И Х И Й   О К Е А Н
       1
В тумане город словно обесцвечен.
Там человек войти боится в пруд;
он чувствует, как на его предплечье
из белой кожи волосы растут.
Владивосток нам иногда приснится
и на лицо накатится волной,…
наверно, так на теплой рукавице
парильщик носит белый пар в парной.
Беда начнётся  после…после…после,...
когда корабль не слушает руля;
команда вся бросается на вёсла
и чувствует, как вертится земля, -
и чувствует, как напирает сила
в сто двадцать человечьих киловатт!
Земля давно, наверное, остыла
когда её не стали нагревать.
И парни – вулканической породы,
в которой жар хранит глубинная зола,-
и мы слыхали, что душа уходит,
когда корабль не слушает руля.

И каждый много раз, наверно, вспомнит
когда уже седины на висках,-
библиотекарша Маринка от старпома
бежала на хрустальных каблучках.
Потом за кафедрой библиотеки
мы Пушкина сдавали, как зачёт;
а у Маринки чуть припухли веки-
видать, пропал хрустальный башмачок.
А нам до Пушкина почти, как до генсека,
а у Маринки на груди разрез.
Она была хорошим человеком,
к тому же кандидат в КПСС.

3
Но склянки бьют. В руках крюки и ветошь,
и капитан, как Сталин, на посту;
в умах мы держим не библиотекарш –
метисок в первом на пути порту.
И нашим потом океан просолен,
но вдруг приснятся наши берега- 
в будёновке из камня комсомолец
и флаг из камня в каменных руках.
На Тихом океане он закончил,
а мы отсюда начали поход.
И даже странно под созвездьем Гончих
себе представить, что мы тоже флот.
Представить улицы Владивостока,
плывущие, как птицы на волнах,…
и даже если всё же нет пророка,
зато семь футов, видимо, до дна.
Зато в руках не ослабели ванты,
и жизнь ведёт отсчёт не от ноля.
Кэп на посту, и, значит, мы команда,
и кто-то крикнет с палубы - земля!
Пятнадцать душ, как воинство святое,
и пламя Эльма светит впереди.
Под русским флагом мы чего-то стоим -
чего?
потерпим,
вспомним,
поглядим.

П О Р Т Р Е Т    О Т Ц А

На фото предвоенных лет
отец в ремнях и с кубарями –
знакомый поясной портрет,
и ветер странствий ходит в раме.
Теперь узнай, откуда дул.
Наверно, с ближнего нагорья.
Отец присел на венский стул –
не второпях, а для истории.
За ним война сжигала степь,
в огне горели диссертации,
а мой отец был как адепт,
как представитель русской нации.
В него влюблен был объектив
и потрясал высоким чувством,
историю опередив
фотографическим искусством.
Гуманитарий средних лет
от близорукости всбрыкнётся,
мол, в образе чего-то нет, -
мол, маловато чувств и солнца.
Мол, командир не в тех чинах,
что комсостав мог быть покруче,..
А у отца-то на часах без четверти!
Так выпал случай!
Без четверти
четыре.  Да!
Потом огонь.
Горит природа.
И двигался на пузе фронт
туда-сюда четыре года.
Но фотография отца
Во всех подробностях хранила
спокойствие его лица
и убедительную силу.


                Г О Р О Д

Мой город такой, что повеситься негде,
И самоубийцу не станут спасать.
И месяц стоит, как корабль на рейде,
Свернувший свои паруса.

В любовь этой ночью не стоит играться,
Все дамы расписаны по адресам;
Пора этой ночью менять декорацию
И даже пойти, записаться в ислам.

Построить гарем и наполнить рабынями,
И месяц поставить на гребне волны,
Неверных забить в Тадж-Махале дубинами
Согласно традициям старины.

И город отдать кровожадным эмирам,
Пусть церкви выносят на свалку святых,
Пусть кровью напьются их командиры,
Тела побеждённых повесят на тын.

Пускай паруса развернутся на рейде
И вновь растворятся в Карибских морях.
Мой город такой, что повеситься негде,
И трупы качаются на фонарях.


            М О С Т

Слыхали вы, теперь всего забавней
Облазить недоступные места?
Я изучаю трещины на камне
И позвоночник древнего моста.

Из прошлого навязчивые темы
Приходят над задумчивой рекой,
Что чернь своих избранников не ценит –
На шею камень. Плюх! И с глаз долой.

Немало их нырнуло с парапета,
И сразу нить истории рвалась;
И новый лик сияет на монетах,
И новый путь указывает власть.

Хребет моста дрожал от напряженья,
И вздрагивали камни от войны;
И на вершине головокруженья
Затеяли войнушку пацаны.

Они героям нашим подражают,
И вниз летит отколотый бетон
Оттуда, где зарезали кинжалом
Поющий о тачанке баритон.
Где шли с убогим скарбом погорельцы
Как населенье среднего звена;
Но, ходит слух, на этом месте Ельцин
Однажды прыгнул в выгребной канал.

И вновь история перевернулась.
Терпения хватило у моста.
А если честно, нас опять обули:
Как чёрт на спице, вертится Бурбулис,
«герои» ошиваются в «Крестах».

Да, я знаток мостов по всей России –
У каждого фамильная судьба,-
Покрасили, подбили, подмостили –
Гуляй, хлещи, Россия, по зубам!


          У Р Г А

…И ты пойдёшь опять босая
У диких орд искать приют,
Где в бубен бьют, где из кресала
Огонь шаманский достают.
Улус из полусотни юрт,
По всей степи кочуют ханы,
С почтеньем клонятся к бурханам
И на убой сгоняют гурт.
Скрипят товарные вагоны,
Везут в Даурию руно,
И вдоль бурливого Онона
Таймени вспарывают дно.
Пойдём гулять по диким далям,
Хвост жеребца возьмём, как знамя,
Пугать монгольскую орду.
У нас красавиц не крадут.
И узкоглазый соплеменник
С высоким пафосом –«Ага!»
Хвалу возносит он пельменям
И брюхо потрошит врагам.
За степью – древняя Урга,
Непокорённая столица.
Когда бы не было границы –
К ней подошла бы Селенга..
Уже архи к питью готово,
В степи расстелены ковры;
Дарга*, весь в шёлковых обновах,
Весь достопамятный старик,
Речь пред тумэном* произносит,
На солнце держит достархан*.
Кумыс нагрет. Налипли осы.
С ног выпивох напиток сносит –
Всех, от дарги до пастуха.

В степи картины живописны:
На жердях сушится сукно,
Овчарни, кони и танкисты!..
И танки! Даже танкодром!
И русский мат, и звон гитары,
Кувалда выправляет трак.
Чифир с полынкой, кэп в угаре,
Вдали казарма, как барак.
Пусть в мире будет всё спокойно,
Пусть пограничники молчат,
Но вдруг команда: «Арш! По коням!»,
И вправо дёрнулся рычаг.
Едва не выплеснул на берег
Онон стерляжьи косяки,
В расщелины забились звери,
С прицела сбились остяки.
Отсюда сутки до Пекина,
До Вашингтона полчаса…
На стратегических картинах
Легко войну живописать.
Монголию не взяли гунны,
Споткнулся император Хань*;
И где-то здесь в буддистских рунах
Себя увидел Чингисхан.

Здесь – пуп земли, и степь наполнил
Мангыр* и запах сараны.
Снял сапоги наш подполковник
И вдруг свою деревню вспомнил,
И с лямкой детские штаны.
Пошел гулять по диким далям,
В коробку отложив медали
За оборону и за штурм.
В Монголии не строят тюрьм,-
Он тоже опьянён свободой –
Свобода! Вот она! Бери!
Не званием ценна порода,
Не списками победных сводок,
А содержанием  Ари*…

*Урга – древняя столица Монголии
*Дарга – старейшина
*Тумэн – род
*Хань – императорская династия др.Китая
*Мангыр – степной чеснок
*Ари - дух


         
ДАВАЙ С ТОБОЙ НЕМНОГО О ЛЮБВИ…

***

Давай с тобой немного о любви,
Пока весну насилуют стрекозы;
Мы живы, но нас могут отравить,
Унизить сердце острым коматозом.

И свежий воздух нам испортит жизнь,
Опустошив озоновые дыры.
Ты женщиной влюблённой покажись,
Чтоб я скорее съехал из квартиры.

Меня пугает глупая любовь,-
Она всю жизнь мою перевернула, -
А ты мне шарф на зиму приготовь,
Чтоб и меня случайно не продуло.

Я поплетусь, печалясь о любви:
Она меня опять не посетила.
Купить бы напоследок дробовик
И расстрелять небесные светила,

Чтоб их лучи не врали про любовь
И возрастной подъём не обещали.
Я, видимо, из старых дураков,
Кто начинает с самого начала.

Давай, серьёзно скажем, для чего
Будильник нас двоих утрами будит?
Друг друга знаем мы не первый год –
Пора салютовать из всех орудий!

Но что же мы ни слова о любви,
или в конце оставили нас силы?
Дай, милая, поправлю  пуховик,
Чтоб сквозняком тебя не прохватило.

                А Э Л И Т А

Нынче звёзды, возможно, не так расположены,
Чтобы сразу влюбляться и вечно любить;
я тебя угощаю московским мороженым,
запечатанным пачками, как динамит.
Что-то девушки нынче неважно накрашены –
женихи, что ли, скопом ушли за кордон?
Видно, змей первобытный за Евой ухаживал,
приглашая её на стаканчик со льдом.
Я увидел: помада твоя отпечатана,
словно спелая вишня в бумажном кульке.
Ты, по сути, ещё не делима на атомы,
но я знаю, в какой у меня ты руке.
Но открою ладонь, где тебя закодировал
то ли бог, то ли чёрт – и разрушится связь,
словно свечи погаснут в театре Таирова,
и уйдёт Аэлита, не кончив рассказ.
Может, скрытым финалом мы так растревожены,
может, звёзды не в тех зодиаках сошлись…
Я тебя угощаю московским мороженым,
без успеха наладить совместную жизнь.
Ты – моя Аэлита, красавица звёздная,
незаметный штришок на ладони моей,
долечу или нет, как объект неопознанный,
доползу или нет, как прирученный змей.

  ***
Ах, в эту девушку с Байкала   
влил много красоты Байкал.
Она чуть-чуть не закричала,
когда я грудь её поймал.

Хребта Байкальского вершины
тотчас напомнили они.
О, боже мой, она невинна!
хоть целлофаном оберни.

Босая по камням промчится,
и камни сразу запоют…
Такое нам не часто снится
и ехать незачем на юг.

Глаза небесного накала
и капли с краешка весла -
моя душа её искала
и вот наткнулась и нашла.

И хоть сейчас за нею в омут,
и объявить развод жене;
и до седин байкальский омуль
коптить ночами на рожне.

            ПИСЬМО

Красавицы, когда у вас в конверте
Лежит незапечатанным письмо,
Помилуйте, какие только черти
Не смотрят вместе с вами вам в трюмо!

И в зеркале немедленно воскреснет
На кухне пирамида из кастрюль.
Помадой на трюмо поставьте крестик,
Письмишко опустите в ридикюль.

Пока письмо дойдёт до адресата,
Какие вас пленяют миражи?
Избранник с министерскою зарплатой,
И он семейным счастьем дорожит?

Он на свиданье едет в «Мерседесе»,
Украшенный костюмом Кутюрье;
На ринг он выходил в тяжелом весе,
В Америке купил для вас колье.

Романсы напевал вам под балконом
И как поэт психически раним,
И бас его подобен геликону,
В постели – бесподобный херувим!

Письмо в почтовый ящик уроните
Или на сайте киньте пару строк –
Прискачет на коне былинный витязь
И увезёт на сказочный Восток.

Так в зеркале проносятся мечтанья,
Когда на кухне свалка из кастрюль;
Так редко назначаются свиданья,
И для отмщенья не хватает пуль.

И вот советы для самоубийцы:
Примите яд, войдите в кипяток,
Взорвите бомбу, чтобы мир мог измениться,
В конце сквозь тело пропустите ток.

И непременно ваш объект мечтаний,
Внезапно вздрогнет, разольёт вино,
И положительных героев больше станет,
Пусть на одно, но важное звено.
 
ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТИЕ

И ты ко мне когда-нибудь придёшь.
Когда-нибудь. Когда меня не будет.
На грудь нацепишь мюнхенскую брошь,
Как украшенье древнего сосуда.
И будет месяц. Может быть, апрель,
Когда ещё не отдышались птицы,
Летевшие за тридевять земель,
Чтоб из него живой воды напиться.
Я знал: в сосуде запечатан джинн –
Причина всех моих галлюцинаций…
С тобой гуляли в парках типажи,
Которым скоро тоже восемнадцать.
Лишь топнешь ножкой – прыгнут целовать
Твоих следов на грунте отпечатки.
Перед тобой в одном я виноват,
Что на меня похож зануда Чацкий.
«Карету мне, карету!» Чёрта с два
Я попрошу когда-нибудь карету.
Тебе, по сути, тоже наплевать
На вздорность буржуазного поэта.
Поэты все немного дураки,
Поскольку мыслят только падежами.
Я мог сосуд разбить, но вопреки…
Но вопреки сосудосодержанью.

                ***
                Ты где-то у меня на дне души,
                Среди сплошных пожарищ и развалин.
                Увидимся. Нам некуда спешить,-
                Пока не нас на небеса позвали.

                Я не успел согреть твой скромный быт,
                Когда рассвет ударил петухами.
                Где происходит встреча двух орбит,
                Когда в душе костры отполыхали?

                Издалека тебя мне не узнать,
                И ты не улыбнёшься мне при встрече.
                Поговорить бы. Только нечего сказать.
                Переживём. Пока ещё не вечер.

                Мелькни в окне. Когда-то. Где-то. Вдруг,
                И я пойму, что ты одна на свете.
                Прочти стихи, отправь на кухню слуг,
                Явись на бал в нескромном туалете,-

                Всю, всю тебя узнаю по глазам.
                Я о такой пока ещё не думал…
                Всё!
                Лист кончается.
                Пора по тормозам.
                На дне души сегодня кто-то умер.


            МАРИЯ

Усами в соке от бульона
Её уже не напугать.
Она разрез к тебе наклонит -
Всемирная земная Мать.
И зубы, выбитые мужем,
Тебе расскажут о святом;
Её сосками был разбужен
И вскормлен городской роддом.
Она в своих молочных реках
Могла бы утопить Иртыш;
С неё богинь ваяли греки,
Которых ты боготворишь.
Не говори, что грудь раздута,
Как паруса пиратских яхт.
Она, патлатая паскуда,
Полмира носит на сносях.
Но почему я к этой дуре
Питаю слишком много чувств?
Ответа нет. И я, в натуре,
Ей в церкви запалю свечу.

Страна тяжёлой индустрии –
Её тяжелый крестный путь.
В еврейском имени Мария
Отражена славянки суть.
Она для сохраненья нервов
Небритых русских мужиков
Всё вынесет (на то и стерва)
Во веки вечные веков!

       НАТАЛЬЯ

О, Господи, позволь мне пережить
Ту боль, ту страсть, ту радость, ту утрату,
Которую любовь даёт в награду
И мстит, когда растают миражи.

Ударам сердца смертного поверь,
Оно по ритмам сразу отличалось;
И сердце в эти двери постучалось,
И предо мною отворилась дверь.

Я на руках по городу понёс
Ту девушку, которая открыла.
Мне ангел одолжил на время крылья,
И целовал я девушку взасос.

Мне повезло –
Назло,
 Назло,
 Назло!
                Её любил я, словно прыгнул в омут.
                Но даже, чёрт возьми, Л. Н. Толстому
                С женой Толстого так не повезло.
                И, если бы он не был так велик,
                Он сочинил бы повесть о Наталье;
                О ней бы русские графья мечтали,
                И не Карениной достался паровик.

                Температура тела – сорок пять,
                Но не от смерти – от любовной встряски.
                Не плохо бы Л. Н. Толстому знать,
                Чьё сердце слышат даже на Аляске.

                Оно ещё на трассе, как болид –
                Часть генеалогического древа…
                Не выдержало сердце перегрева –
                И вот болит,
                Болит,
                Болит.

        Н И Н А

Из-за меня она вагон отцепит
И даже поезд пустит под откос,
В архитектурное великолепие
Кариатидой встанет в полный рост.

Она самоотверженна, как Жанна,
Которая спасала Орлеан, -
В период революции – кожанка
Её бы украшала и наган.

В другие времена – она фимина,
Готова с кем попало флиртовать;
Её литературный образ – Нина –
И Лермонтов сумел её понять.

Есть у неё особенная хватка,
Одно спасенье –  только валидол;
Её оружием бывает даже тряпка,
Которой только что помыла пол.

Её грузины «сильно» уважают,
Она кавказской блещет красотой;
Чуть что, абреки лязгают кинжалами,
Чтобы назвать её своей женой.

Но, лишь сверкнёт вороньим оком Нина –
Послушными становятся мужчины.

         СВЕТЛАНА

А я хочу, чтоб ты была защищена
От суесловия и от недобрых взглядов.
Хорошая, ты мне почти жена,
Поскольку я тебя почти сосватал.

Из-за тебя вращается земля,
И небо до сих пор не падает на землю,
И уличный барбос идёт хвостом вилять,
Когда случайно ты на улице задремлешь.

На улице, где ходят лодыри дышать,
И ты, подставив лоб небесному сиянью,
На небо пролила две тысячи карат
Наисветлейших глаз, граненных тонкой гранью.

И краешек скамьи, где примостилась ты,
Буквально атакован взглядами прохожих,
Поскольку как носитель чистой красоты
Ты красотою их своею уничтожишь.

        ТАМАРА
                В глубокой теснине Дарьяла
                Царица Тамара жила.
                М.Ю.Лермонтов
Скажи мне потихонечку «Люблю»,-
Тебя поймёт твой горбоносый предок, -
Когда-нибудь я денег накоплю
И на Кавказ, как Лермонтов, приеду.
               
«На холмах Грузии лежит ночная мгла»*,
Горят огни на улице Чаргальской,
И тень грузина, прячась по углам,
Меня зарезать хочет мало-мальски.

Пусть выйдет из угла, я смерть приму,
Но только если проиграю схватку.
Меня почтил вниманием Амур,
Когда, не целясь, поразил «десятку».

Мне Богом предназначена судьба
Владеть царицей Горного Кавказа;
Как знать, быть может, и моя изба
Полна дыханьем лермонтовских сказок.

Я здесь, как Демон, сидя на печи,
Услышал гор холодное дыханье;
Мне говорят, что я неизлечим,
Когда нахлынут вдруг воспоминанья

О тех местах, где сроду не был я,
Что в женихи Тамар не вышел рожей,
Что в башне над скалой не выпью яд
И никогда Сибирь свою не брошу.

 *Стихотворение А.Пушкина
      
ТАТЬЯНА

Буксир на Иртыше и острова, -
Меня ничто не держит в Казахстане, -
Мой курс лежит по признакам родства
В сибирский город, где живёт Татьяна.

Причалю я и обрету покой,
И непременно сам собою стану –
Прими меня и от беды укрой
Родством души, смиренная Татьяна.

Как далеко тот край, где ты живешь,
Растишь детей и поезда встречаешь.
Твой сын, наверно, на меня похож,
И мы с тобой встречались не случайно.

Ревела буря, помню, гром гремел,
И дождь хлестал по городу с апломбом;
Потом – любовь, и в памяти пробел,
И город Омск похож на катакомбы.

Такой любви ещё я не встречал, -
Она меня носила по орбите,
Я потерял пространство и причал,
Где в первый раз любовь свою увидел.

Стою, курю. Мне некуда идти.
Иртыш к моим стопам волною плещет,
Невдалеке свистит локомотив,
Носильщик на перрон выносит вещи.

           ***

Ты, как дорога, всем принадлежишь.
Я не прощаюсь, выйдя на дорогу.
Нам не о чем жалеть. И жизнь, как жизнь,
И ты весь в золоте или в дерьме по локоть.

Что ты вдогонку хочешь мне сказать?
Кричи, кричи – тебя я не услышу.
Я не узнал тебя глаза в глаза –
Из нас двоих остался кто-то лишним.

Что пожелать тебе в последний раз?
Купи кольцо, удачно выйди замуж;
На свадьбе молча выпейте за нас
Как за осуществлённую программу.
Никто не посягал на твой престиж.
Я не был ни последним и не первым.
Ты, как дорога, всем принадлежишь, -
Такая же измученная стерва.
       
                ЭЛЕГИЯ
                Л. Барановской
Хорошая, пойдём за поздней ягодой,
Прикинемся, что мы друг другу дороги,
Заблудимся среди кустов смородины
И вынырнем, как водолаз из проруби.
Паук в лесу сверкает на трапеции
И как циркач достоин высшей почести.
Давай, с тобой проснёмся в Древней Греции,
Перекрестимся в именах и отчествах.
У них мужчины с конскими загривками,
И кипарисы клонятся над реками,
И не смородиной, а спелыми оливками
Питаются в лесу гречанки с греками.
Другое дело – наши, деревенские!
Им в Греции не выжить из-за скромности,
Как героиням оперы Аренского*
Во всех психологических подробностях.
У нас леса – развесистые пагоды, -
Где эхо называет имя женское.
Хорошая, пойдём за поздней ягодой,
Судьбу наполним сутью деревенскою!

*Аренский – русский композитор

     * * *
Я лучшему другу оставил на память
два маленьких шрама, постель и жену.
О них мне друзья, батарейские* парни,
порою напомнят, - и я помяну.

Разрушен мой дом и размётан кострищем.
Я снова свободен! Почти холостяк!
Я знаю: прекрасно милиция свищет.
Я знаю: прекрасно целует кулак.

Я знаю: не будет забавней потехи,
чем женщину нежить, плевать на запрет.
Поэт, обучившийся волчьему смеху,
наполовину великий поэт.

Я знаю: червяк не вползёт в моё мясо,
когда отлечу я к последнему сну.
Живу на земле. Я ей многим обязан,
о чём мне напомнят, - и  я помяну.

Мне радостны эти поминки, не скрою:
с вином наполняются мыслью слова…
И в чёрной вороне есть что-то такое,
что вовсе не хочется соловья.

*Батарейка – район Улан-Удэ

   * * *
Зачем мне строить дом? Его сожгут.
Зачем жениться? Всё равно изменит.
Зачем мне имя, если не зовут?
Зачем мне деньги? Можно и без денег.
Знал суть вещей и потерял их суть,
во всем искал и не нашёл значенья.
И незачем идти в Верховный суд:
там правды нет как божьего творенья.
Могилы предков стёрты на земле,
друзья, увы, не княжеского рода, -
не заряжу я пулей пистолет
и не испорчу собственной породы.
Поставить точку бы, но нет причин:
и так полно наделано ошибок, -
и кровь моя не порохом горчит,
а почками берез под знаком “Рыбы”.
Но я умею в сумрак заглянуть
и увидать большие перемены,
как тот пастух, который вертит кнут
и спать ложится на камнях Вселенной.
               
Д У Ш А

Уймись, солдат!
Ты много воевал!
Теперь воюешь на больничной койке.
Здесь твой последний, может быть, привал, -
пиши письмо своей шалаве Зойке.
Ты не нашёлся, что ей написать?
Подумаешь, еще один Жванецкий!
Мол, то и сё! И вдруг припомни сад
такой, чтоб был без предрассудков светских.
Чтоб там была зелёная трава,
в которой Зойка сотворила ложе.
Тогда ты на неё имел права
и покрывался весь гусиной кожей.
Что о душе известно ей?
Не вдруг
душа свою показывает силу;
ты вздрагивал тайком, когда по грудь
под ивой Зойка в озеро входила?
И воду раздвигала, как паром,
который вдруг от берега отчалил?..
Мы и любовь, и смерть переживём,
узнаем, где конец  и где начало.
Она не дождалась твоей весны,
но вот весна за окнами настала!
Ночами ты смотрел такие сны,
что поднимался пар от покрывала!
Душа по-русски учится дышать,
она лицом купаться любит в травах, -
и может быть, как раз твоя душа
принадлежала телу Святослава.   
               
   ПОСЛЕДНЯЯ    РОЛЬ

Я спотыкался на земных уступах,
был неуклюж, как скрипка без смычка, -
все начинать, по крайней мере, глупо,
по крайней мере, глупо с кондачка.
И вот итог бессмысленных борений –
нет ничего, чем мог гордиться я –
две-три строки плохих стихотворений
и перед смертью – репетиция.
Да, я актёр. Я вера и безверье,
я сгусток крови, я назревший прыщ;
я то и сё… Или, по крайней мере,
я гений по освобожденью мышц.
О, никогда я не был так спокоен,
но в первый раз мой образ не смешон;
колокола небесных колоколен
звонят не мне. Но…тс-сс, я в роль вошёл.
Я разыграл трагическую сцену.
Не бьётся сердце. Так я сам решил.
И режиссёр как театральный гений
хотел меня поздравить от души.
И сводный хор исполнил панегирик
и к славе нёс на собственных руках.
Я распластался в параллельном мире,
оставив режиссёра в дураках.

    
ПЕРВОБЫТНЫЙ   ВОЛК

В прошлой жизни я был вожаком волчьей стаи,
За волчиц  молодых ежечасно готов
Рвать клыками хребты на звериных ристалищах
Посягнувших на честь мою пришлых врагов.
Ах, как кровь молодела от адреналина,
Если кровью пропитана роза ветров.
И уж коли на мне свет не сходится клином,
Я воскликну: «Да здравствует волчья любовь!»
Зверь, открывший впервые звериные числа,-
До рождения птицы лесной Гамаюн,-
Но я знал, что ещё человек не родился,
Тот, который наследует шкуру мою.
Он ещё не отлил первобытные стрелы,
Он ещё не владел первобытным ножом.
Он ещё не видал, как в засаде горели
Мои жёлтые очи звериным огнём.
И, когда отражалось в очах полнолунье
В устрашение всем человечьим родам,
В одиночестве пел я в объятьях Перуна
Так, как было дано первобытным волкам.
Как дрожала от песни любовной волчица!
И повадки мои изучал человек.
Я однажды узнал, что звериные лица
По-людски посочувствуют волчьей вдове.
Сколько сотен годов, сколько сотен столетий,
Как звериная стая отпела меня!
И, как сказано старцами в Новом Завете,
Эту чашу терпенья испил я до дна.
Прозябая теперь в человеческой коже,
Я до слёз вспоминаю себя – вожака.
И, оскалив клыки, я ещё подытожу,
Человек или волк носит шкуру волка.


Р О Ж Д Е Н И Е

Да, в этот мир, готовый треснуть,
В проклятый, разорённый мир,
Вошёл я с криком, словно с песней,
Под свист бомбёжек и секир.
Пустая грудь моей мамаши,
Глаза печальных земляков,
И трудодней крестьянских чаша,
И похороны стариков –
Всё отразилось в детском крике,
Как на войне: «Вперёд, за мной!»
Сыграть бы нам в мужские игры
Со всей измученной страной!
Да, с той, которой я не нужен,
Да и она мне не нужна.
Мы -  шагом. Строевым! По лужам! –
Чтоб страху на неё нагнать.
Я мать глушил шикарным басом
За весь её советский быт.
И было много лет до часа,
Как был под Прагой* я убит.

                *Боевые действия в Праге в 1968г.

Р  О  М  А  Н  С
Я жить устал, а вы меня пугаете,
Я не упреков ждал из ваших уст.
Как жёлтый лист сгорает на асфальте,
Горите вы, и я за вас молюсь.

Вы – о любви и разлюбить не можете,
И на примерах ваших лучших чувств
Вся жизнь моя не так, как надо, прожита.
Я вас простил, и я за вас молюсь.

*  * *
Я в центре города живу,
И нет у города окраин.
На том конце я слышу звук,
Наверно, патефон играет.
И где-то там моя сестра,
И ей по молодости грустно,
Что и сегодня, как вчера,
Поёт Кобзон, а в сердце пусто.
Поёт «Девчонка есть одна»,
И вдрызг заезжена пластинка.
Соседней улицы шпана
Бренчит подковами ботинок.
Клёш-полусолнце у девчат –
Такие хрупкие статуйки!
По ним бы можно изучать
Соотношение в рисунке.
В почёте «Красная Москва»,
На волосах и ситце пчёлы.
И я имею все права
Быть вдохновенным и весёлым.
Что стоит на забор залезть,
О гвозди ободрав колени;
И коль свобода всё же есть,
То здесь она, во всей вселенной.
          ------------------
Лет двадцать замужем сестра,
Давно порушены заборы,
Соседи нашего двора
 В гробах уехали за город.
Сменились образы невест,
И даже музыка не наша,
И коль свобода всё же есть,
То в двух словах о ней не скажешь.

П И С Ь М О

В концовке старого письма «Навеки Ваш»,
Каллиграфическая подпись кавалера.
Его писал трагический типаж.
Ему сочувствую, его беру на веру.
Взаимности его признаньям нет,
И кавалер не спит перед дуэлью.
Его наперсник – молодой корнет –
Картинки мажет в спальне акварелью.
А перед ним Даная, высший класс!
Ей кавалер теперь уже не снится.
Такую хоть сейчас в иконостас,
А кавалер тоскует, хочет удавиться.
Прельстительница празднует любовь,
Вся плоть её готова к размноженью.
А кавалер, видать, из дураков,
Кто вечно жаждет чудного мгновенья.
Вот чудное мгновенье отвернёт
Свой чудный зад – и хоть сейчас же в омут.
Такой-то день в письме, такой-то год,
Каллиграфическая подпись  не знакома.
Обиды, слёзы. Но в конце «Навеки Ваш».
Ах, кавалер, какие предрассудки!
Ты мог бы заслужить рабочий стаж
И разводить на даче незабудки.



СТАРАЯ    ВЫШИВКА

Картина в крестиках цветов из мулине,
Холмы лиловыми полянами повиты.
На первом плане молодой корнет
Пьёт солнечный дряхлеющий напиток.

Иголка прыгала, дырявила батист.
Ой, где-то здесь уколот ею пальчик.
У вышивальщицы возвышенный каприз –
Мир образов натягивать на пяльцы.

Корнет к пейзажу нитками пришит
И терпит здесь моральные утраты
Не из-за той ли, что сучит за нитью нить
И робкие сюда кидает взгляды?

И Н Д Ю К

Деревня. Улица Байдошка. Понедельник.
И ни одной живой души вокруг.
Мы из-под мышек матушки глядели,
Как перед ней шиперился Индюк.
Он сапоги намазал солидолом,
Как на деревне ходят бобыли.
Индюк – войны оконченной осколок,
А мужики на фронте полегли.
А мужики обрублены войною
Почти до самой родственной души –
Ни топором работать, ни пилою,
 И нет руки окурок потушить.
А нас у матушки три сураза, три брата
От разных, как и водится, отцов;
И некому её себе посватать,
Поскольку нет в деревне мужиков.
Как железнодорожные вагоны,
Отгрохотала в прошлое война.
У баб красны глаза от похоронок,
И не вдова лишь матушка одна.
           ------------
Индюк – сварливая по жизни птица,
Как прокурор, как сталинский нарком;
А вахмистровские* умели материться
И Индюка назвали Индюком
Для простоты негласного общенья,
 Когда верхом на карем жеребце
Он баб крестил, как истинный священник,
Переходя на матерный фальцет.
Он сам себе купил на это право
Как большевик, как член КПСС,
И наша желторотая орава
к нему  имела общий интерес.
Он – бригадир, он – властная особа,
Распорядитель наших трудодней.
А мысли матушки скопить бы нам на обувь,
Без всяких там совдеповских идей.
Мы из-под мышек матушки глядели,
Как перед ней шиперился Индюк:
Его райком на будущей неделе
Повысит в честь оказанных услуг.
Себя он видел за столом парторга
С химическим карандашом в руках.
Хотя он был весь жёлтым от махорки,
на всю деревню нагонял он страх.
И матушка средь прочих, как Мадонна,
Венецианская Мадонна, стало быть!
Но нет в деревне божеских законов:
Индюк здесь царствует, так мать твою едрить!
                ------------------
Мне ровно шесть. И я второй из братьев,
На нервной почве малолетний псих.
И никаких я не давал гарантий,
 Что я в ответе за других двоих.
Что я в ответе за страну Советов,
За населенье собственной страны,
из всех моих дошкольных раритетов
Я уважал пикейные штаны.
Они на мне от старшего в наследство
И по ранжиру к младшему пойдут…
Но если детство есть, то наше детство –
На полчаса, на несколько минут.
Все остальное – испытанье крови
И укрепленье родовых основ.
Я отличался бешеным здоровьем
И бруцеллёзных сторожил коров.
Кому ещё нужна такая падаль,
Такой, как я, зачатый чёрт те где?
Я свой вопрос однажды мамке задал
И тотчас налетел на беспредел.
Но мне сдается, что она любила,
Гордилась мной, что я не заболел.
Да, я владел такой звериной силой,
Что сам Индюк передо мной робел.
Да, сам  Индюк. Пример такого рода
Когда-нибудь я внукам передам.
Я просто жил и никого не продал:
Нас воспитала сельская среда!

Я спичку обронил почти случайно,
Когда Индюк поставил новый дом,
Но вахмистровские хранили эту тайну,
А я уже не вспоминал о том.
                *Деревня Вахмистрово в Бурятии.


В О Й Н А

Война как  детское понятие игры
Оставит на земле колготки и штиблеты;
Слюна – остаток  пережёванной  конфеты –
С усердьем сплюнута в седалище клозета –
Вот впечатление о смерти детворы.

Война на окнах рвёт таинственные шторы,
В которых прятался уснувший домовой.
Спи, мальчик, глазки намертво закрой:
Ты умер, как естественный герой,
Ты знаешь, чем воняет гарь и порох.

Сюда придут с баграми  мужики
Растаскивать  пожарище баграми.
Зачем?  Когда весь дом сожрало пламя?
Зачем?  Когда сгорела даже память?
Когда сгорели  папины носки!

Война сгоняет с гнездований птиц,
И птицы вновь сюда уж не вернутся.
Малыш, твой аист воду пил из блюдца
когда он был птенцом,
Но не успел проснуться
На колесе, где не хватало спиц.

К Р А С О Т А

Нет, не бывает много красоты,
 когда она  восходит постепенно,
чуть-чуть покажется из хлама – и кранты –
и ты уже погряз в дворянских генах.

И кровь твоя дворянская течёт
Сквозь петербургские дворцы Екатерины,
Где менуэт. Царица гнёт плечо,
Вся отдаваясь музыке старинной.

И предок твой из мрамора извлёк
Светлейшей грешницы богообразный профиль.
Её  Потёмкин вёл под локоток,
И вся Германия гуляла в Петергофе.

Простят царице всю её любовь,
Глаза развратницы и в пупырышках тело;
Род императорский восстанет из гробов,
Пока царица вновь не овдовела.

Но вопреки, Пресветлая, живёт,
Слегка с плеча откинув ворот платья.
И государственный переворот
Ей не грозит: она близка к зачатью.

К зачатью будущих цареубийц.
(Благословенным век её зовется).
И красоте, не знающей границ,
По всей Европе служат полководцы…

В тебе проснётся дворянина кровь,
(она и ныне нервных клеток стоит),-
И саблю наголо – и ты почти герой –
Весь принадлежность мировой истории.

И красота, как зрительный обман,
Когда в округе ветрено и пусто…
Схватить берданку, выйти на урман
И не убить, а предаваться чувствам.

Т Р Е Т И Й    Г Л А З

Когда лежал я в поздний час,
Глаза вперив в ночные звёзды,
Вдруг звон ударил на погосте –
Во мне открылся третий глаз.

И слышал я, как череп  мой
Вдруг на две части раздвоился;
В него, возможно, бог вселился
И стал всевластен  надо мной.

И в двери женщина вошла –
Прозрачным облаком  влетела,-
Я видел молодое тело –
Не тело, а телесный клад;

И вся светилась, словно газ,
Когда взрывались сверхгиганты;
И на погосте музыканты,
Проснувшись, заиграли вальс.

И слышал я, как раб стучал,..
Киркой стучал в каменоломне.
Он прежде был её поклонник
И вот сгорает, как свеча.

Так каждый, кто хоть раз взглянул,
Как шла она, полунагая,
Готов крушить киркою камень
И верить лишь в неё одну.

И тот, кто властен надо мной,
Смущает разум мне и душу.
И я готов. Я жажду слушать,
Как дышит воздух неземной.

Там бесконечный караван
Друзей, зарытых на кладбище.
Они идут. Их пепелища
Покрыл космический туман.

Они проходят сквозь меня
И ворошат, и будят память.
Мне всех их хочется обнять
И эту женщину прижать.
Я ей уже раскрыл объятья…

Жена в поношенном халате
В углу утюжит мне пиджак.

Т Р А М В А Й

Я взял пол-литра. Вспомнилось о друге,
Который  на другом краю живёт.
Трамвай – типичный динозавр науки –
Меня сквозь зиму к другу привезёт.
А на спине трамвай везёт сугробы,
Где птицы ставят чёрные кресты.
На поворотах мой трамвай коробит,
Когда он слепо налетит на стык.

На стык судьбы, иль на стыковку рельсов…
Ему бы только прыгать через край.
У нас немало общих интересов,
Мы даже вместе будем умирать.

Давай, трамвай, пригубим напоследок,
Чтоб нас не беспокоил ревизор.
Ты, старина, как динозавр, крепок!
Быть может, нам поехать в мезозой?

Давай-ка, друг, свернём и по сугробам
Махнём с тобой  куда-нибудь на юг.
Нам нечего терять. И ты, и я – мы оба,
И кости наши рядышком сгниют.

И пусть мой друг с другого края Омска
Пол-литра выпьет с кем-нибудь другим.
В твоих колесах слишком много громкости,
А мы сидим и тихо говорим.

К И Н О Х Р О Н И К А

Я видел картину. Как будто вчера
Чёрно-белым война на экране мерцала:
В лагеря под балконом шла немчура
Во главе с боевым генералом.

Я с балкона в него многократно стрелял
Как  левша указательным  пальцем.
На кокардах немецких и на кителях
Пыль забредших в Россию скитальцев.

Эти средневековые типажи –
Лотарингские кнехты и князи.
До чего же похожа экранная жизнь
На случайный прыжок в эвтаназию!

М О Н О Л О Г     Ч Ё Р Т А

Вы вечно прячетесь за образец Христа,
Но кто служил вам до его зачатья?
Я весь дрожу до кончика хвоста,
Когда вы мне читаете проклятья.

Смотрите, как печаль мне крутит рог,
Поскольку я сам «есмь чёрт рогатый»,
Но с ваших душ я соберу оброк,
Со всех без исключенья, Боже святый!

Вы все передо мною чередой
Пройдете в ад. Я сохраню ваш список.
Попы кропят углы святой водой,
Не ведая, что я в углы забился.

С тех пор, как мать вам завязала пуп,
Я мелким бесом возле вас вертелся.
И на святошу я имею зуб
За то, что в чёрте он увидел Беса.

Спаситель ваш давно разоблачен,
Поскольку божий суд не совершился;
И только Я, кто Чёртом наречён,
До самой смерти не лишился смысла.


В  СЕЛЬСКОМ   КЛУБЕ

Видали, как сгорает киноплёнка,
Когда идёт кино во весь экран?
И зубы в металлических коронках
Кричат вовсю: киномеханик пьян!

А девочка в сиреневом берете
Слезу размазала во всю щеку:
Киногерой молчит, сейчас уедет
Или сгорит, как рыцарь, на скаку.

 Уже никто не выручит Лауру,
Её уже насилует бандит…
Киномеханик  выбросил окурок
И совершил свой творческий кульбит.

Вновь скачет рыцарь  через  всю саванну,
Бандит боится, прячется в кусты…
Чего же только не покажут спьяну
Для девочки невинной красоты.

Пускай она останется счастливой,
Её проводит парень молодой.
С небес идут приливы и отливы,
У парня мало инициативы:
Он был воспитан сельскою средой.

Но прямо к ней из параллельных улиц
Киногерой  на сером жеребце,
Перепугав облезлых псов и куриц,
Вдруг подъезжает в золотом венце.

Её плащом спасает от приливов
И поднимает в теплое седло.
Село вздыхает: как они красивы!
И тихо кто-то скажет – повезло!

И парень, тот, который дал промашку,
И от дождя  любовь не защитил,
Пойдёт домой, начнет стирать рубашку
И станет каяться, что маловато сил.

Вот так в селе разыгрывались драмы,
Когда киномеханик в стельку пьян,
А за околицей вечерней панорамой
Вприсядку восхищается баян.

    ЛОДКА  ЛЮБВИ

Опять расцвела в нашем парке акация –
Всё  повторяется вновь – селяви…
Родная, поедем на лодке кататься,
Поедем кататься на лодке любви.

Над лодкой поднимем разбойничий парус,
Пусть ветер его заставляет звенеть;
Мне в море понятно, что я тебе нравлюсь,-
Что я тебе нравлюсь, ты нравишься мне.

Я твой капитан  из ахейского эпоса –
Пущу по волнам быстроходный корабль,-
Сирены поют хриплым голосом Лепса,
И шторм поднимает людская мораль.

Морфлот снарядят за морскими скитальцами,
Не спит адмирал, с горя глушит вино.
Мы будем свистеть, как пираты, на пальцах,
Покуда  Морфлот не отправим на дно.

Пока моралисты в анналах копаются,
Для нас подходящую ищут статью,
Тебя  я осыплю цветами акации,
Ограблю гружёную нефтью ладью.

И я как поборник высокой морали
Беспечно отдамся  дождю и весне;
Быть может, поэтому я тебе нравлюсь,
Быть может, за это ты нравишься мне.

 ***
Ты прошла, Смирнова Зоя,
Мимо собственной любви;
Чёрным порохом и зноем
Пахли волосы твои.
Незамужняя  шалава,
Вся в сатине и в цвету;
Кавалер, который справа,
Понимает красоту.

Ты стройна на острых шпильках
И беспечна, как лоза.
И тугая  на затылке
Скручена твоя  коса.
Для тебя заказан столик
В «Какаду» на три часа.
Расскажи  мне, сколько стоит
Заглянуть  в твои глаза?
И сама ты сколько стоишь?
Только не продешеви!
Вместе пишем мы историю
Неудачливой  любви.

Неудачливой?
Постой-ка!
Пыль столбом. Афганистан.
Медсанчасть. Сестричка Зойка.
Рядом на больничной койке
Неподъёмный капитан.
Смерть вчера в бою он встретил,
Ниже сердца на вершок.
Пулю в спешке не заметил,
Но зато тебя  нашёл;
Ты его в бинты скрутила,
Вдоль  всего и поперёк -
Вот такого вот верзилу,
Чтобы кровью не истёк.

Он однажды поднял веки –
Привиденье перед ним –
Две сестрички, три калеки,
И над ними светит нимб.
Он со страху чуть не помер,
Этот  мёртвый капитан,
Флягу водки оскоромил –
И прощай Афганистан!
Любит девушек красивых
Офицер российских войск;
Только где-то есть Россия,
А в России город Омск.
Третья русская столица –
Пиво хлещут  пацаны-
В город Омск легко влюбиться,
Только трудно без жены.

А жена нужна  такая,
Как  в санчасти  медсестра –
В меру добрая  и злая,
Словно кукла расписная –
Кандидатка в доктора.
Для тебя заказан столик
В ресторане «Какаду».
Мы с тобой чужие, что ли,
Побывавшие  в аду?
И в моих  надутых  жилах               
Кровь  твоя и жизнь твоя.
Лихо нас  война кружила
По земле от «А» до «Я».
Ты сегодня с кавалером
Из столичного былья…
Почему ты вся на нервах,
Как натура без белья?
Или быт тебя  корёжит,
Словно не было войны?
Капитан с побитой  рожей?
Так бывает. Извини.

Так случиться может с каждым,
Кто войну не прогулял,
Кто плевал с высокой башни
На интернационал.
 
      Р Ы Б А Л К А

На жарком костре закипали консервы,
Немного картошки и соли на вкус.
Горела звезда, где кончается север,
Её пожирал юго-северный гнус.
Звезда истощилась. Оставили силы,
А может быть, просто за тучу зашла.
Нас трое. Считайте, собрался консилиум,
Сидим и решаем большие дела.
В растопке дрова, и кончается лето,
Душа раскалилась. Сейчас полыхнёт….
По Иртышу приплыла незаметно
Какая-то рыба и смачно клюёт.
А где-то на юге трясёт Индонезию,
Цунами накрыло её острова.
Решаем: пора перейти на поэзию
И это событие зарифмовать.
       
***
Природа снова требует поступков.
Ружьё с плеча, из двух стволов салют.
Но всё равно невинную голубку,
Наверно, никогда не подстрелю.
Не  садану  волчицу из засады,
Не расстреляю светлую звезду
И не махну по черепу прикладом
И пьяный в дом чужой не забреду.
Пусть люди спят, пусть добрый сон увидят –
От самого рождения. С ноля.
И если я кого-нибудь обидел,-
Конечно, просто так, а не со зла.
Как будто зов архангелов небесный
Меня по сердцу хором  полоснул.
Я  не боюсь остаться безызвестным
На всю мою известную страну.
А лишь хлебну рассола из кадушки,
С похмелья, может, или просто так.
Но коль мне подвернётся А. С. Пушкин,
я с радостью отдам ему пятак.

   САДОВНИК

Вот твой объект: цветы и розы,
Пока твой ум не озарён,
Мешай компост, мешай с навозом
И разделяй пласты времён.

Шуруй лопатою, бездельник,
Сажай деревья,
Жги траву;
И Бог воздаст твоим твореньям,
А я…А я переживу…

С конца весны садовник знает
Какой в сентябрь созреет плод,
За три полушки на базаре
Он вдохновение найдёт.

Ему опять навоз готовит
Скотина жвачная в хлеву.
Ножом по горлу! Море крови!
А я…А я переживу.

И ты, и я в объятьях Бога,
Но каждый встал не с той ноги.
Ты пьёшь вино с утра из рога,
Я – воду утром из реки.
 
Ты красишь зеленью пустоты,
Где б ни был – вечно на плаву.
Я от рожденья знаю, кто ты;
А я…А я переживу.


       УМЕРШАЯ    ЛЮБОВЬ

Признаюсь, как она меня ласкала
И жестами звала спуститься в дол!…
Мы прятались в лесу, мы прыгали по скалам,
И ветер поднимал её подол.

И был полунамёк  в его счастливой  шутке,
Когда я целовал её лицо.
И где-то в камышах нам отзывались утки,
Водившие  по заводи  птенцов.

Нет, рук моих она не отрывала,
В её губах струился сок слюны.
Нас покрывала ночь прозрачным покрывалом,
Входили мы в ручей – нас путали вьюны.

Когда моя рука груди её коснулась,
Она, дрожа, ответила мне – нет!
Со страху я едва не грохнулся со стула,
И умерла любовь, и начался рассвет.

   Я  И  ДЕВУШКА  С  КОСОЙ

Ты, милая моя, меня угробить  хочешь.
Зачем тебе считать мои долги?
Ты смерть мою от выпивки пророчишь,-
Иди и смой лицо, а вывеску сожги.
И, наконец, поставь свою литовку в угол,
Пускай её тенётами оденут  мизгири.
Ты, милая  моя, как пугало из пугал
Должна стоять в саду, а не людей морить.
Пока с тобой вожусь, никто ещё не умер;
В объятиях моих ты девка хоть куда!
Ложись, гаси свечу. Пусть думают в Госдуме.
Я думать не хочу. Ты где? Ложись сюда.
Во рту твоём темно. Сольёмся в поцелуе,
Начнём считать детей, которых ты родишь.
Ты девственница? Да? Воспойте аллилуйю!
В свидетели возьмём скоблящуюся мышь.
Мне холодно уже, но ночь с тобой прекрасна.
Пускай скрипит кровать, трясутся этажи.
Я за любовь твою молился ежечасно:
Ты девка хоть куда – я хоть куда мужик!
Теперь скажи-ка мне, узнаю ли с похмелья
Я утром ту, с которой ночку проводил?
О, ты опять свои таращишь бельма!
Сходи на кухню, принеси воды.

  Г  Е  Р  О  Й

Вернулся ты, но слишком поздно.
С похмелья. Кости не скрипят.
И  даже старая берёза
Вдруг отвернулась от тебя.
Что делал ты и где скитался?
С кем дни рождения встречал?
Надел поверх рубахи галстук,
Пиджак не с твоего плеча.
Всех тех, кто мог тебя дождаться,
К несчастью их давно уж нет.
Ты прогулял своё богатство
На чужедальней стороне.

Ты -  мой герой. Тебя узнал я.
Моя поэма о тебе.
С тобой мы встретились в казарме,
Где не положено робеть.
Потом война. Бомбёжка насмерть.
Вши? Не положено без вшей!
Мы шли с тобой за государство;
Как говорят, за суть вещей.
И пуля выпьет кровь до капли.
Вши с голодухи станут злей.
С тобой мы слышали ансамбли
Шестидюймовых батарей.
Потом бойцам объявят отпуск –
Кому-то сразу на тот свет.
Мы напугали всю Европу
Дымком кавказских сигарет.
Нам долг с тобой с лихвой оплачен
В неотдалённые места.
Мы вспоминали, чуть не плача,
Наш дом родной на блокпостах.
Куда теперь твоя дорога,
Герой моих военных лет?
Ты стал скитальцам одиноким
Поводырем по всей земле.
Списали. Ни на что не годен
Ни на земле, ни на воде;
Тебя искал по свету орден
И не нашёл тебя нигде.

Вот так я начал бы поэму
Назло тебе, назло себе,-
Давно заезженная тема,
Как будто в прошлое побег.
        --------------------
Что мы найдём в далёком прошлом?
Река с названьем Селенга,
Неспешна жизнь. Луг окошен,
Вдали стреноженная лошадь,
И сено смётано в стога.
Бегут мальчишки через луг
Вприпрыжку. Старая берёза
В гектар развесила ветлу.
Жизнь, как развёрнутая проза.
Опять в деревне кто-то помер.
В большой печали мужики,
На бабах темные платки,
Политзанятия в райкоме.
Везут покойника в телеге –
Последняя из привилегий –
Других он начисто лишен.
А тоже был боец отменный:
Без ног, оставленных под Веной,
Домой на костылях пришёл –
Вся грудь в крестах, в гвардейских лентах,
С апломбом, как у президента,
Пришёл домой пахать и сеять.
Его жена Анастасея
Простила всё: тоску и слёзы;
И только старая берёза
В окошко бросила листву.
Солдата в гости не зовут
И в гости тоже не приходят.
Анастасеин пуст закут,
Побиты грядки в огороде –
Вот всё, чем был богат солдат.
Хапуги  тумбу смастерят,
Халтурщик  вырежет звезду,
Поминки с плачем проведут.

Ты пацаном запомнил это,
И некролог дала газета;
И только старая берёза
Тебя, как друга, обняла,
Утешила и поняла.
Теперь твоя дорога в Грозный,
Другого нет тебе пути.
Для высшего образованья,
Как оказалось, нет призванья,
Тебе бы лапотки плести,
Ходить за тракторным прицепом,
Махать на зернотоке цепом
Или с ружьём стоять во фрунт.
Так, значит, марш на сборный пункт,
Иди, погибни за Советы!

В столице девки крутят задом,
Аж телевизоры трещат.
С  такой  ты не пошёл бы рядом,
Прикладом бы под этот зад.
А наши танки входят в Грозный,
Горят, как в топке паровозной,
И парни  русские горят.
И не понять, где рай, где ад.
И только старая берёза
Стоит телегам  на колёса
И ждёт тебя, и ждёт тебя.

На Новодевичьем погосте
Помпезно злится генерал –
Громада каменного роста
На жеребце Орловской кости,
Чью холку птицы теребят.
Он пел « Катюшу» под Варшавой
По пьянке с полковой шалавой,
Спасал Москву, Берлин он брал,
Привёз в Москву мануфактуру –
Аля германскую культуру
Аля германской старины.
Привёз Бетховена рояль
И в землю лёг вполне счастливым,
И над своей могилой встал,
Из камня рубленный  рубилом.
Засеян маршальский погост
Их черепами и костями,
Но встал ребром простой вопрос:
Какой их чёрт сюда принёс,
Их, неотмоленных попами.
Их тактика – потоки крови,
Авторитет – большая кровь!
Ты накачал себя здоровьем,
Твой ген заложен лесогорьем,
Здесь колыбель твоя, твой кров.
Здесь мать твоя Анастасея
Вложила в рот тебе сосцы
И напитала кровотоком –
Так отправляют лёд гольцы
Питать в ущелии глубоком
Истоки рек по всей Россеи,
Где книжники и фарисеи
Льют на тебя поток сознанья;
Ты мог погибнуть в Тегеране,
Тебя талиб хотел убить,
Тебя выслеживал хабит,
Тебе чеченец резал горло.
Пора, солдат, вернуться в стойло,
Где похоронена родня:
Мест много – Родина одна!
Не думай обо всей России,
Тебя об этом не просили.
Твоя Россия,
Где берёза
С гектар развесила ветлу,
Где вдруг заноет, как заноза,
Любовь к погибшему селу.
И не нужны твои победы
И поражения твои;
Ты не дождался славы дедов,
В поэмах Пушкина воспетых,
Твардовский не тебя проведал:
Наёмник  ты – не фронтовик!
Ты за чинами лез под пули,
Дворец  построил  в Барнауле,
С подвалом, с кухней, с чердаком.
Полковник, ты сиял от счастья,
Когда полковником ты стал,
Моторизованные части
Ты гнал и гнал на перевал.
Там полегли твои собратья –
Славяне муромских кровей.
Они тебя назвали «Батей»,
А ты ничей, а ты ничей.
Наёмник! Ветеран Спецназа!
Дворец Амина с ходу брал;
Не пожалел художник красок,
А ты по существу вандал.
И дрожь идёт волной по коже,
Когда кремлёвские вельможи
На вас нацепят ордена.
Запомни, Родина одна,
И за неё стараться стоит,-
Вот уравнение простое –
Чужая  нефть нам не нужна.

Но ты, герой моей поэмы,
Скажи, сегодня чем ты горд?
Или сейчас такое время
Всё время быть, но только с теми,
Кто в пропасть гонит наш  народ?
Ты плачешь? На-ка, вытри слёзы,
Слеза герою не нужна.
И только старая берёза
Невозмутимо, как философ,
Всю горечь выпила до дна.

 КОШАЧЬИ СВАДЬБЫ

Борщ на столе, и смыты брови.
Сын на тебя  вовсю похож.
Ты пожелаешь мне здоровья
И  в спальню нехотя уйдешь.
И на столе моём будильник
всем механизмом будет петь.
Начну писать  я  повесть или
на ночь пустынную смотреть.
Там человек растопит спичку,
случайно палец обожжёт.
До высшей степени приличья
споёт романсы кошке кот.
Комета на краю вселенной
опять забудет стартовать.
Вдруг разовьётся приступ лени,
И  мордой брякнешься в кровать.
Богатый мир уснёт за полночь.
Но чиркнет спичка, и коты,
любовью голоса наполнив,
поднимут трубами хвосты.
Им не понять, что тело бренно,
когда душа вовсю поёт,
когда над  крышами - вселенная,
а кот – происхожденьем Кот!
И чердаки архитектурой
напоминают Кошкин дом.
Сюда слетаются Амуры
стреляться стрелами. Потом
летят по подворотням свадьбы,
аж  искры сыплются вокруг,
аж  содрогаются усадьбы,
коль свадьбы вынесет за угол.
Потом?.. Потом кошачий  аист –
И полон дом слепых котят…
Ты спишь, ты ни черта не знаешь,
Все в доме спят, все в доме спят.

ЧЕЛОВЕК,  СТОЯЩИЙ  У  ОКНА

Я человек, стоящий у окна,
Погрязший  в равнодушном быте;
Отсюда перспектива мне видна
И площадь Человеческих событий.
Здесь постоянно раздаётся крик
Предсмертника, но он никем не слышен.
На кухне заново скандал возник,-
Я думаю, как бы чего не вышло.
Я слышу визг отточенных ножей –
Оттуда пахнет жареной селёдкой;
На стенке – фотографии вождей
И под селёдку два стакана водки.
Со мною друг мой – Франсуа Вийон –
Мы вспоминаем и святых и грешных;
Он помнит грешников своих времён,
А мне на память просится Л. Брежнев.
У Франсуа весь список королей,-
Мне, к сожалению, похвастать больше нечем:
Помимо рожи  генсекретарей
Ничем я больше не был обеспечен.
А у него – Столетняя война,
Железный  рыцарь  хвастает забралом,-
Едва сквозь дырки девушка видна
С осиной талией, с павлиньим опахалом.
Предмет мечтаний! Для  которой быть
Не вредно на турнире  гениальным.
Эпоха Возрожденья! Звон копыт!
Неисчерпаемые времена преданий!
Щекой я на салатницу прилёг,
И незаметно подкатила старость.
А собеседник спёр мой кошелёк,
Пошёл в пивную с девками  гусарить.
И за окошком выгорела степь –
Тоска о прошлом непреодолима…
Был полон стол селёдочных костей,
И пел на кухне солидарный примус.

ПЯТЬ  ЧУВСТВ

Когда я вижу девушку из Омска,
Со мною борются все пять известных чувств:
Язык мой провоцирует  знакомство,
Слух обостряется, но, как могу, лечусь.

Меня знобит вплоть до гусиной кожи,
И запах тоже вызывает дрожь;
Иду по следу двух точёных ножек,
Гляжу, как стрелочки на них рисует дождь.

Он весь - в изобразительном искусстве,
Как богомаз, он одухотворён, -
И просыпается шестое чувство,
И повышается  тестостерон.

           СОЛДАТ

Ты в армии своей – военнопленный,
Моей  великой Родины солдат;
Ты можешь возводить и рушить стены,
Сжигать до основанья города.

Тебя, мой мальчик, сделали вандалом,
Убийцей с человеческим лицом –
Они – приказчики - не генералы,
Бездарные, как их отцы, во всём.

Они торгуют танками и лесом
И продали  на лом воздушный флот;
Не зря назвали Пашку «Мерседесом»,
Как называют всякое фуфло.

Ты проклят был афганцем и чеченцем,
Да, ты, мой мальчик, в восемнадцать лет;
И чья-то пуля вырезала сердце
До основанья  где-то в Ханкале.

Тебя, мой мальчик, на Кавказ не звали, -
Бесчестно с земляками воевать,
Тем более  не честно за медали
Под грудь чеченки ставить автомат.

Ты слышишь, по тебе сестрёнки плачут,
И по чеченцам сёстры  слёзы льют;
А генералы празднуют на дачах
Победу небывалую свою.

Твои враги, мой мальчик – тыловые крысы!
Так поверни в их сторону АКа -
Из автомата одиночный  выстрел –
И всмятку генеральская башка!

Довольно быть, мой сын, военнопленным:
Тебя  я человеком воспитал.
Ты дал присягу оставаться верным –
Вставай  и  бей их сразу! Наповал!


 СОВЕТ

Ты ищешь вдохновения?  Возьми метлу
Или осваивай лопату в кочегарке!
Среди интеллигентов ходит слух:
Таланта прибавляет джокер в карте.

И сразу пару строчек  настрочи,
Срифмуй глагол с изысканным наречьем, -
Вдруг вспыхнет пламя в доменной печи,
Метла с восторгом зашагает в вечность.

Журнал поднимет собственный тираж;
Ты в ресторан войдёшь почти героем;
И над стихом заплачет метранпаж;
И у коров поднимутся надои.

И в дворницкой, где ты проводишь ночь,
На цыпочках пойдут по норам мыши.
Тебе советами пытался я помочь –
Ты видишь сны и ничего не слышишь.

Но я хвалю лопату и метлу
За созидание томов  литературы.
Твои соратники стоят в своём углу,
Сюжет придумывают и, как Горький, курят.