Девятнадцатый век - для терпенья предел.
Сколько тайных сообществ породило то время.
И за светлую мысль в наказанье - расстрел,
Но грядущим столетьям было брошено семя.
Сколько звонких имен до сих пор на устах:
Муравьев, Трубецкой и примкнувший к ним Пестель.
И спасенья Союз они видели в снах,
И с империи всей было их только двести.
И пришел двадцать пятый - междуцарствия год.
Смерть царя Александра раздвоила престол.
Константину с Небес Бог открыл небосвод,
Но Сенатом накрыт Николаю был стол.
Чтоб войскам помешать дать присягу царю,
На Сенатскую площадь вышел гвардии полк.
И обязан бессмертьем своим декабрю
Этот смелый народ, в жизни знающий толк.
Девять тысяч штыков и три тысячи сабель
Окружили восставших в неравном бою.
Но не дрогнул никто в Оболенского штабе,
Сохраняя единство перед смертью в строю.
Только залпом картечи всех восставших солдат
Оттеснили на твердь седоглавой Невы.
И раскалывал лед ядер пушечных град,
И безжалостно гибли в темных водах сыны.
И от стонов дрожал Исаакиевский мост.
И в зияющих прорубях павших ждала вода.
План убийц был жесток и циничен, и прост:
Чтобы скрыла Нева их позор навсегда.
Больше тысячи жертв в ночь обрел Петербург.
И к утру все следы этих зверств были скрыты.
Сей трагизм с преисподней написал драматург.
Порождающим смерть к Богу двери закрыты.
И казнили в июле декабристскую твердь.
Не нашел оправданья им почтенный Синод.
Но была не напрасной их бессмертная смерть,
Из погибших создав для грядущего брод.