I
За квадратными удушающими свободу окнами с отвратительной медлительностью поднималось такое же квадратное, а, может, и треугольное, Солнце, которое потревожило спокойный мрак моей палаты и без спроса вторглось в тонкую полоску между шторами, висящими снизу вверх.
- Черт бы его побрал! – я зашевелилась на мягкой постели и с ненавистью открыла сонные глаза. На меня сразу же нахлынули белейшие стены и с силой до боли сдавили грудную клетку – мне не хватало воздуха. Кое-как, шарахаясь солнечных зайчиков на полу, которые так и норовили укусить меня за пятку, я пробралась к балкону, и, распахнув настежь дверь, впустила в палату поток приторно сладкого воздуха и обжигающие лучи ненавистного Солнца. Я поглядела на часы – половина девятого, – Опоздала!
В это же время в большом зале со стенами цвета зависти в последний раз собралась обычная компания, то шумная, то угрюмо-тихая, а в этот раз поддельно-приветливая и трогательная. Надо заметить, что эта психиатрическая больница была необычна: помимо того, что в ней, как и во всяких других, уродовали разум тем, кто еще подавал надежды на выздоровление, пичкали ненужными, тяжелыми лекарствами, от которых страшно шумела и трескалась голова, - в ней пациентам не то, чтоб разрешали, а заставляли общаться друг с другом регулярно, в одно и то же время, насильно насаждая скудное, обезумевшее общество, – врачи считали, что таким образом каждая личность развивалась, а не застывала в перманентной мгле своего утерянного рассудка. Не уверена, что кому-то из присутствующих это принесло пользу. Был и один плюс – больничную форму нас носить не заставляли, так что каждый являлся в своем образе.
Через час я, наконец, собралась, а именно: оделась так, как велело мне настроение, точнее, как всегда – в черное, накрасила глаза, сделав из них оружие массового поражения, взбила непослушные волны волос и, взгромоздившись на привычные каблуки, отправилась туда, куда опоздала уже на полтора часа – я решила, что мне можно.
Как только я зашла в это огромное нудное помещение, на меня обрушились десятки голосов, взорвав мою голову пушечным ядром, в глаза ударил мучительно яркий свет, и я первым делом побежала закрывать шторы.
- Розмари, (цензура), открой, (цензура), темно! Тебе что, жарко дышать? – тучных сальных форм женщина с омерзительным взглядом крысиных глаз цвета пыли оскалилась на меня в безумном выражении своего, будто топором вырубленного, лица, - как говорят, природа отдохнула.
Меня передернуло от собственного имени, я ненавидела, когда меня так называли, и дала сама себе слово не откликаться на него. Эту женщину при рождении окрестили Фрося, но мы для краткости, как Платонов, звали ее Фро. Она была, наверное, самым удивительным сочетанием отвратительного характера, грубых мещанских манер, базарного голоса и неприятной, отталкивающей внешности. Не знаю уж, как доктор обрисовал ее болезнь, но говорят, что сюда ее отдал муж, за которым она гонялась по двору сначала с топором, которым только что зарубила петуха, а потом схватилась за вилы и чуть было не заколола его за то, что он посягнул на ее булочку с отрубями. Не ручаюсь за достоверность слухов, но, на мой взгляд, звучит вполне правдоподобно.
1 авг 2011