Из нартских легенд.
Счастлив Сослан с ненаглядной Ацырухс.
Годы летели. Всегда говорил:
«Нет, не оставить занятий любимых», –
часто охотился. Путь проторил
в поле, где издавна шли состязанья.
Брал на охоту двенадцать друзей,
ставил шатёр на привольной равнине.
Каждый искал для добычи зверей.
Как-то в жару возвратились к обеду.
Свеж и силён лишь Сослан, и ушёл
в сторону озера: «Уж к водопою
зверь непременно напиться зашёл».
Был восхищен молодой оленихой, –
столь грациозна, легка и стройна,
звездочка шею её украшала.
Стала вдруг девушкой юной она
и обратилась к Сослану: «Здоровья,
храбрый охотник, удачи тебе».
«Добрая де'вица, полного счастья
нарт пожелает в прекрасной судьбе!»
Дерзким речам её дальше дивится:
«С неба спускалась я тысячу раз
только затем, чтобы встретить Сослана.
В жёны возьми меня!» – «Даже и глаз
не опускаешь! Храбра ты не в меру...
Если молоденьких вздумаю брать
в жёны, то в нартском селенье не хватит
места нам жить». Но её не унять:
«Как о глумливых словах пожалеешь!»
«Я ведь охотник и знаю: сидеть
свиньям пристойно в болоте. А в жёны
этаких брать – знать, ума не иметь
должен такой человек. Из булата
тело моё, но светлейший булат
чёрным бы сделался, грязным железом,
если в подобном бы стал виноват».
Отповедь слыша, раскинула руки,
в крылья теперь превратились они.
Птицей вспорхнула под солнцем палящим
и улетая, сказала: «Склонись!
Я – дочь Балсага, узнаешь, несчастный,
чем отплачу!» А обиду свою
выплеснула перед грозным Балсагом.
Тот приказал колесу: «Ты воюй
насмерть, и шлю уничтожить Сослана».
С шумом и в ярости катит оно,
ищет Сослана. Над степью разнёсся
окрик Балсага: «Запомни одно:
колесо Балсага катится по полю,
а тебя отыщет – и попляшет вволю».
«Колесо Балсага нападает яро,
лоб я подставляю под его удары».
Вихрь-колесо на него накатилось,
принял удар переносицей нарт.
Нет на булате царапин и вмятин!
Степь сотрясает Балсагов азарт:
«Колесо Балсага мчится, словно птица,
нарт, нигде не сможешь от него укрыться!»
«Колесо Балсага нападает яро,
грудь я подставляю под его удары».
С грохотом вновь колесо налетает.
Но изловчился Сослан и схватил
спицы руками булатными крепко,
выломал две. Колесо повалил,
в землю вдавил. О, как сильно взмолилось
бедное, начало нарта просить:
«Не прерывай мою жизнь, дам я клятву:
больше не буду Сослану вредить.
Мне Балсаг бессилен отдавать приказы, –
'колесом Сослана' называюсь разом».
Клятве поверил Сослан, покатилось,
еле живое, домой колесо,
но по пути повстречало Сырдона.
Быстро дорогу хитрец пересёк:
«Колесо Балсага, колесо Балсага,
где же твоя удаль, где твоя отвага?»
«Хоть бы на Балсага больше не нарваться –
'колесом Сослана' я поклялось зваться».
«Выпусти кровь из мизинца: от клятвы
освободишься. Ведь ты – его смерть.
Нужно ещё раз тебе попытаться».
«Тело Сослана – булатная твердь».
«Пусть изготовит булатные спицы
Курдалагон, а потом прокатись
спящему нарту по хрупким коленям,
тем умертвишь. Оправляйся, решись!»
«Где он для сна остаётся?» – «Охотясь,
после обеда идёт отдохнуть
вместе с друзьями. В шатре и ложится,
рядом со всеми. Туда ты прибудь,
перекатись, никого не жалея,
им по ногам, и Сослана убьёшь!»
Сделал кузнец ему новые спицы,
заторопилось к шатру оно. «Ждёшь
вряд ли, Сослан, меня», – пророкотало,
только не знало – не лёг там Сослан,
а захотел побродить по ущелью.
И нанесло оно множество ран
спящим охотникам. Всем отрубило
ноги в коленях, – ужасны дела!
Что же Сослан? Подстрелил он оленя
и возвратился к шатру. «Подошла
раньше меня сюда смерть! Истребило
самых надёжных друзей колесо...
Я отомщу за его злодеянье!»
Смотрит – оно у границы лесов
катит сквозь пыль, поскорей удирая.
Поле широкое просит Сослан:
«Останови колесо, помоги мне!»
Поле не слушает. Проклял: «От ран
плуга надолго бесплодным останься,
только семь лет урожай ты родишь!»
А колесо поднимается в гору,
к ней обратился Сослан: «Прегради
клятвопреступнику путь!» Не вмешалась.
Проклял он гору: «Тебя разнесут
в щебень обвал за обвалом, лавины
снежную шапку с главы уберут!»
В поросль ольховую враг его мчится.
«Деревце стройное, – просит, – ольха,
останови колесо!» Нет, не хочет.
«Будешь всегда без коры засыхать!
Самым дрянным из растущего станешь:
всю-то кору со ствола обдерут,
краски наделают». Липовых много
дальше деревьев растёт. «Ну а тут
мне, я надеюсь, помогут? Задержишь,
липа, врага моего?» – «Я толста,
но не сдержу колеса: ствол мой мягок».
«Гневно проклятье Сослана уста
липе несут: хоть цветёшь и красиво,
но никогда ты не вырастишь плод,
нарты кору, семена пусть уносят».
В грабовый лес уж дорога идёт.
«Граб, ты могучее дерево, помощь
мне окажи: колесо задержи!»
Катится дальше оно. «Лесорубы
свалят стволы твои; есть и ножи,
и топоры, чтоб готовить поленья».
В буковый лес укрывается враг.
«О, задержи его, бук!» – «Нет, не стану.
Сколько обугленных бросил коряг
ты на охоте, ломал мои ветви,
корни попортил. Я мог бы укрыть
ваше селение тенью густою».
«Будут поделки, о бук, мастерить
из древесины твоей. Не помог ты –
очень легко обрабатывать бук
всем научиться». Вот в роще дубовой
прячется и ускользает из рук
враг его кровный. И с тою же просьбой:
«Дуб-исполин, хоть бы ты задержал
злое созданье», – Сослан обратился.
«Участи горькой я не избежал:
кто, не щадя ни ветвей, ни вершины,
стрелы готовил из них за столом?»
«Мне отказался помочь, и за это
жёлуди только ты вырастишь. Ком
жёстких плодов по земле разбросаешь –
свиньям по нраву придётся еда,
люди побрезгуют пищей невкусной.
Да неужели никто никогда
мне не поможет?! Берёза, задержишь
хоть ненадолго врага моего?»
«Кровник тебе, значит, белой берёзе
тоже не друг!» – не пускает его,
тонкие кудри, как сеть, опустила,
но не запуталось в них колесо,
катится дальше. «Полюбят берёзу,
лучшее дерево – ты. Из лесов
сучья твои заготавливать станут,
чтобы зажарить на них шашлыки».
А колесо укатилось в орешник,
хмелем увит он. «О хмель, помоги,
враг притаился в побегах зелёных,
самых надёжных сгубил он друзей».
Крепки, упруги у хмеля побеги,
вот и оплёл колесо. Поскорей
стрелы в разбойника нарт посылает,
вдребезги спицы разнёс и догнал.
А в благодарность орешнику с хмелем
доброе слово от сердца сказал:
«Старый и малый, орешник, повсюду
будут к тебе за плодами идти
славными; хмель же дарует веселье,
дорог напиток хмельной и в пути».
Выхватил меч свой, уже замахнулся,
чтоб отомстить, разрубить на куски
клятвопреступника. В страхе забилось,
свету не видит от смертной тоски,
плачет пред ним колесо. «О, помилуй,
что ни прикажешь, всё сделаю я!»
«Можно ли верить? Ты снова обманешь!»
Молит опять колесо. «Так. Семья
есть у тебя, и убей в ней двенадцать
родственников – столько ты человек
на Зилахар истребило безвинных.
Кровная месть прекратится навек!»
Что тут поделаешь! И согласилось,
и покатилось домой колесо,
а от печали дорогу чуть видит.
Путник навстречу идёт. На лицо
только взглянуло – старик. Обратился:
«О колесо, что случилось, открой.
Вижу, ты в страшной тревоге». – «Весёлым
быть отчего? Чуть живое, домой
в горе плетусь. Обещало Сослану
ровно двенадцать убить человек
милой родни – так указано нартом:
«Кровная месть прекратится навек!»
Не разглядело оно, что не путник
был то чужой, а лукавый Сырдон.
«Ежели только обрежешь им ногти,
клятву ты выполнишь. Может ли он
требовать большего?» Не согласилось
и удручённо к семейству спешит.
Хитрый Сырдон обернулся старухой:
«О колесо, как печален твой вид!»
«Съесть бы недуги твои, что придумать?
Нужно двенадцать убить человек
мне из семьи своей, – слово Сослану
дало. За то прекратится навек
злобная месть». – «А зачем убивать их?
Ногти обрежь на ногах и руках
родственникам, вот и выполнишь клятву».
Дальше оно покатилось, куда –
уж и не видит от слёз. Превратился
в юношу гнусный Сырдон, у него
первый пушок на лице обозначен.
Снова он встал на дороге. «С чего
слёзы ты льёшь?» – «Слово нарту Сослану
дадено мною: должно я убить
родственников неповинных двенадцать.
Как же мне горе такое избыть?»
«Ногти ты можешь им только обрезать
с ног, на руках ноготки, вот и всё!»
И колесо призадумалось: «Дали
трое людей мне совет. Унесёт
горе моё. Поступлю по совету –
живы останутся», – прибыв домой,
родичам ногти постригло. Тихонько,
в страхе с повинной сидит головой
и никуда не выходит. Сырдону
хочется к мести его повернуть:
«Так знаменито, а терпишь обиду,
разве нельзя уваженье вернуть?
Колесо Балсага, разыщи Сослана,
лишь тебе под силу гордеца изранить!»
«Не из-за тебя ли, человек-лисица,
навсегда с покоем довелось проститься?»
Лживый язык продолжал убежденье,
и колесо согласилось убить
кровника-нарта. Булатные спицы
новые вставили. Взялось ловить
и караулить Сослана на поле,
и на несчастие нартов, оно
выбрало время, когда подползал он
к зверю. Пришлось храбрецу солоно:
ноги ему по колени отрезав,
бросило ногти в лицо, чтоб умолк,
членов семьи своей и укатилось
мстительное колесо. Изнемог,
кровью Сослан истекает, Кого бы
к нартам послать, известить о беде?
Над головою увидел орла он:
«Гордая птица, прошу тебя – где
братья мои, погляди и поведай,
что умирает Сослан, и закрыть
некому будет глаза после смерти».
«Зря ты ко мне обратился – любить
не за что птице охотника: разве
дал передышку, заметив, что я,
силы теряя, на камень спускался?
Целил стрелой беспощадно! Твоя
больше охота не в радость, согласен?»
Над погибающим коршун летел.
«Станешь ли, коршун, посланцем Сослана?»
«Ишь ты, зловредный, чего захотел!
Множество кур у Шатаны, однако
разве позволил украсть хоть одну?
Тут же за лук свой хватался». В печали
нарт умирающий: «Скоро усну...»
Звонкое вдруг услыхал щебетанье,
в небо с надеждой глаза устремил,
птичка к нему подлетает поближе,
ласточку он разглядел. Попросил:
«Ласточка, ласточка, милая птица,
к Ахсартаггата скорее лети
и извести, что Сослан умирает».
«Слишком хорош ты, чтоб в смертном пути
был одиноким на горестном поле.
Вестником гибели стану твоей, –
помню, как в ливень за пазуху прятал
птенчиков, грел дорогих малышей,
жизнь им спасая. Запоров не ставил
на закромах, наедались мы там
вдоволь. Глаза пусть закроет Шатана
сыну Сослану». – «За жалость воздам
ласковым словом певунье: навеки
будешь любимицей ты у людей».
И полетела в селение нартов
ласточка с грузом печальных вестей.
В поле томится Сослан в ожиданье,
силы собрал, чтоб дождаться родных.
Чёрному ворону жалко беднягу,
кружится над головою: «Твоих
больше не станет удач на охоте,
сколько зверюшек всегда добывал!
И оставлял для меня на тропинке,
чтобы их кровью себя напитал».
«Ах, сокрушаешься, чёрный, напрасно,
крови 'моей' ты отведай сейчас...»
«Это ужасно мне слышать, горюет
сердце моё по Сослану». – «Как раз
счастье и зоркость правдивому. Сможешь
павшего зверя и там отыскать,
где от земли не отделено небо, –
голода ворону не испытать».
Вести печальные ворон уносит.
Следом ворона над нартом летит:
«Кто же заваливать будет ущелья
дичью для нас? Как теперь нам прожить?»
«Ноги отрезанные мне без пользы,
вот запеклась моя кровь. Ты поешь
и не печалься напрасно». Спустилась
низко ворона, чтоб выклевать брешь
в теле израненном, и негодуя,
проклял Сослан толстошеюю: «Ты,
злая ворона, покой отравляешь,
каркаешь днями, а ночи пусты.
Так до утра неподвижно на ветке
стой, а проклятья дрянные твои
боги не выполнят». Из' лесу стали
звери идти, и медведь, наклонив
голову, в горе рычит, причитает:
«Видно, и мне пропадать – одному.
Знаю: никто не заменит в охоте
нарта Сослана, ведь только ему
жажду и голод медведя случалось
дичью подстреленною утолить».
«Поздно. Печалью, дружок, не поможешь.
Мясом насыться моим, – уносить
к мёртвым уж скоро его». – «Ты обидел
словом разящим – такое сказать!» –
стал сокрушаться медведь ещё больше.
«Друга в беде довелось повстречать!
Да наградит бог медведя, чтоб даже
след устрашал бы отважных людей!
Сможешь в тяжёлое зимнее время
спать без кормёжки в берлоге. Моей
дружбой по праву гордись». И для волка,
следом бегущего, горестный вид,
близкая смерть их охотника-друга
невыносимы. Завыл он: «Стоит
смерть за плечами Сослана. Беда-то,
как проживу без тебя? Заполнял
мясом овраги, делился». – «Теперь уж
мне не поможешь. О волк, ты б забрал
мясо моё – пропадёт понапрасну.
Ешь до отвала». – «Прискорбно: сказать
другу такие слова?!» – «Да, я вижу:
плачет у волка душа. Но унять
горечь тоски помогу: всю отвагу,
жившую в сердце Сослана, прошу
в сердце 'твоём' поселить. Но пугливым
сделаться волчьему сердцу скажу,
если преследует кто-то, – подобным
девушки сердцу пусть бьётся оно,
вовсе ещё не засватанной». Тонко
рядом лисица заплакала: «Сном
до'лжно назвать, что повержена доблесть.
Горько мне...» – «Ты, о лисица, не плачь,
лучше поближе иди да насыться
мясом Сослана». Не зверь, а палач,
кровь его жадно лакает. Как только
зубы вонзила в колени его,
нарт закричал: «Будь же проклята вечно!
Мясо не стоит лисы ничего,
лишь за красивую шкуру стремиться
нартам негодного зверя добыть».
И убежала лисица подальше
и поскорее. Такою ей быть.
***
Ласточка к Ассартаггата влетела,
защебетала тревожно: «Угар
вести печальной несу от Сослана.
Смерть на равнине нашел Зилахар
и передал, что отрезало ноги
в самых коленях ему колесо,
в доме Балсага оно обитало,
кровником было Сослану. Несло
гибель бесстрашному вашему нарту.
Чтобы проститься, спешите к нему!»
Старшие в горе и младшие плачут,
бросились в поле к Сослану. «Тому
нет, не бывать, чтоб он умер спокойно!» –
с местью Сырдон поскакал впереди.
«Раньше тебе умереть бы! Ведь нарты
радостно в поле идут, погляди –
под перезвон запевалы заводят
песни, ка'к им подпевает народ!»
Сердце Сослана стеснилось от горя,
но увидал он, что каждый бредёт,
щеки царапая, громко рыдая.
Нарт им сказал о Сырдоне: «Ах, весть
вас недостойную, мне попытался
выдать за правду. Ищите, он здесь».
Разве Сырдона найдешь? Ускакал он,
спрятался. Подняли нарты, несут
еле живого Сослана в селенье.
Вдруг вылетает Сырдон: «Знай, что ждут
дома тебя из лягушечьей кожи
для погребенья одежды; змеи
кожу на гроб натянули». Тихонько
сына к Шатане внесли. «Вы мои
гроб и одежды сейчас покажите».
«Не таковы и одежды и гроб,
чтобы пришлось их стыдиться Сослану, –
та'к среди нартов прославил наш род,
что провожаем 'сильнейшего' нарта,
в скорби обитель направим тебя,
в мёртвых Страну». – «Слишком горькое слово
я услыхал от Сырдона. Любя
нарта Сослана, вы мне покажите
все погребальные вещи». Тогда
вынесли нарты одежды из шёлка, –
волны струящейся ткани. «Беда
наша большая, но гроб мы сковали, –
видишь, червонного золота гроб».
Он пожелал, чтоб его обрядили,
в гроб уложили живым. «Кто же, кто
мстителем будет? Не даст вам покоя
то колесо, что подкралось ко мне.
Кто с ним расправится, меч мой получит».
Нарты молчат, и в опасной войне
нету бойцов. И тогда передали
сыну Хамыца, Батрадзу, завет
нарта Сослана. Не вымолвив слова,
принял он меч – вот и весь был ответ.
Нужно искать колесо. Укатилось,
видно, подальше оно – не нашёл
ни на земле, ни на небе такое.
Как-то пастух к нему нартский зашёл:
«Странно: бугай ежедневно у склепа
вашего ходит, орет, как чумной,
уж и не знаю, что с ним приключилось».
«Ох, неспроста это», – ранней порой
режет упрямца Батрадз, ну а шкурой
плечи накрыл, заревел, как бугай,
прямо у склепа. Вдруг речи услышал:
«Съесть бы тебя на поминках! Не рай
жизнь колеса – от Батрадза укрылось,
ты же покоя и здесь не даёшь!»
«Долго, однако, со мною играешь
в прятки, – Батрадз я. Злодей, не уйдёшь!»
Шкуру снимая, запутался. Быстро
выскочило и пустилось бежать,
в страхе трясясь, колесо от Батрадза.
Селезнем стало и ну улетать!
В коршуна тут же Батрадз обратился
и догоняет, а селезень вниз
бросился – поле с высокой осокой
скрыло его. Но уж гневно возник
храбрый Батрадз в человечьем обличье,
хлопнул в ладоши – осока горит,
а над пылающим полем взлетает
пёстрый фазан. Нарт Батрадз говорит:
«Нет, не уйдёшь!» – и в орла обратился.
Некуда больше бежать колесу,
к вещей старухе влетело в жилище.
«Старая, где тот фазан? Не снесу
снова обмана, сожгу его с домом,
а заодно и тебя, и детей».
Перепугалась вещунья, сказала:
«В сторону кладбища он улетел.
Спрятался в позднее захороненье,
в глуби могилы лежит». Раскопал
эту могилу Батрадз, и оттуда
выхватил он колесо. «Кто напал
подло на нашего нарта, погибнет!»
Он расколол колесо пополам
и на могиле Сослана поставил.
После сказал во весь голос: «Сослан!
Враг побеждён твой – как памятник будет
вечно стоять!» Обратился теперь
к братьям Сослан, к Урызмагу с Хамыцем:
«Склеп возведите. Высокую дверь
склепа прикрытой оставьте, а окна
стройте: одно на восток, чтобы там
солнце встречал я, одно надо мною
в самой средине, чтоб в полдень глазам
радостно было светило увидеть,
третье – на запад, лучи провожать
на' ночь смогу. Лук и стрелы в колчане
рядом со мной положите». Узнать
смерть не случилось лежащему нарту:
вечно он в склепе на солнце глядел,
если сигналы тревоги звучали,
приподымался, – помочь он хотел,
хоть и без ног. Вот однажды мальчонка –
он в пастушонках у нартов ходил –
крикнул у склепа: «Тревога! Тревога!»
Нарт приподнялся из склепа: «Чьих сил
вражеских ждете сейчас нападенья?»
А пастушонок ему: «Да ведь я
крикнул нарочно – не видел тебя-то,
хочешь, мы будем с тобою друзья?»
Стало обидно Сослану, что даже
дети подшучивать взялись над ним.
И перестал подыматься из склепа,
сильно тоскуя по близким своим.
Иллюстрация – картина Махарбека Туганова «Смерть Сослана».