Документальная повесть о моём отчиме Будниченко А.Х.
1. Кони мои, кони!
...Жили Будниченки в хатке, спрятанной «у вишневому садочку» на Житомирщине.
Здесь Алексей родился, рано остался сиротой. Женился на Ганне по любви, хатку с нею построили, а в ней двоих дочерей колыхали. В садочку своем на качелях их качали. Ганна ждала его из Туркмении, где он в красноармейской папахе за бандами на коне гонялся. За те бои в пустыне, за всю самоотверженность и смелость хранил Алексей в своем сундучке именную саблю да часы лично от комдива. Мундир кавалерийский держал в чехле, одевая его лишь на праздники, да на висилля*
Ганна дождалась его, раненного, и с Финской войны. Там, в холодных, чужих снегах Алексей чуть ногу не оставил, да жена его спасла - выходила волшебными травами, да любящим сердцем и добрейшими руками.
Только было приступил он к плотницкому делу, как новая война в поход позвала. Пригодился кавалерийский мундир и сапоги яловые. Снова Алексей вскочил в седло, попав в конную разведку.
- Для конного разведчика лошадь - первое дело: как бы ни устал и ни был голоден сам, а сначала позаботься о ней, - рассказывал Харитонович, бывший полковой разведчик
- Помню, прибыли мы в село Николаевку. Лошадей восемь, а нас, разведчиков, семеро. Пуще глаза коней берегли: спрятали их в надежный, кирпичный дом, а сами в подвале разместились. Ну, немцы, видно, пронюхали про лошадей-то, и давай молотить по дому бронебойными: ни дома, ни шести лошадок... Такая досада взяла, так мы расстроились, что тот обед из конины и есть не смогли. – он с досадой закурил свой любимый «Прибой» и видно было, как руки у него тряслись.
- А почему немцы именно за лошадьми охотились?
- Как почему? - удивился мой названный папка и поднял на меня удивленные, цвета киевского каштана глаза. Как же об этом можно не знать? - Ведь лошадь-то то же, что скоростной велосипед: ей ни горючего, ни дорог не нужно. Пока это пешая разведка доползет, разузнает, приползёт, да доложит, - презрительно сплюнул он. - А мы на конях-то быстренько доскачем до пригорка, в бинокль что надо засечём и тут же пулей на КП - докладывать. В сей момент вражьи огневые точки и технику наша артиллерия и накроет. Вот за это немцы нашу разведку и ненавидели, пуще авиационной. Я за два года в разведке трех лошадей потерял и каждую до сих пор светлой памятью вспоминаю. Конь ведь как друг: в холод согреет, от опасности умчит, да и дом напомнит, родную деревню, где в детстве и скачки устраивали, и в ночном с пацанами у костра страшилки до утра калякали, песни пели.
Особенно отрадны картинки, когда в речке Ирпени купали коней. Чистый приток самого Днипра! То широкий, стремительный, а то местами словно глубокий звонкий ручей под лучами солнца струится. И несет тебя, голыша, с коником, в даль степную. Туда, к самому солнцу! Искупаешься сам, коня щёткой помоешь, гриву и хвост ему причешешь - как уж он довольно заржёт. Залюбленный, он такой послушный становится после чистых ванн - благодарит, значит. А ты ему то корочку хлебную, то сахарочку припасёшь. Берет из руки гостинец нежными губами, да так незаметно, будто на ладошке ничего и не лежало.
И столько тепла Харитонович вкладывал в свой рассказ, что представляешь все те украинские просторы, по которым он так тосковал здесь, в чужой ему полупустыне.
Видишь и сады в винограде, и кавуны* с медовыми дынями на бахче, и рассветы те зоряни, и костёр тебя в ночном согревает, и коней ты купаешь в той, самой лучшей реке его детства...
2. Свадьба
- В колхозе я тоже всегда при лошадях был. – мягким украинским языком вёл свои рассказы Харитонович. Чтобы не утруждать читателя, я пишу в переводе на русский.
- Да и невест тогда тоже на тройках до сельсовета катили. Разнаряженные таратайки, на дугах колокольцы звенят, в гривах ленты заплетенные на ветру вьются. Кучера в картузах с розочками, в расшитых сорочках да кушаках весело насвистывают. В каждом тарантасе по гармонисту с бубном, а где так и скрипка сердце рвёт. А у друга моего, Петра, бандура была, ох и играл он на ней, стервец, душа замирала! Любую песню стоит услышать – тут же подхватит и выводит на струнах, словно сам поет. Да. Лихо так к дому невесты подкатим, выкупим рюмками горилки ее у соседей, что всю улицу перегородили, да от сватов пока откупимся. И всё с шутками, смехом, с кандебобером. Потом уж в хату шли благословение у родителей под иконой, робея, получать. Матинка с батьком на рушнике икону да каравай держат, а молодым хустыну стелют, чтоб на коленях стояли. Потом уж с гиками, посвистом и музыкой регистрироваться всем поездом едем…
Харитонович ни одну рюмку нальёт, вспоминаючи те счастливые моменты. И еще долго рассказывает, как проходили сватовство и висиллья (свадьба, значит), у них на селе.
За дней десять до свадьбы невеста и жених в венках идут по хатам гостей приглашать. Их сопровождает любопытная вереница босоногой ребятни. Жених и невеста обязательно с подарком, да с рюмкой – хозяева хаты если примут подарок, поблагодарят, рюмку горилки выпьют- это, значит, согласны придти погулять на висиллях. Не смогут явиться – откупаются подарком: тот болеет, другому срочно ехать куда-то надо, третий на работу спешит…
Что интересно было – сама свадьба. Курень во дворе специально ставили – брали на прокат в разборе, собирали. Бабы все столбы живыми цветами обвивали, веночками украшали.
Нанимали деревенских музыкантов, те каждого гостя или пару музыкой встречают, шафер по рюмке горилки на подносе подает, закрепляет места - до конца гулянки чтоб там и сидели. Бывало, не хватало в курене мест, так рядом с куренём лавки и столы ставили: считай, всё село - родня, плюс гости дальние, да друзья, подружки.
Угостят званых гостей двумя рюмками горилки, третью на подносе на рушнике подают. Это значит, настало время подарков для молодых на обзаведение хозяйства. Выпьет гость рюмашку, достает подарок и тут музыка заставляет его плясать с этим подарком- будь то поросенок, или холстина, конверт в грошами, или кальсоны – всё равно пляши, всем покажи, чем помогаешь молодой семье. Подарок забирает крёстный отец, складывает рядом в скрыню (сундук). Когда кончится эта церемония, крёстный отец запирает на замок эту скрыню, а ключ отдает невесте. Но если дарили деньги, тогда он их самолично за пазуху невесте вкладывает.
- У нас было принято так же одаривать всю родню подарками: родня жениха одаривает родню невесты, а те им отвечают тем же.
Когда с подарками закончено, музыканты играют только для молодых - танцует парочка счастливых влюблённых, а им под ноги деньги кидают, обсыпают конфетами и цветами. В круг никто не имеет права вставать. Молодых окружают гости, которые сплотившись руками на плечах друг друга танцуют по кругу. Только музыка кончилась, наряженные ребятки собирают в корзинку денежки и отдают невесте. Её усаживают на стул с подушкой и под старинные песни снимают фату, одевают на голову хустыну – бабий платок, повязываю фартушок. Так что, век невесты недолог. После этого невеста встаёт и кидает подушку за спину- кто из девок поймает, у той и свадьба вскорости состоится. Затем невеста с женихом в фартучках угощают гостей. Каждому лично по рюмашке с закуской на подносе. Выпьет гость, закуску всю съест- значит, принял благодарность за честь. А не выпьет и не съест, свадьба заставляет гостя вторично подарок подносить, специально для них играю музыканты. Иные родные специально первую и вторую рюмку не пьют, потому что принесли не один подарок. То телёнка заведут, то жеребчика, то птицу, и снова с этими подарками танцевать надо.
Бывало, не без казусов. Скотина, не привыкшая к такому шуму и людскому восторгу, то вырывается и по кругу не идет, то поросенок верещит, как резаный, из рук вырвется, всей свадьбой его ловят. А иной теленок со страху под ноги гостей лепешку выронит. Это считалось хорошей приметой: помет не убирали, так и топтались по нему – значит, быть молодым богатыми, да и гостям за щедрость Бог воздаст!
Музыка всю ночь гремит, пляски, танцы, песни да шутки. На другой день на лошадке невеста с подружками едет снова по гостям - приглашать родню жениха, а жених с парубками родню невесты созывает. И так всю неделю. Кто-то приходит, а кто не может – откупается подарком. Последний день свадьбы- игрища. На тройках катаются по селу, на майдане по шёлку трав борются, через костры прыгают, показывают кто на что горазд. После каждого показа – пляски, частушки, танцы до свитання- т.е. до рассвета. Под утро уставших молодые едут к невесте за приданым и везут в дом жениха. Бабы в голос ревут, песни жалостливые поют и с песнями по домам расходятся.
Да, про подарки. В первый день не во всяком селе молодых одаривают. Вот в соседнем селе лишь на другой день их в тазы собирали. Дарили те, кто приходил. А у кого дарить нечего, или совести нет, те вчера на-халяву погуляли и всю неделю не приходят. В каждом селе по-своему.
3. Конная разведка
Но о чем бы мы ни говорили, он всегда подведил разговор к конях.
- Вот хоть Муську взять: худая до костлявости, серая, прям, в яблоках вся – для разведки в самую масть уродилась. Ну, умница, ну послушница была, а уж бесстрашная до чего! Никакого обстрела не боялась, от взрыва бомбы рядом она с тропы не сойдет, только ушами прядает. В разведку на ней поскачешь - на боку шашка, в кармане пистолет, а в руках винтовка (тогда автоматов еще не было). Она как будто понимает, что и быстрее надо, и без шума - никогда зря не заржет. И так жаль, что погибла. А было это на Северном Донце. Сам подполковник Стефаненко просил срочно пакет в штаб полка доставить.
- Ребята, - напоследок сказал командир, - ответ тут же ко мне! Постарайтесь поскорее, а! От вас многое зависит.
Послали нас с рядовым Андреевым, отчаянный казак с Дона, скажу тебе!
Мы с Андреевым знали: значит к артобстрелу, к атаке подготовка. Пулей смотались с Мишей в штаб, по пути кое-что приметили, скачем назад по полю: Миша на Чалом, я на Муське. Нас враг в бинокли высмотрел и давай из пулемета палить, минами поливать. Быстро спешились, кубарем в воронку. Кричу Муське:
- Ложись! - Но не успела она мою команду выполнить: рядом снаряд рванул. Мише, другу моему по разведке, голову снесло, а Муську прямым попаданием сразу наповал… Свалилась на Мишу в воронке, только ногами успела дрыгнуть и всё...
А мне осколок сапог по боку распорол, каблук оторвал и этот каблук мне в лоб гвоздями влепился, а я жив и невредим остался. Ну лицо гвоздиками расцарапало- это разве считается? Кровь глаза заливает, а меня такая досада взяла: двоих друзей враз потерял. А пули свистят, мины рвутся, а я злой, кричу немцам: «Ах вы, гады! Ну, берегитесь! Сейчас и вам на орехи достанется!» Обложил врага трехэтажным матом, вскочил на Чалого, скачу к своим. Проскочил, прямо-таки нагло, сквозь огонь, доставил пакет лично в руки Стефаненко, как он просил. Подполковник сразу за зуммер, по телефону приказ отдал и данные, что мы с Мишей приметили. А мне очередную благодарность Сталина хотел вручить. Бумага цветная такая с портретом вождя, где золотыми буквами мне благодарность объявляется от самого главнокомандующего. У меня таких уже несколько было, да что они мне в радость, что ли? У меня слёзы сами капают с горя.
- Товарищ подполковник, лучшая награда мне сейчас - фашиста разутюжить за друга моего Мишку и за Муську - Он понял:
- Подожди меня в блиндаже.
И ушел на КП. В это время наша артиллерия за свое дело принялась. Так разутюжила и первую, и вторую линию врага! - я сам видел. Наши бойцы в атаку рванулись, а немцам почти нечем ответить. Драпанули, гады! Вот вам, сволочи, за Мишу и Муську, за всех наших!
4. Заживо погребенный
- После боев на р. Проня на Западном Белорусском фронте был отбит у немцев г. Могилев. Там еще в начале войны было сформировано народное ополчение, т.е. в 41-ом. Какие там шли бои- это не описать! Недаром Могилёвым город назвали- стал он могилою не одной тыще наших, да и фашистов там тьма полегла.
Враг изрядно потрепал наш фронт. Многих отправили тогда на отдых, на формирование новых частей. Мы с Петром участвовали во взятии многих городов, опять же в конном эскадроне добывал данные на Северном Донце. Там тоже бои были упорные - враг не хотел сдавать свои позиции, к Волге рвался.
Ну, раз мы с двумя бойцами оставили коней в укрытии, поползли к высотке. Выбрав удобную позицию, стали наблюдать за противником, примечая все, что интересовало.
Но, видно, с пригорка засекли нас, разведчиков: градом пули посыпались, снаряды прямой наводкой полетели на эту высотку. Двоих коней наповал сразу. Меня при взрыве приподняло и в воронку бросило, а сверху землей прихлопнуло.
Рядовой Петя Уткин, друг мой, спаситель мой, увидел это и второму разведчику говорит:
- Давай откопаем Лексея!
- Да ты что? - возразил старший по званию. - Убило его, чего время тратить? А-ну, как еще снаряд бахнет - и нас убьет, и задание останется невыполненным.
Сень, а если бы це ты був?
- Ну и что? Убило его, наверняка! Скачем на ПК с донесением, меня прикрывай! Исполнять приказ!
- Товарищ старшина, вы скачить до штабу, я вас прикрою, догоню. Но друга свово не кину, хочь стреляйте на месте. Два года воюем бок о бок, земляки мы… Разрешить откопать...Хоть живым, хоть мертвым, а донесу до роты!
Скрипнул зубами старшина, вскочив на коня, ускакал с донесением. А Петро взял саперную лопатку и откопал друга. На себе под обстрелом ползком до санбата тащил. Як я его зимою 41-го км 6 тащил на плащпалатке, так и он меня в медсанбат доставил.
Я тогда был еле жив: контузия страшная! Потерял и слух, и память, и разговаривать не мог. Три месяца отхаживали меня врачи, уже подготовили документ о списании подчистую. Но молодой организм победил недуг. Петро мне передачки таскал: мы, разведчики, неплохо жили, самые первые сливки везде снимали, у нас пожрать всегда чего было.
Через два месяца и он ко мне в полевой медсанбат попал, в одной палатке месяц в карты играли. Ему в пах разрывная пуля попала, кусок мяса солидный выдрала. Нога долго гноилась.
Меня уже выписали, а он всё червей кормил, наверное, месяца полтора. Пока я был в резерве, Петро вылечился и попали мы с ним под Сталинград.
5. В ледяной купели
Где-то в Генштабе и Ставке готовился и зрел план окружения Армии Паулюса, впереди был «котел», поражение врага, а пока шли бои с переменным успехом, наверное, больше для виду, чтобы усыпить бдительность врага, чтобы он сюда как можно больше сил подтянул. Советские бойцы то наступали, то отступали по тонкому льду Волги. Осенью 43-го отступал и 1882-й полк. Бежали поредевшие батальоны по чистому снегу и были отличной мишенью для врага, засевшего на высотках волжских утесов. Фашист cнарядов не жалел, так что река стала для многих могилой
- полыньи зачернели от берега до берега. В одну из них с двенадцатью бойцами угодили и Бедниченко с Уткиным. Ледяная купель обожгла тело. Они хватались за края полыньи, и только приготовлялись для прыжка на нее, как прицельный огонь заставлял прятать голову за ледяные глыбы.
Сорок пять минут продержал враг бойцов в ледяной купели. Сил не было на поверхности воды держаться: окоченели руки, все тело в судороги сводило, уже водою захлебывались. Но тут наши пулеметы и артиллерия заработали, подавили ту огневую точку, что на мушке держала бойцов.
Спасательная команда вытащила солдат из водяного плена. Но мороз так сковал одежду, пока санитары тащили, что в санбате резать пришлось.
Там быстренько спиртом оттерли, дали его глотнуть, тогда только Алексей смог сказать про ранение: осколок выше колена в мякоти застрял. Минутное дело - вытащили, зашили, перевязали и через пару деньков на формирование дивизии попал. А там снова разведка, донесения, отступления и наступления, бои за каждый город, за каждое село, за каждый дом и высотку.
6. Ловушка
Первый украинский фронт многое сделал для Победы, и, может, проскакали бы друзья победным маршем на своих скакунах по поверженному Берлину, да в одной из вылазок попали они в ловушку врага - очень уж не любили фашисты конную разведку. Подпустили разведчиков близко, чтоб наверняка уничтожить, да залпом и жахнули. Петрухина сивого Гнедка ранило в четыре ноги, пришлось его пристрелить. А конь Алексея, карий Гром, был убит прямым попаданием.
Грохнулся любимец прямо на хозяина - руку сломал, ключицу выбил, живот помял, и так ноги придавил, что если бы не раненый в ногу Петруха - не встал бы кавалерист сам. А тут еще и осколки впились во все тело, саднят, кровь хлещет.
Один осколок на всю жизнь метку Алексею оставил, раздвоив подбородок. А Петро с тех пор хромым остался - перелом голени неправильно сросся.
Перевязали кумовья друг друга и тёмной ночью поковыляли к своим.
Но на войне так быстро меняются позиции, что к утру обессилевшие раненые очутились во вражьих окопах. Как так? Вечером же были наши...
Нелепо вышло, непростительно! Бдительность потеряли, олухи, в медсанбат спешили...
Скрутили враги раненых, на допросах поизмывались, избив до крови, а ничего не добившись, в концлагерь угнали. Как ни корили себя однополчане, а вместо победного марша по Берлину, прошли пленниками пол -Европы. Считай что, по всем концлагерям...
========
* Висилля - свадьба (украинск.)
7. Третий побег
Не высказать невыносимое положение пленного,особенно, раненого: болит рана или ничего не болит, а иди работай, как все. Иначе пуля или крематорий. Но смириться с этим тоже невозможно,- фашисты унижали, пинали в пах; больных не лечили, а расстреливали. В бараках летом тесно, душно, а зимою холодрыга.
Постели – голые нары с истёртой соломой в грязных матрасах и наволочках. Байковые одеяла не грели. Пол цементный. При непосильном труде в карьерах кормёжка хуже некуда- бурда, мутная юшка из овощей. Чаще в алюминиевой мятой чашки плавали пару капустных чаинок. Как стерпеть такое?
Потому при удобном случае землякам дважды удавалось бежать, но их всякий раз ловили с овчарками, которые от ярости живого места на беглецах не оставляли.
Кое-как зализав рваные раны, друзьям еще сильнее жаждалось свободы.
Новый начальник охраны – высокий, лощёный, спортивного вида, с орлиным, прямо-таки кавказским носом Пферд*, прозванный в лагере «пердом» за то, что не стеснялся громко портить воздух на поверках, ( у немцев это естественным считается, потому где угодно застанет такая оказия, даже, наверное на балу- рвут безо всякого стеснения. Ведь газы вредят здоровью!) повадился тренироваться на беглецах, используя их «грушами»-манекенами на ринге. Это у него называлось "профилактикой от побегов" До того избивал, что мочи не было сдержаться, чтоб не ответить ему приличной оплеухой. Но тогда – явная смерть. А жить хотелось хотя бы даже так.
Сплёвывая кровь вместе с зубами, кавалеристы решились бежать в третий раз. Благо, случай представился: послали их с Петром строить новый лагерь как раз на границе с Францией. Оставалось только достроить новый туалет для обслуги и устранить кое-какие недоделки. Колючая проволока временно прибита к деревянному туалету пока что в один ряд, а за ним заманчиво зеленела весёлая рощица – всего шагов сто по полю. И - свобода! Там люди живут, а не существуют.
Живут в тёплом доме, в мягкой постели. Едят человеческую еду за столом, накрытым красивой скатертью. В лесу гуляют. В кино ходят. Газеты, книги читают...
Любимых своих целуют и детей растят. Как же хочется быть человеком, а не рабом!
Но среди бела дня куда побежишь? Собаки, охрана...
Правда, прожекторы еще не успели поставить. Да и пьяные немцы сегодня – какой-то праздник у них, что ли? Но что-то особого веселья не видно, одна пьянка. Флаг с чёрной лентой приспущен. Э, да у них траур! Какой там фашист подох? Чтоб им всем скорее попередохнуть, мучителям! Как позже узнали - это враги поминали своих погибших на Курской дуге. Но все эти факты в пользу беглецов. Это же просто фарт! На днях пригонят пленных, надёжно огородят, включат освещение, тогда жди случай.
Ночь им выпала, как по заказу - луна стыдливо спряталась в клубках уродливых туч, в метре ничего не видно. Небо тоже собиралось пофартить им мелким, нудным дождём. Приползли свободолюбцы к выбранному месту, осторожно отодвинули подготовленные днём в туалетах доски – якобы, через них выскочили, а сами спустились в дырки туалетов, да и продержались сидя на лагах, скрючившись в три погибели, двое суток!.. Никто и подумать не мог искать там беглецов. Всю округу охрана прочесала зря... Ух и злились! Когда охранники приходили справлять нужду, пленники замирали. Не дай Бог придётся чихнуть или кашлянуть! Да что там чихнуть? Дыхнуть страшно! И кто догадается заглядывать в тёмную выгребную яму? Чего там высматривать? В новом "кабинете" вонь была терпимой, ибо ямы были глубоки и вентиляция хорошая.
Аккуратные немцы, куда бы ни приходили, а начинали осваивание территории именно со строительства этого объекта. Строили капитально, удобно. Даже на передовой умудрялись в сапах и траншеях удобства себе обеспечивать.
Когда суматоха по их побегу немного улеглась, пленники в предутренний час выбрались из ямы и канули в темную ночь. Неделю в лесу грызли кору и ели коренья.
В городке, куда кумовья пробрались, к кому ни постучат, а перед ними, как перед чумными, двери захлопывают. Французы боялись оккупантов, не хотели жизнью рисковать ради пленных, да и русского языка не понимали. А беглецы по-французски знали лишь «Бонжур, мадам!». Смогли они выкрасть кое-какую одёжку, немного овощей, за что их дважды чуть не сцапал патруль. Кумекали беглецы, как бы и куда двинуться дальше? Патрули с собаками маятником днём и ночью туда и сюда, как заведённые. Как прошмыгнуть незаметно? Оказалось, что беглецы схоронились невдалеке от немецкой комендатуры...
Пока они выжидали удобный момент в подвале разрушенного дома, на рассвете собаки патрульных их вынюхали... Просто мужики громко храпели...
Так, сонных, без проблем их и взяли...
Снова погубила беспечность: на стрёме стоять посчитали излишним.
=========
* Пферд (Pferd) – лошадь (немецк.)
8. Рабство
Под автоматами повели пойманных в комендатуру.
-Schnelle, rusischе shcwein! *- торопили фашисты. Им за поимку русских поощрение светило. А у кумовей ёкнули сердца: за третий побег наверняка расстреляют.
Но тут возле них, на счастье или на беду, остановился какой-то толстяк, залопотал по-немецки, достал из кармана и сунул пакет патрульным. Вдобавок из брички две бутылки шнапса им придарил.
Немцы обрадовались:
- Mitnechmen? Qut, qut! *
- Prendre!* - и отпустили пойманных.
Француз забрал пленников с собою. По всему видать, такая процедура купли – продажи пленных здесь проводилась не впервые. Спрятав связанных по рукам и ногам мужчин в телегу под мешки, толстяк сел на них сверху и привез купленных рабов на свиноферму. Француз был красивый, очень большой, лысый и полный, но грубый. К тому же, порядочно пьяный.
Расхожее мнение о русском пьянстве спорно. Французы пьют не меньше. А первое место в мире по потреблению алкоголя длительное время держала Ирландия.
Россия же до 1917 г. по потреблению алкоголя стояла на 70 месте в мире.
Гитлер считал, что Россию победить можно в 2 счёта: 1)- мужчин дешёвой водкой, 2)- женщин –растлением: на каждой трамвайной остановке поставить порноклуб и шинок.
Пленники, вдыхая перегар француза, могли только ему завидовать. Француз был вольный казак, мурлыкал песню, не поспешал свою лошадку. Часа через два привез рабсилу за железные ворота. Позвал охрану. Пленникам сняли с ног путы и повели в свинарник, только там развязали руки.
Это была не усадьба, а просто крепость – мрачного готического вида замок, большое подворье с высоким кирпичным забором, а вокруг аккуратненький парк с подстриженным кустарником и множеством клумб с экзотическими цветами. Среди этой красоты дисгармонировали свора собак, засовы, пудовые замки и свиной зверинец, как кавалеристы сразу прозвали своё заведение. Охранники и колючая проволока по периметру. А по ней через каждый метр консервные банки прикручены с гвоздями внутри - для сигнала, значит. Выбраться отсюда и мечтать нечего, тем более, что француз запер их в свинарнике, объяснил непонятным французским бормотанием и жестами что делать, и ушел.
Почти два года так и жили кумовья-однополчане в свинарне: под надзором охранников с утра до ночи варили варево, кормили поросят и свиней, чистили клетки и свиноматок, раз в неделю купали поросят, выгуливали в загоне взрослую скотину. Спали рабы под теплыми боками свиноматок, ели вместе с ними из одного корыта. Свиное молоко спасло пленников от истощения и болезней.
- Полезное, сладкое, вкусное свиное молоко! Мы тебе гимн поем за спасение!- благодарно повторяли Алекса и Петро, вытирая рты после сосания довольно похрюкивающих свиноматок.
=========
* Schnelle, rusische schweinе! – быстрее, русские свиньи (немецк.)
* Mitnechmen? Qut, qut * - Взять с собой? Хорошо, хорошо! (немецк.)
* Prendre* - Забирай с собой (французск)
9. Четвёртый побег
Однажды попали они в дом в распоряжение хозяйки. Нужно было переместить мебель из одной комнаты в другие. Таковых оказалось 12! У них ожидалось что-то вроде наплыва гостей. Леон - хозяин был в отлучке, а хозяйка пожалела заморышей русских работяг, в честь какого-то французского праздника угостила их всякими деликатесами, даже винца налила. У Петра и Алексы от обилия пищи чуть заворот кишок не произошел. Свиное мясо в фольге запечённое. Горшочки с картофелем с курятиной. Незнакомый, запашисто-вкусный супец с нежными лягушачьими бёдрами в отдельном соусе. Форель в яйцах обжаренная. Мягкий, пышный мясной пирог вроде нашей кулебяки. Какой-то необычный кисель и прозрачный то ли холодец, то ли студень в зеленых листочках. А уж к чаю каких только сладостей ни наставлено- глаза разбегались, так всего попробовать хотелось. Одних конфет сортов восемь, печений столько же, торты, булочки в пупырышках, посыпанные пахучей пудрой, зефир и сливки, сыры и колбаски...
Батюшки мои! Вокруг война, голод, разруха, а тут жируют по-царски... Притом, прислуга в фартучке и с наколкой на голове изящно подает всё это в дорогой посуде,- золочёные, в картинках приборы, можно сказать, тоже царского вида.
Мужики из деревни сроду такого не едали, такого великолепия тоже не видывали: шикарная мебель, тяжёлые дорогие шторы, картины в золотых окладах, изысканные статуэтки ангелов с крылышками, тумбочки и кресла с гнутыми ножками, белый рояль в гостиной и пальмы в бочках, обилие необычных цветов просто сбивали рабов с толку. Однако, хорошо же французяки за наш счёт устроились!- думал каждый.
Хозяйка этого пира Франсуаза, видимо, рискнула искупить мужний грех и проявить православную благотворительность, накормив рабов в собственных покоях.
Наработавшись по хозяйству, за все эти годы три раза в день поели человеческую снедь! Да ещё какую! Да ещё за настоящим столом! Да в какой посуде!.. Будет что потомкам рассказать!..Сытые "гости" уже зыркали глазами – как бы скорее сбежать из всего этого великолепия в свою простую, родную, бедную деревню? Поди, война давно кончилась.
Так оно и было - из обрывка старой газеты, что из мусора прихватил Петро, узнали они, что Родина отметила Победу над фашистской Германией парадом на Красной площади ещё в июне... А на улице уже желтел октябрь… Не может же их рабство продолжаться вечно! От обиды сердца зашлись и так домой захотелось, что готовы были на всё. Так вот почему охраны на подворье нет, только один, вечно пьяный ночной сторож... Это же шанс!
Но грациозная хозяйка, видно, заметила их настроение и ностальгию. Она посуровела, приблизила двух огромных овчарок и на поводке сопроводила мужчин, заперев их в свинарнике. А там смрад от испражнений и газов глаза выедал, лёгкие задыхались от нехватки воздуха, а визги поросят все уши прожужжали.
Завтра Леон должен пригнать фургон за откормленными хрюшками. Как бы вместе с этим мясом-салом улизнуть отсюда?
Но на другой день фургона, почему-то не было. Заявился к ним пьяный и злой Леон, как всегда с кнутом - избивать своих рабов, если увидит какой непорядок.
Подкараулили мужики его за дверьми, напали с двух сторон, скрутили толстяка его же кнутом, кляпом рот заткнули - тот и пикнуть не успел. И обыскать не забыли: изъяли «вальтер» с патронами, франки, ключи от крепости.
Перестреляв собак, избили связанного хозяина, приговаривая:
- Вот тоби, сволота, за выбити наши зубы!
- Вот тоби, гад, за вси издевательства!
Ох, с каким же удовольствием, как смачно изматерили они своего мучителя!
У перепуганной хозяйки реквизировали кое-что из одежды и еды. Увидев рабов с оружием, та всё поняла, приказала собакам лечь. Стрелять этих псов мужики не стали. Подпёрли дверь хорошим колом: ночной сторож откроет.
Закинув ключи от свинарника (с запертым в нём хозяином) в бурьян за забором, пленники привычно запрягли коней и – ищи ветра в поле...
10. "Дискотека
- Эге-гей, слобода!
- Эге-гей, небушко, здоровеньки булы!
- Ох, i бо! Красота-то яка! Сонечко яке щiрое*!
- А воздух якiй чiстЭнький, хочь в кошеню ховай*!
- Матынька рiднесинька! Тышь яка ласкава, ни тiбi выстрилiв, ни тiбi вiзга порося... И головного борова-ворога немае, францюзякы сранаго... кляп иму в душу!
- Та, мабуть, там ёго жiночка муженька з говна выколупувае...- смеялись мужики.
- А наглавнiше - слобОда, куманёк! И-эх, ё-моё, так-перетак...
- Дывысь, кум, горобцi за кордоном, як i в нас на Батькiвщiнi, щебечуть! – радовались вырвавшиеся на свободу даже воробьям. Эти "хлопчики" тоже их свободе радовались: и щебетали, и в пыли купались, и дрались друг с дружкой. Всё, как дома...
- Боже ж мiй, Боже! Невжешь дожилы, кум?...
И тихонько «Кармелюка» спели, вспомнив, как расправились с хозяином свинарни:
Зовуть мене - розбіцником,
я людей - вбиваю.
Я богатих убиваю,
бідних - награждаю.
Мужики не скрывали радостных слёз и даже гопака сбацали, раздобыв «веселительного». На "грОши францюзяки" пир устроили. С дискотекой... Петро на "бандуре" играл, приспособив для этого найденную на чердаке гитару с одной струной. Алексей сопилку из лозы выстругал и подсвистывал куму, приплясывая.
Кто бы на них со стороны посмотрел, подумал, что эти усато-бородатые, одетые в грязные лохмотья два мужика то ли из дурдома сбежали, то ли пьяные бомжи, то ли вовсе бандиты с большой дороги после хорошего куша веселятся...
А Петро красивым тенором песню красивую про любовь затянул. Алекса подтягивал вторым голосом. Да так ладненько-гарненько песня у них звучала:
Вьетця наче змiйка неспокiйна рiчка,
Тулыця блызэнько до пиднiжжя гiр.
А на тому боцi там живэ Марiчка
В хатi, що сховалась у зэлэний бiр
Алекса и Петруха в этот момент представляли свои довоенные уютные, белые хатки "У вишневых садочках". Виделись и хаты их девчат по юности, возле которых хлопцы распевали песни, вызывая любимых на свидания. Петрова Галюня и вправду жила под крутояром над речкою.
Як из хаты выйде, на порозi стане,
Заблэстыть красою широчiнь рiкi.
А як засмiеця, щей з-пид лоба гляне -
Хочь скачi у воду кажуть парубки.
То ж нехай смiеця непокiйна рiчка.
Всэ-таки дорогу я туды знайду.
Чуешь, чi не чушь, чарiвна Марiчка?
Я до твого серця кладку прокладу!
Вспомнили мужики село своё, какие висилля* до войны справляли, как песни пели... А уж как баб-то любили... Это ж в какой такой мужской компании без разговоров о женщинах обходятся?..
- А я теперя и не мужик став... Яйця и ти повысохлы... Вот возвернуся до дому, а мэнэ жинка взашиюку...- матюгнулся Петруха.
- Тю, нашов чего турбуватися! - успокоил его друг.- Да вона тэбэ за мисяць так откоримить, ты ще до трёх вдовиць забигаешь...
- Дай-то Бог...Ще було б чим ии мынэ видкармлювать...
- Ничого, кум, заробым! Руки, ноги е. Ще й жинок та диток понянькаим!
И так ему остро захотелось домой, что он вдруг высоким альтом закинул свою мечту в это чужое небо:
Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю:
Чому я не сокiл, чому нэ лiтаю?..
Чому мiнi, Боже, ты крылец не дав?
Я б пОлон покинув,
До дому б злiтав..
Вплетал он в канву песни свои заветные желания. Но не смог допеть, слёзы песню задушили...
А над ними в небе, словно в бездонном море, плавали, кувыркаясь и бултыхаясь в бесконечной сини, две неизвестные чужеземные птицы...
=========
* турбуватися – беспокоиться, заботиться
* Приношу извинения за неправильный украинский текст - отсутствует украинский набор букв.
11. Свобода на... сутки
Не зная французского, беглецы кое-как добрались до властей - километрах в 20 от места побега. Несмотря на осень, городок утопал в цветах и в зелени, которые очень искусно прикрывали последствия недавних налётов войны. Было много магазинов, пабов, ресторанов. Везде толпился разный люд. Мелькали автомобили и велосипедисты. На стройках кипела работа. Когда беглецы с горем пополам нашли нужное учреждение, городок окутал сиреневый вечер.
Французы отнеслись к ним хоть и вежливо, но в их взглядах сквозило некое превосходство и настороженность, а уж явное недоверие так и светилось. Их в первую очередь направили в баню, где одежду вместе со вшами сожгли, патлатые головы в ковтунах и рассчёсах, усы и бороды брезгливо сбрили, и в карантинный лагерь поместили.
Отдельная койка и чистая постель! Душ! Сносное питание! Газеты и книги! Радиоузел... Можно ли мечтать о большем? Это же Европа! Даже предлагаются экскурсии! Правда, у кого деньги есть. Но Алекса и Петро согласились посмотреть городок с сыроваренным и винным заводиками. Надо же было куда-то Леоновы "свинские" деньги девать... Что они с ними будут делать в своей Батькивщине? Вот и поехали мир посмотреть.
В местный музей сопротивления, скромно открытый накануне, заходить не стали. Хватит того, что в жизни видели и пережили. Злодеяния фашизма на своей шкуре испытали… Зачем снова тревожить и без того раненые души? Французские маки с ними в лагерях тоже томились: просветили так, что дай, Боже, знать и не дай, Боже, испытать...
Вернулись мужики с экскурсии и уж порассказали в лагере много интересного.
Зато и их интересно просветили такие же бедолаги, бывшие пленные. Так земляки узнали печальную новость: вернувшихся из плена на Родине не жалуют, - грозит им лагерная баланда или ссылка. И надолго... Это личное распоряжение Сталина. Того любимого вождя, с именем которого на устах они ходили в бой и скакали в разведку, ежеминутно рискуя погибнуть не от простой, так от шальной пули. Имя Сталина было в их наградных листах там, на передовой, в огне, в окопах и ежеминутной опасности вручали им медали и благодарственные листы, подписанные всесоюзным старостой Калининым и самим Сталиным! Поминали имя вождя и в фашистских лагерях: Сталин победит и освободит их из жуткого плена. Сталин войска пошлет освободить своих сынов из рабства. Сталин... Сталин... Не может он издать такой Указ! Ну не верилось и всё тут! Но другие верили. Сталин ведь может всё! И боялись... Недаром многие решили просить здесь гражданство, другие напрочь отказывались от депортации в Москву. Но кто кого спрашивал?
- Конечно, орденов не надо, но неужели за наши страдания простить нельзя? – наивно думали друзья.- Мы же раненые в плен попали, случайно, а не сдались, задрав ручки кверху. Вот посмотрите на наши шрамы, на исполосованные фашистами спины, на искусанные овчарками тела- за побеги. А вот осколки в телах, - до сих пор грызут болью.
Да кто будет смотреть на бывшие раны? Кто тебя спрашивать будет?
Раз был в плену, значит, трус! Значит, предатель! Значит, презренный и дорога тебе одна- отмывать грехи на стройках социализма. Будь эта стройка на холодном Севере, или на жарком юге. Строй социализм и коммунизм там, где Сталин считает нужным строить... Но не дома у бабы под боком...
Через некоторое время кавалеристов под русским конвоем отправили в Москву.
Там тоже долго решалась их судьба – КГБ терзало вопросами да допросами:
- Где в войну воевали?
- Когда к немцам переметнулись?
- Где полгода после войны скрывались?
- Чем занимались?
- Кто вас завербовал? За сколько?
- Явки? Явки называй, быдло! Быстрее, ну!
И в зубы рраз. И в ухо два... Но объяснения друзей проверили, (благо, перепуганные французы не отказались подтвердить) и осенью 1946-го решилась их судьба:
- Сутки на сборы! - приказал строгий майор КГБ. - И на 10 лет в Караганду! Быстро собирайтесь и в путь!- и презрительно сплюнул вслед:
- То же мне, кавалеристы выискались... Будь моя воля, я б вас… Прреддатели, так вашу!
- Ладно хоть не в каталажку!- проглотив обиду, обрадовались однополчане, чуть не бегом покидая грозное заведение.
12. Прости – прощай
Вернулся Алекса в свою «хатку у вишневому садочку» на Житомирщине, а встретил его пустырь да глубокая воронка, что бурьяном заросла... Вместо сада увидел голую трубу над входом в убогую землянку. Раскиданные черепки разбитых глечиков в густой траве, в которых что-то вылизывали облезлые кошки.
Господи, сюда ли спешил солдат? Эту ли унылую картину носил он в сердце долгие, трудные годы? Душа в пятки провалилась. Еле соорудил цыгарку – так руки тряслись. С колотящимся сердцем постучал. Открыл скрипучую дверцу безрукий незнакомец:
- Тоби кого?
- Та Ганну трэба.
- Шо ж, заходь.
Затоптал цигарку.
Спустился по земляным ступеням в тёмную нору, еле освещаемую коптилкой от снаряда. Господи, да что ж это такое? И тут, как было в лагере: нары в два этажа, прикрытые рваньём. Две колченогие табуретки. Стол, сбитый крест-накрест не струганной доской. На все это убожество уныло взирал с закопчённой иконы лик Николая Угодника. Погасшая лампада маятником колыхалась под низким потолком.
Полосатые домотканые половички цветной дорожкой вели к закопченной печурке. На припечке горшки, крынки, глиняные чашки и расписанные, но обгрызенные деревянные ложки. На низкой лавке вёдра с водою и плавающий в них щербатый ковшик. Всё это Алекса быстро схватил зорким взглядом разведчика и помрачнел ещё больше. Успел только вымолвить «Добрий дэнь!», как исхудавшая, постаревшая Ганна не кинулась мужу на шею, а с воем рухнула ему в ноги:
- Ой, просты, Алэкса! Просты-но, муж мий! Дви похоронки на тэбэ получила, тэпэр, бачишь, двумужня оказалась... - виновато тараторила женщина в застиранном платьишке и в белом платочке, прикрывавшем некогда её смоляные, а теперь белые, как лунь, волосы.
- Ой, Господы, грих-то який! - крестилась она, не вставая с колен.
- Да шо тут прощать, жинко моя? Який грих? Пустое. - Он поднял её с пола, прижал плачущую к себе.- Главно, шо я живый! И вы жывы! Сбирайся-но, дитэй бери да поихалы зи мною.
Но Ганна выскользнула из его несмелых объятий. Она сначала выпроводила безрукого мужчину за порог, недолго с ним пошептавшись. Дверца проводила безрукого чужака жалобным скрипом. Лишь потом Ганна твёрдо заявила:
- Йидь Алэкса, ты сам. А мы тэбэ и тут подождемо.- И снова надрывно, с причитаниями заголосила. Ей вторили проснувшиеся от шума доньки.
Обнял он худенькие плечики, поцеловал чернобровых дочек, с удовлетворением отметив, что обличьем оби дви дони черняви в батьку. Потом седую косу жены погладил.
- Так десять рокив, Ганнуся...- и не сдержал слёз. Затрясся солдат от безысходности.
- Ну и шо ж? Я свого чоловика и бильше б чикала*– Не испугалась жинка, но наотрез отказалась покидать родную сторонку.
- Ну, тоди йихайте до моею матери. Чув я, шо ии хата цила осталася.
- Раз чоловик так каже, шо ж, пойидым до нэньки - охотно согласилась маленькая жиночка. Прижал солдат к сердцу подросших дочерей, оставил им свой тощий сидор, да скорее на станцию. Зареванная семья выползла из землянки проводить батьку и хозяина. Помахали ему во след.
И он ушёл. Пешком. Шел и не узнавал родную сторонку: все 15 км голые печные трубы, обгоревшие сады. Ни одной целой хатки. Ни одного плетня. И ямы, ямы, да воронки на пути. Ни одна собака его не обгавкала. Ни один петух не прокричал вслед. Тишина. Звенящая тишина безмолвия родной сторонки провожала своего гражданина с Родины.
На вокзале Алексу поджидали счастливые Уткины – Петро с чемоданом в одной руке, другою Надю обнимал. Сын Мишка с портфелишком и лыжами в руках стоял впереди отца. Все улыбались. Скудные пожитки - за плечами. Вопросов задавать ему не стали.
В скотском, вонючем вагоне, битком набитом такими же «провинившимися», две недели ехали вынужденные путники, расположившиеся на нарах и в проходах.
Женщины отгородились от солдат пологом. У них свои разговоры. У их детей свои тихие игры. Солома. Дым от цыгарок. Чайники с водою меж колен. Солдатские фляжки с самогоном. Пьяные песни. Пьяные слёзы. Пьяны разговоры и споры.
Время от времени этот гвалт мигом прекращала то грустная, то залихватская мелодия гармошки. Хор солдатских глоток подхватывал мелодии военных и любовных песен.
Лица светлели, глаза смотрели уже без той безнадёги, что блуждала в них до песни.
Из-за полога выглядывали любопытные мордашки оборванцев-пацанов. В мелодию вплетались высокие женские голоса. Смех и шутки ещё долго сотрясали вагон.
На всё это охрана не обращала никакого внимания. Такие же солдаты, только при оружии и в погонах сидели у раздвижных дверей вагонов. Пусть пассажиры что хотят говорят и поют, лишь бы не сбежали. Правда, бывали невозвращенцы при массовой отлучке во чистом поле. Для этого специально останавливали состав: справить нужду трижды в день надо. Так беглецов, если не сама охрана догоняла, то пуля настигала обязательно...
Паровоз подолгу стоял на станциях, громко выпуская пар: там запасался углем, там - водой. Но на каждой станции красные вагоны непременно пополнялись новыми пассажирами. Их погрузка была по списку и непременно ночами, и в далёких от людского глаза тупиках. При подъезде к Караганде в «телятниках» было так тесно, что можно было только сидеть друг у друга на коленях.
Сумный был всю дорогу Алексей, душа разрывалась от боли, только пил горькую, прихваченную у спекулянтов на станции, да со слезами пополам «Кармелюку» затягивал.
Повернувся я до дому,
Тай не маю долі,
хочь сдається
не в кайданах,
та все ж не на волі.
Маю жінку, маю діток
та я їх не бачу,
як згадаю про їх долю
сам гірко заплачу.
Надя и Петро, соседи по «соломенному купе» успокаивали его, да никакие слова сейчас не согрели бы разбитое сердце. Ганна не захотела могилы предков покидать, а его, живого, предала, детей осиротила. Поди, с безруким мужиком щас… – ревновал жену сосланный муж. Вишь, как она, судьба-то, распорядилась. Мечтал в конюшне работать, жинку холить, да вишнями дочек баловать, замуж их выдать… Да мало ли... А его, как преступника какого, лишили и крова, и семьи. С Родины выгнали. Как вредного элемента сослали к чертям на кулички на целое десятилетие!
Вроде, он не за Родину кровь проливал, раненый вынес столько мук в плену, здоровье и зубы там оставил. А его ещё и наград лишили, и сержантского звания, словно какого-то предателя Родины…
- Люды добри, за що? Ну, скажить мени- за що?..- пьяно вопрошал он и трясся от рыданий. В ответ ему, в такт исстрадавшегося сердца, равнодушно стучали колёса вагонов, уносившие сотни ссыльных в неизвестность. За зарешечённым окошечком (где-то на уровне головы) хмурилось блакитное* небо, в котором махали крылами стаи свободных птиц. Даже птахи домой летят, только они одни - из дома...
Он ли один так горевал?.. Собери всю тяжесть людского горя этого состава бывших пленных, получатся два состава несправедливости и страданий.
Возможно, среди них и была некая часть настоящих предателей, добровольно сдавшихся в плен и служивших фашистам, но большинство ехавших, как Алекса и Петро, были безвинны. Просто на восстановление разрушенного войной хозяйства и экономики нужны были бесплатные рабочие руки. Нужны там, куда слали такие составы... А они летели во все стороны нашей необъятной Родины...
...В Караганде ссыльным определили место работы - шахта...
=========
* Я свого чоловика и бильше б чикала- я своего мужа и дольше бы ждала (с украинск)
13. Эх, судьба-злодейка
В один день с похоронами Сталина застала Алексу в общежитии-бараке телеграмма от дочек: ночью сгорели в хате мать и жена…
Сразу фронтовые раны заныли, осколки войны в теле зашевелились и душа заплакала. Даже надоевшая язва желудка не выдержала горя, закровоточила - прободение.
Отлежался ссыльный после операций, оставив в хирургии немецкие осколки да три четверти желудка. Челюсти вставил. Из больницы его, слабого и еле живого, забрала к себе рыхлая санитарка Марья - всё мужик в доме будет. В шахте Алексе уже не работать, так что, поправившись, инвалид определился на станцию на мазутную должность – осмотрщиком вагонов.
И беспрестанно терзала его мысль о гибели любимой жены, да вина перед матерью.
Ведь в тот краткий приезд он так и не смог зайти к ней хотя бы на минутку – она жила в другом районе. За сутки было не управиться.
- Мамко моя, мамця! Шо ж ты не сбереглася? Я ж до тэбэ жинку з дитями видправыв, а ты... Шо ж ты наробыла? На шо ж ты нас покинула? Щей и мою жиночку прихватыла...
-Просты мэнэ, матынько. Це я вас не сбириг. Хочь и не по своеи воли, а все ж... Будь я рядом, чи допустыв бы до вашеи погибели?..
- Це Сталин мэнэ до вас не пустыв. Вот тэпер ёго нэма, хай ёму грыцю, може хочь на могилочки ваши колысь попаду?.. Простыть мене, невдалого!
- Эх, судьба-злодейка! Шо ты тильки з людями вытворяишь?
Такие думки всё чаще теперь посещали Алексу. Тревожилась душа и за дочерей. Как они там без своего таты, сиротки? С кем? Где проживают? Может, по чужим куточкам схиляются?
- Була б своя хата, так выписав бы кровинок сюды. А в свою хату ця гидра Марья чи допустэ? Зъисть усих трёх со свиту, не наче... Поихать бы на Батькивщину, провидать донек своих, дак срок ссылки ще не выйшов. Не отпустили даже на похороны... Нема у мене ни яких прав, ни який слободы, хочь вийна давно кончилась, а я все ще в плину... Все в тим же свинарнику наче почиваю...
С Марьею он не жил, а маялся: разве пьющая женщина - жена? Или мать? Так...
Придёт он, бывало, с ночной смены голодный, уставший, а в доме кавардак, жена с загалённой юбкой среди пустых бутылок валяется... Ещё и мужик чужой на перине храпит… Где она их только выискивала, непутёвая? И возмутиться было нельзя, она сразу в крик, в упрёки:
- Забув, у чией хати живешь? Забув, як я тебе з гроба вытягнула? - кричала Марья на всю улицу. - Ны наравиця, топай геть,- двери виткрыти! Иды знов у свою гнилу общагу. Я тебе не задержую...
Да, не повезло с бабой. Это не кроткая и заботливая, его совестливая Ганна, земля ей пухом!.. Это скандальная пьяница Марья. Матюгнётся мужик, бывало, с досады в рюмку заглянет, да куда деваться? Хоть и домик ей обновил, и садочек вырастил, а всё равно примак… Но детей вдовы на крыло поставил, словно своих дочек. Они-то ни в чём не виноваты.
14. Клеймо
В 1957 году Алексей Харитонович перебрался жить к нам. Из всего имущества он принес только свой кавалерийский китель с галифе, яловые сапоги, опасную бритву да плотницкий инструмент. И только тогда выписал семьи дочерей с маленькой внучкой. Не описать горьких подробностей, что пережила его семья в отсутствии сына, отца и мужа во время войны и после. Если учесть их жизнь в оккупации под вечным страхом расстрела и непосильного труда…
В какие сосуды вместить их горькие слёзы? А голод?.. Да одно только клеймо жены и матери «врага народа», да «отца – предателя» стоило жизни матери и жены, за что и подожгли ридну хату ярые патриоты...Уже в горьком 53-ем.
А думаете от фашистов поблажка за это была? Жестоко ошибаетесь! Семья красноармейца притеснялась, как и все.
А после войны им тоже досталось: над красавицей Ганной надругались четверо пьяных националистов. Мужик, мол, за красных воевал, так вот тебе! Они погнались за её 9-летней дочкой, но мать её собой заслонила. А пьяным предателям было всё равно: отомстить за поражение грабежами, убийствами, насилием хотя бы вот этой беззащитной бабе и её красному сучёнку.
Четверо здоровенных бандитов сразу по двое насиловали маленькую женщину два часа...Истекая кровью, Ганна лежала на сеновале в беспамятстве до вечера, пока не нашли её зарёванные дети, потерявшие мать. Местная повитуха, бабка Одарка, полгода выхаживала Ганну, подкармливала семью. Но Ганна была уже никуда не годная: выпадение матки не позволяло ей даже сидеть. А ноги отнялись и висели плетью. Нарушилась речь - она сильно заикалась. Ухо у неё гноилось после избиения фашистами ещё со времён оккупации. Плюс к тому, злые языки разнесли по округе сплетню, что "Ганка сама продалась бандитам за поганые нимеччини марки, вот Бог её и наказал немощью". Какие-такие немецкие марки после войны? Кто-нибудь об этом задумался?..
Дурная слава ходила за ними по пятам. "Мать изменника Родины", "Жена и дети предателя". Девчонок задразнили и заскубили сверстники за "предателя" отца, за что он, якобы, отсиживает срок на Калыме. Им нельзя было выйти на улицу и ходить в школу: их всякий раз избивали мальчишки, не хотели дружить девчонки. Жить семье было нечем. Галя и Лида ходили по соседним сёлам, выпрашивая милостыню. Бывало, что по несколько дней питались только водою - опустошенные войною села не могли накормить всех нищих. Тех скудных деньжат, что выкраивал Харитонович из своих заработков на поверхности шахты семье едва хватало на самое необходимое
Фактических сирот без средств к существованию пришлось определять в детдом.
Но на ту беду нашёлся с нездоровою психикой юный мститель. Узнав, что в хате осталась полуслепая старушка, мать предателя Родины и неходячая её сноха, "немецкая и бандитская подстилка", он в патриотическом порыве облил дом керосином и поджёг... Поджёг за то, что фашисты в войну сожгли его дом вместе с запертой в нём семьёй партизана. А его, десятилетнего пацана, со старшей сестрою угнали в Германию в концлагерь, где ставили над ними опыты и сделали инвалидами.
Освободившие лагерь американцы подлечили мальца и девушку, потом отправили на Родину. В 1953 году он узнал сплетню про Ганну, приняв её за чистую монету. И отомстил и без того пострадавшей Ганне за все издевательства фашистов, за всё горе и мытарства. Отомстил в день смерти любимого вождя.
Мазанка под соломенной крышей вспыхнула факелом. Спящие больные, беспомощные женщины сгорели ночью заживо...
Нет, не только жестокая война безжалостно исковеркала все описанные в этой повести судьбы и обидела детство...
15. Эпилог Спасибо тебе, мой папка!
С нами Алексей Харитонович прожил более 10 лет. Как хороший хозяин и ладный плотник, наш домик подладил, веранду и баню построил, нам троим всегда помогал и наших детей любил, - ласкою и терпением брал. Многому нас научил. И все его уважали.
Иногда мы всей семьёю ездили в гости к Уткиным, что жили в другом конце города, а они приезжали к нам на трамвае. Кумовья лелеяли мечту поженить нас с Мишею. Да, видно, не судьба...
В этих застольях я, открыв рот, слушала воспоминания друзей о войне и их рабстве, и только прижималась к надёжному плечу названного батьки да потом тихо плакала.
Сын Уткиных Миша пытался за мною ухаживать и все лелеяли мечту нас поженить. Но у нас не сложилось, о чем Харитонович бесконечно жалел, ведь Петро был для него роднее всякой родни, породниться еще крепче этим браком - что могло быть лучше?.. Но он, спасибо ему, не стал настаивать и успокоился, узнав, что молодые люди слишком разные, и могут остаться лишь друзьями.
В 1970 -ом на 65 году жизни умер мой названный отец. Умер легко и так же тихо, как жил – после рюмашек спирта под Рождество лёг спать и не проснулся. Хоть тут его судьба помиловала, послав лёгкую кончину. Ох и плакала же я! Ведь меня он больше всех любил. Но мы его помним - добро ведь не забывается. А в редкие встречи с роднёю поём его любимого «Кармелюка»…
Земля тебе пухом, дорогой мой человек! Ты заменил мне павшего где-то под Ленинградом отца. Я его могилу так и не нашла. Но твоя могила ухожена. Вы в одной оградке с мамой. Приезжая в Караганду, приношу для вас цветы.
Спасибо тебе, мой названный папка, за щедрое твое сердце, обогревшее моё детство!
Май 2010 г. Башкирия