Грохот близкой канонады разбудил Августа Штрипке. Опытный обергренадер прислушался. Точно. Сквозь легкий шелест теплого майского дождика донеслись отдаленные хлопки, а через несколько секунд снова загрохотали мощные разрывы. Вечернее небо вздрогнуло и осветилось яркими всполохами. Шайзе! Опять началось! Теперь до самого утра не угомонятся… Ох, уж эти русские!
Дождик неожиданно прекратился. Август Штрипке осторожно выглянул из окопа. За оплывшим бруствером лежало слабо шевелящееся тело. Второе тело находилось рядом. Оно сильно пошатывалось, безуспешно пытаясь застегнуть ширинку дрожащими руками. Русиш Швайне! – выругался Август Штрипке, поняв, что то, что он поначалу принял за дождик, имело совсем другое происхождение. Привычно дернув плечом, обергренадер попытался ухватиться за цевье верного карабина. Но тут он вспомнил, что карабин у него давно забрали такие же пьяные русские. Они же забрали у него штык-нож, патроны, гранаты, каску… и вообще все до чего смогли дотянуться своими жадными руками. Даже золотой зуб, который еврей-дантист вставил Августу Штрипке в Париже летом 1940-го года. Хорошо, хоть именной жетон оставили…
Эх, Франция! – печально подумал обергренадер. А ведь там я получил свое первое ранение. Чуть не убили, проклятые лягушатники! И угораздило же меня после отпуска попасть на Восточный фронт…
Тем временем салют закончился. Однако веселье было в самом разгаре. На дорожках и лавочках в парке, где находился оплывший окоп Августа Штрипке - бродили, стояли, сидели и лежали пьяные люди. Они пили водку, ругались, орали песни и испражнялись, не утруждая себя правилами приличия.
На бетонной тумбе, недалеко от окопа сидел призрак в истлевшей шинели со знаками различия младшего политрука. В отличие от Августа Штрипке, безымянному младшему политруку повезло меньше. Нетрезвый бульдозерист перемешал его останки с мусором и землей при профилировке территории парка много лет назад. Сначала на месте гибели политрука поставили, невесть что символизирующую, уродливую статую суровой бабищи с веслом. Потом снесли и статую, оставив лишь бетонный постамент с остатками ступней. Лишившийся места успокоения младший политрук, теперь был вынужден неприкаянно сидеть на постаменте гребчихи, созерцая окружающую действительность.
- Эй, камрад! – обратился к знакомому обергренадер. – Разве ради этого мы с тобой воевали?
- Берлинский волк тебе камрад! – привычно огрызнулся младший политрук.
- В Берлине такого быть не может, - указал на ближайшее пьяное тело Август Штрипке.
Тело, действительно, выглядело весьма непрезентабельно…
- Что, фашистская морда, не нравится? – зло ухмыльнулся безымянный младший политрук. – Тогда вали в свою берлинщину гей-парад смотреть. Полюбуешься на наследников Германского Духа. Правда, мало их осталось. Турки почти весь Берлин заполонили… Но и немцы есть… пока еще.
- Какие турки? Какой гей-парад?
- Турки обычные. Турецкие, смуглые и кудрявые. А гей-парад – он и есть гей-парад. Геи на улицах и площадях демонстрации устраивают. Тьфу, гадость! У нас такого нет. Пока нет… И надеюсь, что не будет.
- Кто такие есть геи? Евреи?
- Евреи это евреи. Их, кстати, в Берлине тоже великое множество. А геи – это существа мужеска пола, которые… которых… Тьфу, мерзость!
Младший политрук сплюнул призрачную слюну, а потом, с помощью нескольких матерных выражений и неприличных жестов объяснил обергренадеру значение термина "гей". Столько горечи и злости было в словах безымянного младшего политрука, что Август Штрипке ему сразу поверил.
- О, майн Гот! Бедная Германия! – вздохнул обергренадер. – Может быть, даже лучше что меня убили на Восточном фронте, и я не дожил до такого позора.
- Ладно, - смягчился младший политрук. – Вали в свой окоп. Это не твой праздник. Нечего тебе здесь отсвечивать!
- До следующего года, камрад! – сказал Август Штрипке, укладываясь поудобнее на дно окопа.
- Берлинский волк тебе камрад! – привычно ответил безымянный младший политрук.