.
Песня, спетая внутрь, с закрытыми глазами,
на остановке общественного транспорта,
на улице Мусы Джалиля, в Зябликово.
Сердится Господь мой,
вырвал все шнуры,
за спиной штепсель прячет, как в песне;
скачут на экраны спелые жмуры
из опасно зевающей дыры.
Скачут по экранам, мама, спелые жмуры –
инкубатор скучающей дыры.
Мой Господь – хороший,
самый верный друг.
Иногда, мы весь вечер, на кухне
запрещённый чай пьём,
под гитары звон
то Битлов, то Аквариум поём.
Пусть Россия-мама скажет мне одно:
что такое «крутой» и «внатуре»?
В погребальной суре, мама,
хрюкнуло оно
и ушло – под лекала и вино.
Мой Господь – бесстрашный,
тайн не держит Он.
Ты спроси, Он тобой намолчался.
Всё придумал Черчилль в роковом году,
а Господь видел Черчилля в гробу.
Благовест – в зачистке,
Библия – сквозит;
от свечи до свечи будет пропасть.
Крестиком по шёлку
батька Менингит
Третий Рим в каждой пропасти творит.
Мой Господь – разведчик,
нас не бросит Он.
Он сказал как-то: Сердце – не камень.
Сердце – сто крат крепче,
самый лучший дом,
вы постройте, тогда и заживём.
Было оно время –
нет теперь его:
мы сыграли, Господь подыграл нам.
Фокусы пространства, фестиваль кино,
я в жюри, но тайком ищу окно.
Фокусы пространства, фестиваль кино.
Был в жюри, а ушёл – через окно.
Мой Господь – чудесный,
царь в моём раю;
я вернусь, и ничто мне не тесно.
Дал Господь мне песню –
я её пою
сорок лет,
оторваться не могу.
Дал Господь мне песню, мама,
я её пою –
сорок лет, у пустыни на краю.
конец
.