Вновь утро крылья поднимает,
От света прячется тревога.
Восходит солнце золотое –
Пылающий свидетель Бога.
Однажды я остановил свою машину у подножья моста, связывающего дорожную трассу Владивосток – Хабаровск.
Пройдясь по зелёным кудрям трав зацелованных солнцем, я искупался в ленивой Уссури и, одевшись, уселся на сухую валёжину. Молодое лето в просветах таёжных деревьев молча ткало свои зелёные ковры. Кое-где на них красовались всплески прибрежных цветов, от золотистого одуванчика до голубой вероники. Мои посвежевшие глаза начали шарить от калины к осине, от осины к дубу в поисках следов сбежавшей от меня поэзии. Не найдя ничего интересного, я перемахнул взглядом на другой берег реки. Мои мысли паутиной бабьего лета зацепились за солнечную маковку Шмаковского монастыря и никак не могли от него оторваться.
За моей спиной послышался шорох чьих-то лёгких шагов. Я оглянулся. Передо мной стоял бледнолицый мужчина, с коротко стриженой головой, обрызганной первой сединою. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, шептались о чём-то своём три девчонки школьного возраста. Незваные гости были одеты по-дорожному, однако с изысканным современным вкусом.
Я посмотрел на свою машину и заметил припаркованный к ней микроавтобус.
–Добрый день, поздоровался со мной за руку пришелец и, застенчиво смущаясь, добавил, зовут меня Фёдор Иванович. Я кивнул ему головой и назвал своё имя.
–Здесь купаться можно, неглубоко? – спросил он, скользя своими серыми глазами по бирюзовому зеркалу таёжной реки.
–До ближайшей песчаной косы воробью по колено. Тут излюбленное место отдыхающих «дикарей».
–Папочка!– закричали почти в один голос нетерпеливые девчонки.
–Купайтесь, купайтесь, велел им отец, но дальше песчаной косы ни ногой, погрозил он детворе своим указательным пальцем. Девочки в одно мгновенье сбросили с себя лёгкие платья и с разбега юными русалками плюхнулись в дремавшее лоно Уссури. Звонкий детский смех и брызги воды вспугнули тишину, сторожившую старые вербы. Мой новый знакомый, любуясь купанием своих милых чад, расстегнул свою рубашку на все пуговицы, но купаться не стал. Грустная улыбка проползла по его лицу, и он сел на валёжину рядом со мною.
–А вы почему не купаетесь? – поинтересовался я.
–Я люблю реки с высокими берегами. Обожаю водопады…
–У каждой реки своя высота, своя красота. Сегодня Уссури спокойная, как праведная молитва. Как можно её не любить, как можно в ней не купаться? Возразил я ему, однако ответа не услышал.
А вы, Фёдор Иванович, куда путь держите, попытался я нарушить тягостное молчание?
–Еду куда глаза глядят, где ветер дует и солнце светит – отвечал он рассеянно, уставив свои глаза в искалеченные бешеной бурей березы.
–Что-то случилось?
–Случилось, родной, случилось. Он потеребил трепетными, как у скрипача, пальцами ворот своей рубашки, словно она его душила, и полушепотом мне сообщил: – сын у меня застрелился. Его неожиданное признание сразило меня наповал. Он посмотрел на меня переполненным грустью взглядом и я, не выдержав его, опустил свои очи долу.
–В семнадцать лет, продолжал он, не дыша. Красивым был, как майский цветок, послушным, словно, ягненок. Угостили его конфетами с наркотической начинкой на дискотеке, и завертелась карусель в его бедной головушке. Рассказывать страшно, да и некому.
–Да, наркомания – горе тяжкое. Его аршином не измеряешь, на земных весах не взвесишь, посочувствовал я ему.
–Правильно говорите, не измеришь и не взвесишь. Только моё горе на этом не кончилось.
После похорон сына моя жена неделю проплакала, не выходя из квартиры. Сколько же надо выплакать слёз матери, потерявшего родное дитя по чужой безрассудной вине, чтобы утешить своё больное сердце? На восьмой день она пошла за продуктами в магазин. Надо было готовиться к поминкам по сыну. Пошла и не вернулась.
–Как не вернулась?
–Под машину попала. Спустя несколько минут после того, как мне сообщили, я был уже в больнице. Едва я открыл дверь в её палату, то ли по моему дыханию, то ли по осторожным шагам, она узнала меня, не открывая глаз. Я тихо опустился на колени у изголовья жены и хотел её утешить, но она мои мысли опередила.
–Прости меня, Федя, еле слышно прошептала она, я умираю. Слёзы затмили мои глаза, беда помутила разум. Я попала под машину. Не
вините шофёра. Спаси наших детей. Она ещё хотела что-то сказать, но
не успела. Её безжизненная рука сползла с больничной койки и упала в мои ладони. Похоронили мы её рядом с сыном. Может хоть на том свете её материнское сердце успокоится. Он замолчал и долго, долго смотрел на бегающих по мелководью своих дочерей.
Продолжение следует.