Графомания (от греч. писать, чертить, изображать и греч. страсть, безумие, влечение) — патологическое стремление к сочинению произведений, претендующих на публикацию в литературных изданиях…
…Единственное, что может смутить в этом определении и не позволить с полным правом отнести его ко всем без исключения всемирно признанным мастерам слова, так это слово «паталогическое». Да и то только на первый взгляд. Если вспомнить судьбу многих сочинителей и те жертвы, на которые они шли ради возможности заниматься любимым делом, то определение «паталогическое» для стремления к этому занятию уже не будет казаться столь неуместным или излишним.
Существует расхожее мнение, что нормальные люди стихов не пишут. Что ж, это, на мой взгляд, тот редкий случай, когда массовость мнения не противоречит его истинности. Нормальный человек пьёт пиво после работы, смотрит футбол и ржёт над петросяном, какие уж тут стихи? То есть «стремление к сочинению произведений, претендующих на публикацию в литературных изданиях…» паталогично в своей сути, ненормально, и, мало того, на бытовом уровне социально неприемлемо. Человек пишущий, этакий «хомо графикус» — заведомо маргинал.
Принято различать поэта (писателя) и графомана. Простыми словами — поэт, это тот, кто пишет хорошо, а графоман — кто плохо. На самом деле всё обстоит и несколько проще, и несколько сложнее одновременно. На мой взгляд, в любом хомо графикусе присутствуют и тот, и другой, и друг без друга они существовать не могут. Для того, чтобы реализовался поэт, ему необходим внутренний графоман в качестве энергоносителя и двигателя. Графоман и поэт — не антогонисты, не антиподы и не черое и белое сочинительства, это две ипостаси единого и неделимого хомо графикуса, и качество продуцируемого им текста зависит только от того, в какой пропорции в нём замешаны эти две ипостаси.
Так же как и гений не лепит шедевры как пирожки, так и у практически любого «графомана», если исключить, конечно же, случаи клинические, можно обнаружить хоть одну хорошую строчку, хоть один удачный образ.
У любого хомо графикуса есть потенциальная возможность культивировать и вырастить одну из своих ипостасей, и если это довольно сложно и часто невозможно в отношении ипостаси поэта — для этого всё-таки требуется определённый дар, талант, — то для выращивания графомана достаточно нескольких простых действий. Для начала необходимо убедить себя в собственной гениальности. Проникнувшись этим осознанием, следует начать относиться к себе максимально серьёзно и, как следствие, стремиться оповестить об этом как можно больше народу. Современные средства коммуникации позволяют это делать легко и быстро, совершенно бесплатно и, главное, эффективно. Тут экзистенциальное выходит в социальное и начинает с ним взаимодействовать. Такое взаимодействие травматично само по себе, а в ситуации, когда социальное допущено до самых глубинных, самых интимных деталей экзистенциального — травматично двойне, что, разумеется, моментально начинает вызывать ответную реакцию — защитную в первую очередь. И всё бы ничего, но защищаться, имея за спиной мнение о своей гениальности и убийственную серьёзность вместо знаний, умений, эрудиции и способности к анализу, можно только руганью и поношением оппонентов.
Однако речь не об этом. Когда мы читаем стихотворение, мы автоматически относим его либо к графомании, либо к поэзии. Как работает этот автоматизм, какими критериями пользуется, что является основополагающим при принятии такого решения — вот те вопросы, которые я бы хотел здесь поставить.
В качестве примера попробуем проанализировать стихотворение Игоря Дяченко «Июньские страдания».
Распружинился асфальт,
Зной берёт за горло,
Но не празднует печаль
Мой любимый город.
На террасах мужики
Хлещут пиво бодро,
У фонтанов чудаки
Лезут в воду мордой.
Мне же, старому хрычу
Это всё не надо –
От девчонок я тащусь -
Поедаю взглядом.
Две вещицы лишь на них
Нынче из одежды
…Всё - заканчиваю стих –
Буду вновь прилежным!
Сюжет незамысловат. Немолодой человек гуляет по городу в жаркий день, смотрит на одетых в соответствии с погодой девушек и ему это очень нравится. До такой степени, что даже не хочется пить пиво и купаться в фонтане. Однако герой чувствует некую греховность такого «подглядывания» и сам себя одёргивает — мол не буду дальше развивать эту тему.
Ну хорошо, этакая городская зарисовка — вполне допустимый жанр, видно не в сюжете дело и поэзия здесь зарыта в чём-то другом — образности, метафоричности, красоте языка… Посмотрим.
Стихотворение начинается образом «распружинивающегося альфальта», по признанию самого автора кажущегося ему очень удачным и поэтичным. Лично мне этот образ кажется спорным. «Распружинился» — то есть повёл себя как пружина после снятия сжатия — увеличился в размере, стал больше (нет-нет, никакого эротического подтекста), другими словами — деформировался. То есть герой гуляет по развороченному на улицах города асфальту.
Следующие строчки являют собой пример неоправданной трансформации идиомы.
«Но не празднует печаль
Мой любимый город.»
Здесь устойчивое выражение «праздновать труса» переделано в невнятное «праздновать печаль». Скорей всего, автор имел в виду «пестовать печаль», но, по всей видимости, такого слова просто не знает. Кроме того, совершенно непонятно, откуда вообще бы взялась печаль и зачем бы её пестовать (праздновать) — всё вроде неплохо — жаркий день, все гуляют, пьют пиво — полный порядок, никаких причин для печали. Печаль скорее была бы уместна при ненастной погоде — дождь там, или снег, а печаль по поводу жары — явный семантический сбой. И зачем вообще автор сообщает о том факте, что город не печалится — также непонятно. Нечего печалиться — вот и не печалится. Спасибо, Кэп.
Далее следует описание происходящего вокруг с использованием неоправданного количества снижающей лексики — «мужики», «хлещут», «чудаки», «лезут», «морда» — пять таких лексем на четыре строчки — это сильный приём — чего бы ради автор его применил. Может дальше станет ясно? Нет, не становится. Дальше автор рассказывает о себе и о том, что он делает на развороченном асфальте в окружении морд, чудаков и мужиков — он называет себя старым хрычом (продолжение использования низовой лексики) и подходит к кульминации сюжета — сообщению о том, что он раглядывает девушек и «тащится» от этого, поскольку одежды на них мало — всего по «две вещицы». На этом автор резко обрывает повествование, вероятно из боязни — как бы чего не вышло…
Здесь я должен заметить, что сам автор указал это стихотворение как пример «неграфоманства», но поэзии. В чём здесь поэзия — лично для меня остаётся загадкой.
Итак, в сухом остатке:
1. Мягко говоря, назамысловатость сюжета, а точнее, его отсутствие, поскольку сюжетом это можно назвать только с большой натяжкой.
2. Сомнительные образы — «распружинился асфальт».
3. Акцентирование внимания на самоочевидных вещах.
4. Речевые ошибки — «празднует печаль».
5. Неоправданное использование низовой лексики.
Не говоря уже об общем скабрёзно-пренебрежительном тоне «стихотворения», оставляющем нехороший осадок. Старый хрыч на жаре пялится на девок — не самая приятная картина, разве нет?
Мне кажется, что вышеперечисленное и представляет собой, конечно же не полный, но список критериев, по которым мы опознаём то, что называем графоманией. Список открыт и готов к пополнению.
Борис Божков.
Текст написан специально для страницы конкурса «Полная Лира». Оригинал здесь — http://www.stihi.ru/2014/05/14/7932