Утренний свет обретает движение.
В нем, без привычного, резкого стона,
Полное внутренней тайны, рождение
Ищет волну обреченного звона.
Взор ощущает свое одиночество…
Медленно, плавно, но необратимо,
Он поникает, а зимнее зодчество
Снежными красками вьюжит игриво.
Вдруг, среди вихря огней и мерцания,
Память открыла завесы картины,
Где, из небес, голубое сияние
Бликами сна воскрешает глубины.
Взор, очарованный мягкими бликами,
Стал недвижим. И, желая подняться
К дальней мечте, с озаренными ликами,
Стало рожденное вновь растворяться.
Мысли вернулись в движение к прежнему
Небытию, под волной растворения.
Только одна из них, слабая, нежная,
Не поддавалась немому стремлению.
Сбросив с себя увлечение масками,
Жизнь обратилась в незримую дверцу.
И из нее одинокий, но ласковый,
Вышел мир светлого детского сердца…
Был и еще, охвативший сознание,
Смертный, но верящий в глас исцеления,
Мир, сочлененный из нитей молчания,
И погибающий в чаше терпения.
Плакали звезды. Природа струила
Песню спасенья протяжно и глухо.
Эту мелодию слез уловило
Детское, чуткое к жалости, ухо…
И из бездонных глубин утешения
Вырвалась светлая, вещая сила!
Веру зажгла и, познав ощущения,
Сблизила два угасающих мира...
Сблизила их и доверила зову
Первых заветов добра и терпения,
Чтоб, доверяя великому слову,
Жило, нашедшее высь, единение.
II
В солнечной дали, укрытая россыпью
Нежных огней, воскрешенная лира
Песню вела, и меж ветреной поступи,
Мирно и счастливо плыли два мира…