Я услышал за жизнь сто песен про недолгость любой печали, сколько б попусту ни молчали, сколько дров бы ни наломали… только мой мир – он сер и пресен, жаль, мне этого не сказали.
Ранец – в руки, поправить лямки, пусть неровно и неуверенно, привыкаешь ходить с оглядкой на подуманное и сделанное. Ждать подмоги из ниоткуда, ветра – в собственных парусах? Остается не верить в чудо – верить ранцу в своих руках, бредить год как одним маршрутом да наматывать там круги. Смотришь в зеркало ранним утром – помнить детство довольно трудно: мир не знает тебя таким.
Собеседник я утомительный, и не вижу в себе хорошего, но стараюсь быть осмотрительней, прекратить возвращаться в прошлое: что в нем делать, раз нет заклятий, возвращающих нам мгновения, где вину мы могли загладить и легко получить прощение? Что с ним делать: маршрут неистинный, время вектор не изменило? Будто лодка у старой пристани в ожидании пассажира.
Впору взгляд и отцовский ранец, даже мамина неуклюжесть; жизнь смеется: «еще упрямец, отрицающий близорукость… вспомни, ну же, чему учили: верить в собственное, живое, ну а если не поумнеешь, – то хоть в будущее чужое».
В настоящем мне мало места, вид у будущего неважный, но мне все еще интересно, кто я, кем мог бы стать – однажды. Одуванчиком на ладони, детским смехом в чужом дворе… Разве выросшим бестолковыми полагается в октябре видеть четко и поминутно, ничем это не заслужив, жизнь свою в каждом новом утре, когда прочим – совсем не жизнь? Одиночество – лучший спутник и уж точно не предает, сам себе херувим-заступник – этот довод звучит разумно, только вряд ли ведет вперед.
Стань мне маятником над жизнью и дорогой от всех дорог…
может быть, ты тогда поверишь, что сам больше не одинок.