Меры и почва поэта
В 1992 году Николай Беляев, большая часть жизни которого прошла в Казани, покидает её и поселяется в селе Ворша Владимирской области. Что заставило поэта решиться на столь кардинальный шаг в своей жизни? Ответ на это, кажется, находим в его стихах: «До царя далеко, как до Бога, // да не лучше и рядом с царём: // надо кланяться, лгать, что дорога // оптимальна, по коей идём».
Потому, наверное, и представилось поэту, что «лучше сгинуть в российской глубинке, // стать отшельником, лесовиком, // землянике, чернике, бруснике // отдавая в охотку поклон», чем в угождающей улыбке и позе пресмыкаться перед кем бы то ни было. Признаться, в наше время всё тяжелее бывает прожить без этого. И пора бы признаться и в том, что дорога, по коей идём, совсем уж не оптимальна. Поэтому не лучше ли на самом деле присесть в сторонке, чем всеобщим гуртом двигаться в неизвестно каком направлении? Можно, конечно же, трактовать такой поступок как проявление гражданской пассивности, слабоволия, инертности и даже как отсутствие самой гражданственности. Но уж в этом Беляева ничуть не заподозришь. Его стихи, особенно последнего десятилетия, тому подтверждение. Хотя для непосвящённых отмечу, что поэтическая биография автора насчитывает не одно десятилетие.
Евгению Евтушенко принадлежит знаменитый стих, как нельзя точно выражающий место поэта в русской жизни: «Поэт в России больше, чем поэт!». Можно писать великолепные, мастерски, даже гениально исполненные стихи, каковых сейчас достаточно. Но если поэт не выражает чаяний людей, их самых насущных раздумий, болей, которые высказываются только в кругу самых близких, такой поэт не будет признан – не в смысле оценён с эстетической точки зрения, что связано с известностью и славой, а признан, «узнан» как свой, коему люди признательны и благодарны. Беляеву не нужны слава, известность, иначе зачем бы ему уезжать в глубинку. Но читать его стихи без чувства благодарности к поэту невозможно.
Я не зря в разговоре о Беляеве коснулся стиха Евтушенко. Они практически ровесники. И формирование творчества обоих авторов шло примерно в одно и то же время – в конце 50-х – начале 60-х гг. прошлого столетия. Как известно, это эпоха первой «оттепели», отмеченная высокой гражданственностью искусства и литературы, особенно поэзии. Это можно сказать и о стихах Евтушенко, принадлежавшего к знаменитым «эстрадникам». Думаю, что корни гражданственности творчества Беляева тоже уходят в те уже далёкие годы, но своего накала она достигла именно в 90-е – в начале 2000-х.
В своих стихах Беляев без обиняков, лицемерия и ужимок говорит о проблемах, которые не могут не волновать сегодня хотя бы мало-мальски трезвого, во всех смыслах, человека. Порой они высказаны в виде вопросов: «Чем век наш знаменит?» // Сбылись ли предсказания, мечты, надежды, чаянья, // завещанные лучшими? // Иль всё – одно враньё? // Прекраснодушных мальчиков наивные писания… // А над Россией – тучами – всё то же вороньё…».
С годами вопросы перевоплощаются в раздумья, полные сомнений. И бремя этих раздумий только растёт и приводит к весьма не утешительным выводам о падении культуры, даже в лице интеллигенции, долженствующей быть по своему призванию духовно-нравственным ориентиром нации. Но что значит современная российская интеллигенция? Кажется, сегодня ею может называться любой: достаточно иметь высшее образование или хотя бы каким-то боком относиться к сферам образования, науки, искусства, культуры. И для многих не существует представления, что интеллигент, прежде всего, – это человек с высокими духовными устремлениями, моральными принципами, осознающий ответственность за судьбу народа. Потому и происходит то, о чём пишет Беляев:
Как надоел перед камерой,
всероссийской отныне,
полуинтеллигентский,
необязательный трёп <…>
Стыдно после Чернобыля –
тешиться разговорами
о Мальдивах, Канарах,
и иных островах,
или судачить с улыбочкой
о Пугачёвой с Киркоровым,
пряча за их бездарность
свою пустоту и страх…
Безответственная болтовня, густой патокой льющаяся из слово(славо)охотливых СМИ, ничуть не способствует решению проблем, а лишь усложняет и умножает их. А их, действительно, «накипело»: это и проблема пьянства («Нечто аграрное»); и пресловутый, нерешённый со времён революции 17-го, даже раньше – со времени отмены крепостного права, вопрос о земле («– В Гренаде – пожалуйста! Ближе – с трудом…»); волнуемые со времён Гоголя размышления о путях Руси-тройки («Пыль клубится – Боже правый!..»)… Мало ли!
Много что томит Беляева, наполняет его душу предчувствиями. Кстати, предчувствие, предощущение – основное чувство в поздних стихах поэта. И не обязательно оно связано с общественной по сути и негативной по характеру проблематикой. Им проникнуты даже эмоционально светлые стихи о природе, творчестве, России: «Понедельник чистый, небо чистое, // и мороз, и солнце на снегах, // и предощущенья свет таинственный, // что недаром день пройдёт – в трудах»; «…оживают белые берёзы, // стряхнув ненужный иней кружевной <…> весну предчувствуют, // и нам пророчат дни, // когда растают все снега в России!».
Добро, чтобы все предчувствия были полны такой надежды. Часто в стихи Беляева проникают чувства тревоги, вины, ощущения беды: «мир всё непостижней и мятежней <…> Все мы на прицеле, на примете, // виноваты все – одной виной, // все – сидим на сайтах в интернете, // дети нашей родины больной». Времяпространством «российской беды» становятся всё более сгущающиеся сумерки: «…над Россиею – сумерки, // их лиловатая мгла…»; «Наше настоящее – убого, // до костей пронзил вселенский мрак, // кружит в бездне пропасти дорога, // да из тьмы не вырвется никак». Страх настолько силён и непреодолим, что сравним разве что с необъяснимым ужасом человека, испытываемым им, например, ночью в лесу:
…Мы пригляделись – из ветвей еловых
на нас смотрели три больших совы
глазами жёлтыми – тревожно, не мигая…
<…> может,
не совы это – филины сидели
на ветках в сумраке еловой тишины?
На всякий случай я в ладони хлопнул.
<…>
Нам стало неуютно…
Истоки этого страха утопают во мгле мифических времён. Но почему-то возникают эти стихи среди произведений о современности. Случайно ли? Думаю, нет. Как не случайно и то, что вдруг в размышлениях о современном появляются «исторические» стихи, такие как «Древляно-полянская история», где «над миром вызрела Беда». Тут уж нужно вести речь о глобальном, свойственном нам изначально и пронесённом через всю историю ощущении Беды и Страха, реализующихся на очередном витке нашей судьбы-рока.
Сумеем ли мы когда-нибудь преодолеть её неумолимую логику? Возможно, если перестанем создавать вокруг себя мнимости, обманывать самих себя. Но действительность подтверждает обратное: «старая, как мир, история» идёт по путям лжи, подмен. Мотивы обмана, иллюзий, суеты сует – одни из ключевых в поздней поэзии Беляева: «– Обласкали – облапили, чмокнули, // усыпили словами хорошими, // не был чокнутым – словно бы чмокнули, // а в итоге – кругом облапошили…»; «Люди, в целом – они хорошие, // жаль, что нас так легко обманули…»; «Нам никто не задаёт вопросов, // каждый – занят кучей срочных дел. // Бизнес – лозунг храбрых демороссов, // подменён словечком беспредел»; «В кухне – телевизор // по вечерам о новостях щебечет, // и редко что-то дельное вещает, // дурачит чаще, развлекает нас…». В этой беспредельной лжи даже «…наука думает – и видно, близок срок – // грозит не воскресить – подделать человека»; даже «поэзия – в своей основе – ложна, // она – отставший от столетья звук…».
Но поэту не быть поэтом, если, подобно пророку (а у нас другим поэту и не бывать!), не указать мер, которые помогут отличить истинное от ложного, путей спасения, не вывести к почве, как сделал это в ветхозаветные времена Моисей. Самыми высокими мерами, определяющими нравственную состоятельность человека, его поступков, жизни, являются в поэзии Беляева вера, искусство, вечность. Их «знаками», помогающими не сбиться с истинного пути спасения, «светятся» многие стихи поэта. Это и колоколенка, которая, «как перст в небеса» «указует нам, непонятливым»; и «свеча на столе – это тоже всё тот же намёк»; и колокол, смысл гула которого – «в этом мире – о другом напомнить, // о высоком, горнем»:
Он в себе хранил веками тайну
тайну веры, жизни и любви.
<…>
…больной, надрывный стон металла
нам пророчит что-то впереди,
призывает, чтоб Россия встала,
с новой светлой верою в груди.
Некоторые стихи Беляева озаглавлены именами поэтов, просто близких людей или посвящены им. Это не «рядовые» заглавия и «дежурные» посвящения. Для поэта эти люди – тоже своеобразные «меры», «указующие знаки»: «Булат Окуджава», «Читая прозу Давида Самойлова», «Антокольский», «И всё, что для другого – только хлам…» (О. Чухонцеву), «О этот рокот в трубке телефонной…» (Вилю Мустафину) и др. В стихотворении, посвящённом В. С. Лаврентьеву, поэт пишет о «мере» стиха:
…звучит строка бессмертная – и мы
внимаем ей – и тень былого счастья
нам греет душу, наполняя верой,
что всё не так уж безнадёжно, если
звучат стихи… Звучат.
Звучат стихи!
(Курсив автора – Р. С.)
И, наконец, знак вечности – звезда, у Беляева как бы спустившаяся с небес, дабы быть ближе к человеку в его бездонной падшести, придающая его быту бытийный смысл:
В беспросветном колодце,
в чёрной бездне нужды
вдруг – лучом уколоться
вечно новой звезды.
И почувствовав радость,
встречный трепет её,
светоносную святость
и не быт – бытиё.
И верится, что всё устроится, вернётся «на верный путь», «на свои круги». Для Беляева это связано с обретением почвы. В его стихах понятие почвы получает очень широкое значение, включая в себя целый комплекс нравственных ценностей, идеалов поэта. Это, прежде всего, семья, родные и близкие люди. В своеобразный цикл по своему эмоционально-смысловому наполнению выстраиваются стихи, самим автором в цикл не объединённые, – это произведения, посвящённые истории рода, семьи: «Из семейного альбома», «Памяти архиерея Августина», «Вот-вот достигну возраста отца…». Семья, близкие дают так нужные людям чувства связи, родства, нужности, помогают преодолеть одиночество: «– Ты один, конечно, // но припомни – где-то // от тебя, сердечный, // кто-то ждёт привета». В семье кроются корни родства, кровной связи с родиной: «Мне так близка – и лиловатость пашни, // и роскошь зелени, и воздуха объём, // и странная деревня Пролей Каши, // и думается – умирать не страшно, // но мы ещё подышим, поживём!».
В семье закладываются нравственные основы человека: понятия добра и зла, чести, совести, ответственности, любви… Не случайно поэтому, в свете ценностной ориентации Беляева, у него много стихов так называемой нравственно-психологической направленности. В их числе особо хочется отметить «Восемнадцать раз рожать детей …», «Детское», «– На-ка, покажи! – и нагловатый…». Память поэта сохранила эпизод прогулки с отцом, когда им навстречу попались два телёнка, один из которых вдруг решил бодаться с людьми: «Но как глянул на него мой папа, // да как гаркнул: «Гитлеру – капут!» <…> – Ты – ребёнок, и со мной ребёнок! – // Папа примирительно сказал». Вот из таких, на первый взгляд незначительных, эпизодов и рождается в человеке человечность – его самая прочная почва. А чтобы она – не дай Бог! – не просела, человеку даны такие же прочные опоры: вера, надежда, любовь. В стихотворении о брате деда «Памяти архиерея Августина» «вера – всё одно – // с молитвой только крепла, не слабела», несмотря на перипетии жизни, репрессии, обрушившиеся на человека. Поэт верит, что «всё-таки жива Надежда в мире». Жива, потому что жива в мире Любовь, с которой и смерть не страшна: «Смерть предстанет не грозной старухой – // той, кто всех нас любовью спасёт».
Почвой поэта являются слово, язык – составные части понятия родины. Беляева переполняет гордость за «великий и могучий»: «…русскому не знаю я аналогов, // велик, как небо, мой родной язык». В другом стихотворении поэт находит высший смысл слова: «…в слове ищешь основ // понимания мира». Таким образом, язык и слово связаны у Беляева с поисками смысла существования, лежат в основе его миропонимания, философии жизни. В связи с этим, укажу на ещё одну её составляющую, которой посвящены одни из самых мелодичных стихов автора, – на музыку. На экземпляре книги «Помню. Слышу. Люблю…» в посвящении Е. Бурундуковской Беляев пишет: «БУДЕМ! И – да здравствует МУЗЫКА!». Как видно, высокое понятие Жизни, выраженное в написанном сплошными прописными буквами слове «БУДЕМ!», приравнено поэтом к музыке, оформленной той же графикой и также отмеченной восклицательным знаком. Таким жизнеутверждающим, душеспасительным смыслом наполняет Беляев Музыку и в своих стихах:
Лечите душу музыкой – она
утешит, объяснит и обнадёжит,
в часы, когда за тучами луна,
и день, как ни крути, бездарно прожит.
И не приносят радости труды,
и от раздумий голова седеет…
Лечите душу! От любой беды
спасает Музыка. Она лечить умеет.
Такой же «лечебный» эффект у Беляева обретает природа – это ещё одна его основа, почва: «…под утро душу лечат дали, // лес в снегу синеет за окном. // Веет, веет всё-таки весною! // Пахнет Русью, снегом и дымком, // стружками, лохматою сосною, // яблоневым цветом за окном». Стихи поэта о природе напоминают молитву. Он словно находится в позе молящегося, предстоящего в ожидании Чуда. В интонации поэтической молитвы выдержано, например, стихотворение «Вишня, вишня, вишенье…»:
Вишня, вишня, вишенье…
Тише, тише, лишнее!
Не шуми, постой молчком,
пред чудесным облачком,
как пред мирозданием,
как перед посланием
людям – с Млечного Пути…
Не читай – гадай и чти!
Многие стихи поэта дышат ощущением полноты жизни: «Господи, да что же это делается?..», «Кого благодарить за это счастье…», «И вновь повеяло теплом…» и др.
Большую роль в выражении мысли о Чуде жизни выполняет деталь, как, например, в стихах: «Сад балует осенним урожаем, // лиловых слив медовою кислинкой, // налётом синим, под которым – мякоть // янтарная…». Сливы описываются так пластично-образно, что невольно ощущаешь во рту привкус спелых слив – и хочется их до жути! Эти и подобные им стихи – свидетельство почерка мастера. Читая их, обретаешь надежду и веру, что мы всё-таки БУДЕМ!