Размирья и лады Лилии Газизовой
Лирика Лилии Газизовой давно обрела лица необщее выражение, со своими штрихами и особенностями, придающими ей на весьма широком поле отечественной поэзии индивидуальность и своеобразие. Ключевой чертой поэтики Газизовой является её парадоксальность, бросающаяся в глаза при первом же знакомстве со стихами поэтессы.
Даже одной из своих книг Газизова даёт оксюморонное по своему характеру название – «В ладу с размирьем», вполне осознавая, как и подобает зрелому художнику, внутреннюю противоречивость своих произведений. Пользуясь новообразованием поэтессы, я вслед за ней буду обозначать её «парадоксы» размирьями. А обнаружить их нетрудно на разных уровнях стиха.
С полным правом можно вести речь о размирье языка Газизовой. Стихи поэта изобилуют антитезами и оксюморонами: «беспокойный покой»; «Полдень чувства омрачает // Ярким и жестоким светом»; «Для радости и ропота // Достаточно и шёпота» и др. Порой они составляют целые строфы, выстраиваясь в амбивалентные и противоречивые по сути высказывания: «Не надо полных залов, // Безликой тишины. // Побед или провалов, // Негаданной вины». Сплошные несочетаемости, с точки зрения обыденного, а стало быть – «нормального», языкового сознания, но в них-то вся поэзия: «Беспросветный из разряда // Серых с грустью вечеров. // За окном отрывок сада // Из нерадостных стихов».
Следует говорить и о размирье формы стихов поэта. Газизова для выражения поэтической мысли, чувства умело пользуется различными версификационными приёмами и средствами. Любопытный пример «рифменной» организации стиха даёт стихотворение «Тоскую о зиме». Состоит оно из трёх четверостиший, первое из которых крепко держится на сваях точных рифм: зиме – ресницах – колесницах – тьме. Далее одна пара рифм сменяется ассонансной, держащейся лишь на одном гласном звуке: зиме-песнопенье-смятенье-душе. В последней же строфе ассонансная рифма полностью вытесняет точную: зиме-небе-слепо-полусне. Так реализуется, в соответствии с содержанием стихотворения, его основная мысль: разлад яви-неяви, мечты и действительности, в финале достигающий предела, упирающий человека в стену, несмотря на его тоску о безгранично-безумных пространствах зимы.
Размирье формы стихов Газизовой разыграно и на уровне ритмическом. Рваный, напористый ритм характерен для многих из них: «Я и она – красивы и страшны // В ранимой гордости. Глаза – костры. // Нам снятся одинаковые сны. // Мы – две сестры».
Это – из ранней лирики Газизовой. Не удивительно, что эти и подобные им стихи так нравились Анастасии Ивановне Цветаевой. Своим ритмом, ненормированными тире, «сквозными» повторами ключевых слов, сопряжением «несопрягаемых» понятий они напоминали стихи её сестры Марины Цветаевой. Кажется, проще всего было бы приписать Газизовой слепое следование традициям великого предшественника. Конечно, без цветаевского влияния не обошлось, но, думаю, парадоксальность свойственна ей изначально. Процитированные строки взяты мной из стихотворения «Детское». Стало быть, в детстве нужно искать исток противоречивости поэтессы. Потому она и столь органична в её стихах, что подтверждается характером мировосприятия, мироощущения автора.
Земное, бытовое, обыденное в стихах Газизовой оказывается в центре поэтического. В сопряжении высокой мысли и житейской данности держится пафос многих стихотворений поэта. Несоответствие обыденности мирочувствованию художника, его творческой натуре выливается в стремление, в порыв за грань – и не важно, что за ней: мечта или прошлое, что порой одно и тоже. Именно в этом ключе в стихах Газизовой следует рассматривать «сквозные» мотивы детства, «княжны», минувшего.
Желанием выйти за пределы замыкающей реальности объясняются и стихи, воплощающие размирье мечты и действительности («Какое приятное занятие…», «Писать о любви безоглядной…», «Телефонный звонок. Телефонное счастье…»). Поэтические итоги его не всегда оптимистичные: «Как я хотела и мечтала – // Так не бывает». Это толкает поэта к выходу за границы реального времени. Художественное же время стихов Лилии Газизовой течёт в межвременье настоящего и прошлого, на сопряжении которых очень часто вырастает поэтическая мысль автора («Моя мама проверяла…» и др.). Размирье времени реализуется порой в размирье-неправильности языка, как, например, в стихотворении «Люблю ошибки в словах дочери...».
Наконец, своего апогея размирье достигает на уровне быта и бытия. В стихотворении «Быт», представляющем собой гимн быту, прозе жизни, примиряются самый «низ» и самый «верх» человеческого существования: быт и бытие. У Газизовой быт переплавляется в высокую поэзию и тем самым становится сопричастным бытию. Эти однокоренные, а для поэта – ещё и однокорневые, понятия практически уравниваются в последней строфе стихотворения «Быт» посредством глубокой и – в контексте произведения – тавтологической рифмы: «Восхожу я к тебе, словно к Богу, // Мой любимый и преданный быт. // Я иду за тобой. Ты – дорога. // И решаю, что следует – быть!».
Такова гармония бытия в поэзии Газизовой. Она поддержана строгой архитектоникой, отличающей её стихи. Для них характерны анафоры («Я люблю своих чудовищ…»), «сквозные» повторы и рефрены («Я люблю возвращаться домой…», «Люблю деревья – не цветы…»), синтаксические параллелизмы и композиционные кольца («На рассвете…»), антитетичная структура («Честолюбие», «Я – татарская княжна…»). Эти и другие приёмы заставляют мысль играть разными смысловыми гранями и оттенками, придавая ей пестроту и глубину.
Сбитость-слаженность стихов Газизовой, конечно же, лучшее свидетельство мастерства поэта. Без учёта их строения, бывает, нельзя проникнуть в глубину смысла произведения, как в случае со стихотворением «Манкость есть в ваших стихах…». Его «зеркальная» композиция как нельзя лучше выражает «вечную» мысль о жизни и смерти и со времён Пушкина волнующую поэтов мысль о творчестве. Здесь и везде в стихах Газизовой их строгая организация помогает автору избывать посредством поэзии алогичность, парадоксальность, противоречия жизни, находить в ней столь желаемую и искомую гармонию, лад.
Стихотворение «Манкость есть в ваших стихах…» относится к числу излюбленных Газизовой верлибров. Как известно, в верлибрах совсем не обязательны ни рифма, ни чётко выраженный ритм, то есть те свойства, которыми, как правило, обладают стихотворные произведения. В силу этого верлибр – весьма «скользкий» жанр, так как не требует от поэта следования строгим законам формы и, в конечном счёте, может свести его к обыкновенной прозе – ведь достаточно её лишь нужным образом графически оформить. Но ведь и не каждое рифмованное, и «ритмизованное» стихотворение есть поэзия. Думаю, что вопрос о верлибре касается коренного вопроса о сущности поэзии, и здесь нужно руководствоваться доводами не рассудка, а сердца – оно должно подсказать, какое произведение отнести к сфере поэтической, а какое всего лишь бледный отзвук действительности, даже если очень пафосно-напыщенно явленный. Верлибры Газизовой позволяют говорить о том, что в них поэту, пусть порой и на самом краю, удаётся парить в высотах человеческого духа.
В стихотворении «Бабушка шепнула мне…», где разыгрывается очень важный в поэтической системе автора мотив «княжны», сопрягаются категории «временного, преходящего» («я была комсомолкой», «Теперь… нет комсомола») и «вечного» («род у нас княжеский»). Причём «преходящее» в ценностной системе координат оказывается никчёмным, а факт отнесённости к княжескому роду занимает в ней ключевое место. Вышептанные (в силу известных идеологических рамок) бабушкой слова, о том, что её внучка – княжна, поначалу ею, комсомолкой, высмеиваются. Но время всё расставляет на свои места: умирает бабушка, не стало комсомола. Всего лишь в одном стихе – «Теперь нет бабушки и нет комсомола» – мгновенной вспышкой озаряется эпоха крушения целой идеологической системы и личная трагедия человека, во времена всевозможных утрат всего и вся потерявшего ещё и самую близкую, родную душу. От этого сопряжения и эпохальные события окрашиваются кровью сердца, и частному событию придаётся эпохальное значение. Отсюда, казалось, незначительный по своему содержанию стих «А я стала княжной», вроде бы касающийся лишь сферы частных интересов, обретает высоко-поэтическое по своей трагичности звучание.
Не благодарное занятие что-либо переводить с языка поэтического на прозаический, но для того чтобы быть понятным и неголословным, приведу своё понимание финала стихотворения, а значит и его в целом. На самом деле, до последнего стиха всё достаточно буднично, житейски: некогда бабушка шепнула, что внучка – княжна, так как вышла она из рода княжеского. Но что ей до этого, ведь она – комсомолка. Шло время. Бабушка умерла, не стало комсомола. Вся эта история и рассказана-то во вполне прозаической форме, выдержана в обыденно-разговорной интонации. Но в предпоследнем стихе о «нет бабушки и нет комсомола» происходит тот самый «щелчок», который придаёт всему происходящему трагедийное звучание. Как – об этом я уже сказал чуть выше. Сейчас важно другое: поэт, вместе со всеми утратами, созрел до своего высокого звания. Потеря родного человека, страны, в которой поэт родился и вырос, дала ему осознание своего места в мире, открыла глаза на логику и смысл вечно движущегося времени. Стих «А я стала княжной» нужно, конечно же, понимать не в том смысле, что человеку удалось вернуть себе дворянский титул, определённый социальный статус. «Я стала княжной» – значит, я достигла таких высот человеческого духа, что мне открылась некая тайна о моей жизни и жизни вообще. В таком понимании слово княжна обретает фразеологическое значение аристократа духа. Стало быть, и мотив «княжны» у Газизовой связан с раскрытием остро волнующих поэта проблем души, времени, смысла человеческой жизни.
Верлибр «Бабушка шепнула мне…» – одно из тех произведений, которые наглядно демонстрируют, как самые что ни на есть будничные темы, становящиеся в большинстве случаев предметом бытовых разговоров – пусть и очень задушевных, в кругу самых близких людей, переплавляются в стихи необыкновенно высокого поэтического звучания. И в этом смысле данный верлибр есть лишнее доказательство состоятельности жанра.
Говоря о верлибрах Газизовой, нужно подчеркнуть, что все её произведения, написанные в русле этого жанра, имеют одну очень важную черту, их объединяющую: в основе их лежат события из жизни самого поэта. На фоне «общей» жизни они, на первый взгляд, могут казаться незначительными, но у Газизовой обретают судьбинное значение, потому и вплетаются ею в общий поэтический узор.
Моя мама проверяла
Столовые и рестораны.
Папа писал статьи и лекции
По истории КПСС.
У них были разногласия.
Я пряталась в своей комнате,
Ела лимоны и сервелат,
Перечитывала «Анну Каренину»,
Не любила старичка с железом и
Тосковала по любви…
Если бы стихотворение этим закончилось, Газизовой не удалось бы разрешить коллизию, положенную в его основу. Хотя внимательному и думающему читателю уже могло бы показаться странным и то, почему в предпоследнем из процитированных стихов в конце оказался союз и, в то время как он по правилам структуры и смысла фразы должен начинать последний стих: «И тосковала по любви». Кому-то покажется это незначительным, но в пространстве стиха, где, как известно, «словам тесно, а мыслям просторно», нет ничего незначительного – даже точки, даже запятой. Чтобы уж закончить с этим И, приведу для любознательных свою интерпретацию. Во всех стихах, кроме последнего, речь идёт вроде о незначительных вещах. Всё – и работа мамы, и занятия отцы, и увлечения дочери – проза жизни, порой засасывающая своей однообразностью в житейское болото. Если бы И оказался в начале первого стиха, то он бы носил присущее ему в подобном контексте присоединительное значение. Тогда и тоска по любви оказалась бы приметой всё того же болота. Но как же так можно с тоской и любовью!
Приведённая мной интерпретация ничуть не «отдаёт» «интертрепацией», поскольку поддерживается дальнейшим течением верлибра:
…Мне тридцать лет.
Люблю мужа.
Воспитываю детей.
Ем лимоны
И пишу стихи.
Мотив «любви» из предыдущего стиха, как видим, имеет свою реализацию в последующих пяти, в которых сконцентрированы самые дорогие ценности поэтессы: семья и творчество. В их контексте даже лимон – предмет «презренной прозы» – неожиданно получает «высокий» смысл, поскольку как-то связан с написанием стихов (посвящённые-то знают, как!). Таким образом, стих «Тосковала по любви» тематически связан более тесной связью не с предыдущими, а с последующими, хотя, конечно же, по сюжету жизни относится не к ним, потому и отделён от них многоточием.
Казалось бы, с любовью всё ясно, и стихотворение в этом смысле могло бы и завершиться. Но чуда поэзии в таком случае никак не свершилось бы. Стихотворение получает неожиданное продолжение:
Мама проверяет столовые,
Папа пишет статьи и лекции
По политологии.
У них со мной разногласия.
Кажется, мы имеем дело с традиционным, многожды использованным поэтами с самыми различными целями композиционным кольцом. Но, замечу, при всём «кольце» в последних стихах происходят определённые, возможно, незначительные, хотя житейски – и очень значительные, изменения: мама уже не проверяет рестораны (наверное, тому есть свои резоны); папа пишет не об истории КПСС, а о политологии (тоже немаловажный факт для специалиста!*). Одно осталось неизменным: остались разногласия между самыми близкими – вечная проблема «отцов и детей». Осталась та тоска, что ныла в самом начале: тогда – по любви женской, теперь – по любви человеческой, равной пониманию. Тоска оказалась неизбывной. С этой точки зрения, стихотворение Газизовой, помимо того что по-своему продолжает линию размышлений о «вечной» теме «отцов и детей», вырастает в философские раздумья об общечеловеческих идеалах. Так или иначе, человек достигает своих целей, обретает свои ценности, но конечной «остановки» в этом процессе нет. Любое обретение вызывает тоску по другим ценностям, ещё не обретённым. Путь человека к своему «раю», таким образом, оказывается бесконечным и, видимо, безуспешным…
Завершить свои размышления о верлибрах Газизовой хочу ещё одним прекрасным стихотворением поэта:
Я думаю о том, какие мысли
В голове у очень толстого ребёнка.
И часто ли ему бывает грустно…
Я думаю, что толстого ребёнка
Намного чаще обижают,
Чем худого.
Ещё я думаю о том,
Что в каждом из нас
Плачет толстый ребёнок.
Не хочу в данном случае расщеплять своим сейчас не уместным анализом живое и трепетное тело стиха. Замечу лишь, что и здесь мысли, которые многим из нас и в голову-то не придут, не то чтобы придать им какое-либо маломальское значение, становятся предметом высокой поэзии. Как и любое искусство, оно есть сострадание, которое на языке искусствоведов получает название катарсиса. А сострадание – это страдание, гармонизирующее нашу душу, примиряющее с миром, сглаживающее противоречия. А их, этих «размирий», в стихах Газизовой более чем достаточно, что обнажает ранимость души поэтессы, её готовность откликнуться на боли человека и времени. Её верлибры, несмотря на всю их рифмо-ритменную неурегулированность, в некотором смысле «хаотичность», – свидетельство усиленных поисков «лада», гармонии жизни, «мира» в окружающем поэта «размирье». И в соответствии с ладом своей души Газизова неутомимо расставляет лады-идеалы жизни и творчества.