Первое, что вспоминается, думая о ней – Свет. Яркий солнечный свет, до того яркий, что и сейчас хочется зажмурить глаза, до того сочный, что даже листва на деревьях его излучает и светится тоже. И под этой листвой мы, вместе… В поисках грибов, которые она знала наперечёт, которые могла найти, где угодно и когда угодно.
Еще Слово. Слово её волшебных сказок. Этих сказок нет ни в одной книжке. Уже потом, пытаясь найти что-то подобное, я поняла, что они просто-напросто дети её удивительного воображения. Слово её кротких рифм, по сей день живущих на страницах пожелтевших газет с уже непривычными названиями. Её Слово…
Еще Любовь. Любовь, с которой делалось всё вокруг, которая щедро дарилась не только нам, близким, но и просто окружающим, вспоминающим её исключительно добрым словом.
И все эти три составляющие непреодолимо ведут в мир, который нам, тогда еще детям, и открыла она…
Главная ассоциация с ней – Пасха, светлое Христово Воскресение.
Наша бабушка ничего особенного на Пасху не пекла, только куличи. Правда, такие, каких больше и не встретишь. А мы помогали смазывать их сверху яичком. И они стояли, накрытые полотенцем, и так пахли, что за один этот запах можно было отдать все лакомства на свете.
Еще, конечно, красили яички. Непременно луком. У других были зеленые, и синие, а у нас только красные. Потому и сейчас, наверное, не люблю ни блестящих, ни пестрых, ни оклеенных. Только луковые, будто только они настоящие. Порой в горячей воде по яичку пробегала трещинка, и тогда этот особенный красный цвет проникал внутрь, рисуя на белых боках яичка заповедные дорожки. А вкус совершенно особенный.
Иногда нам разрешали поучаствовать, принимая преобразившиеся яички. И от этого крохотного прикосновения к таинству праздника день Воскресения еще особеннее входил в детский мир.
Нашу девочку в этом году мы впервые взяли на пасхальную службу. Она немного испуганно смотрела вокруг, а я, пытаясь приблизить ее к происходящему, рассказала, как Боженька смотрит на нас, и также как мы выглядываем на небе звездочки, видит наши свечечки и слушает нас. Девочка пообвыкла и даже потом с тихим: «Няня, мне не видно» - пробралась поближе слушать, как батюшка поет Боженьке.
В мир Боженьки для нас проводником и была бабушка. Она и оживила им небо, и показывала, как правильно сложить пальчики, и раскрыла, что такое «днесь», и какой «насущный», и еще многое о Нем, что потом жило и передавалось в детском мире. Правда, передавалось не по проводам и не по телефонам, как сейчас. У нас почему-то довольно долго не работала розетка, и ее можно было чуть-чуть отодвинуть, и увидеть там чей-то дружеский глаз, и рассказать ему что-то.
А потом оттуда же пришло страшное слово «умерла». Хотя тогда, наверное, не такое страшное, как сейчас, ибо Бабушка «ушла к Боженьке», а нам говорили не плакать, иначе над ней будет идти дождик. А ей с Боженькой там хорошо, и она смотрит на нас и улыбается.
И сейчас она, конечно, смотрела на нас, пока мы шли за батюшкой и его голосом под совсем не по-апрельски, скорее по-августовски усыпанным звездами небом. А я держала маленькую ладошку, пытаясь передать ей кусочек того мира, открытого бабушкой в детстве, к которому как никогда ощутимо прикасаешься в этот день. И знала, что она смотрит на нас. Смотрит вместе с этими звездами и другими глазами, Его глазами. Смотрит и улыбается.