Все чудесатей и чудесатей... Тропинка вьется, плетя узор. У Линн в черничных потеках платье, жарою плавится горизонт, в корзинке хлеб и кусочек сыра, а паутинки дрожат в росе.
В глубинах леса темно и сыро, но Линн не страшно ничуть. Совсем ее болотницы не тревожат, а взгляды леших из под коряг похожи на в изумрудном ложе осколки летнего янтаря. Где совы молча глаза таращат и под корнями бликует пыль, там Линн без страха вступает в чащу, не отмечая своей тропы.
Ей это помнится очень ясно, когда тоскливая тишина бежит по стеклам струею грязной, сочится каплями из окна. Когда у бабушки снова дети, а муж неделю ушел в запой... Когда сегодня не хуже плети, и уже кажется - пой не пой, цеди легенды из битых кружек, черти их образы на столе...
Тропинка вьется и кружит, кружит. Чем дальше в чащу, тем глубже лес. Чем дальше в реку, тем глубже омут - чудное средство от всяких бед. Когда в лесу ты почти как дома, чего бояться, скажи, тебе? Чего бояться, скажи, кого ли, когда вдруг слышишь - шуршат кусты - это в малиннике бродят тролли. У троллей с кисточками хвосты, у глаз смешливая тень веснушек. И их совсем не боится Линн - ведь глупых сказок не стоит слушать, всего вернее писать свои.
Ей это помнилось очень верно, но стало истинно лишь сейчас. Пусть телефон надорвется нервно, не стоит думать и отвечать, дрожать во сне от нехватки денег и биться в клетке как старый лев. Тропинка вьется, бросая тени тебе хоть в десять, хоть в сорок лет. И свою сказку нельзя истратить в заботах мелких, что твой кредит - все чудесатей и чудесатей с годами будет в лесу бродить.
Линн знает, помнит дорогу к лесу. Деревья клонятся на ветру, где в старом замке живет принцесса - дракон ест хлеб у нее из рук. Сам замок, что о двенадцать башен, почти столетье стоит пустой, зато бывает, там тролли пляшут, собравшись вечером под мостом, а в поднебесье летает ворон.
Линн пишет: "Знаешь, не отвечай... Ушла за сказкой, вернусь не скоро - через легенду и мятный чай"