Я сижу на утёсе, колено к скуле прижав, возвышаюсь над Рейном, и имя мне - Лорелей, зов мой чист и бездонен, он гладок и моложав, коль он чужд тебе - режь и, пожалуйста, не жалей. Ветер локон мой кипенный путает вкривь и вкось, я смотрю выжидающе, явишь какой ты жест, в пепел-персть моего позвоночника стёрта ось, ты немеешь от песни моей и стоишь как шест.
Голос тихнет травою, идущей на сенокос, по колено в разливах воды ты стоишь столбом, вихри на голове заплетают десятки кос, если гимн незнаком слуху - гриву срезай серпом.
Оживи, кроной ивы качнись на короткий миг!
Коркой льда брызги волн застывают враз на бедре, скалы пахнут, как горечь тимьяна и базилик, воды Рейна твой рот заполняют собой на треть, златовласые сёстры-русалки мои поют своим меццо-сопрано о том, что здесь быть беде.
Я сижу на утёсе, нашедши в таком уют, небесам молюсь, пусть сил на крик не сыскать нигде, через шесть парамит не пройти без тебя совсем, говорю же, коль лад наших с сёстрами мантр дик, коль теряется эхом тревожным наш клич в овсе, бери меч со дна ржавый и им по моей груди, что сияет своей белизною из-подо льна, води с плавностью рыбы и с ловкостью лисьих лап, кабы речь моя только помехами лишь полна.
Кавантина унылая в сердце твоё вросла резко жалящей кожу наотмашь крапивой вглубь - что же, режь, это наша вина, острие не прячь, пусть булат будет с горлом русалки привычно груб, станет после от лезвия этот порез горяч да столь жарок, что пар заклубится над раной той.
Ходит маятником твоё тело из стороны да в другую, а взгляд будто мраморный и пустой, руки тянутся вниз за мечом, от песка черны, в мёртвой хватке он приподнимается над главой...
Отруби сёстрам водным хвосты их в один удар, серый камень впитает сей девичий сочный вой, слышишь, тянется в воздухе вяжущий стон-нектар?
На утёсе в ребро аквилон собрался врасти, хвосты скользкие ты забирал себе неспроста: брат родной, пусть они служат как амулет в пути.
Жаль, что я
не имею
русалочьего хвоста.