Шел дождь. Небо изливалось на землю. Природа плакала, потому что было о чем плакать. А люди мечтали, что дождь, льющий уже, без малого две недели, закончится, и они смогут оплакать своих сыновей, погибших на этой проклятой войне.
Вахтанг сидел у окна и пытался сосчитать, сколько же капель в минуту падает на подоконник, но ничего не получалось, потому как он все время присчитывал и те брызги которые отскакивали от фонаря. Однако его упорство, вызванное абсолютным бездельем, не знало границ.
С того времени как сын ушел на войну, Вахтанг не находил себе места, он постоянно старался занять себя чем-то. За полгода ему удалось: выкрасить забор; вычистить хлев; заделать дыры в потолке над кухней; отремонтировать комнату сына и прихожую. Он даже начал пристраивать к дому новую комнату, в надежде на то, что вернувшись, сын обязательно женится, а для новой семьи этот дом был явно мал.
Но ровно две недели назад в деревню приехал лейтенант в зеленом мундире и лакированных сапогах, чистенький, будто на парад. И попросил председателя собрать людей на площади. Где официальным тоном и с напускной скорбью сообщил, что отряд добровольцев, в который ушла почти вся молодежь деревни, разбит у западной границы. Число жертв неизвестно, но в штаб смог вернуться лишь один солдат, который сообщил, что их отряд застигли врасплох. Большая часть бойцов была перебита уже в первые минуты боя, остальные оборонялись, пока противник не смог подойти к ним с тыла. Пытавшихся скрыться враги расстреляли, остальных взяли в плен. Сам же он выжил лишь благодаря тому, что раненный в голову осколком, был прибит к земле упавшим от взрыва деревом.
Передав сообщение штаба, лейтенант попрощался с председателем и, не дожидаясь вопросов, уехал восвояси.
С тех пор время в деревне будто бы застыло. Через два дня пошел дождь. Дождь был монотонный, вязкий и шумный. Он будто бы выстроил огромные, непроходимые стены между домами и вскоре стал неотъемлемой частью существования каждого жителя деревни. Потихоньку люди перестали выходить из домов, набухших, словно рис от воды, и тяжело дышащих густым белым дымом из дымоходов. Каждый старался избегать соседей, чтобы, ни дай Бог, не заговорить о случившемся. Многие верили, что их сыновья еще живы, что, возможно, их взяли в плен, а может быть, именно их сын был тем единственным уцелевшим солдатом, вернувшимся в штаб, а теперь он лежит в лазарете и когда поправиться, обязательно вернется домой. Другие, потеряв всякую надежду, оплакивали не захороненные тела своих детей. Но были и те, которые не плакали, те, кто был уверен, что их сыновьям не пристало сдаваться в плен, а им не пристало лить слезы, ибо героев провожают молча.
Среди таких был и Вахтанг, уверенный, что его сын погиб, погиб геройски, с оружием в руках. И что душа его вознеслась прямо в небеса, к могучим предкам, которые сразу его узнали, ибо погиб он, как и они, в бою. Вахтанг ни разу не заплакал и запретил плакать жене, пригрозив ей, что если она уронит хотя бы одну слезинку, то душа их покойного сына захлебнется на том свете.
Но, как и любая мать, она не могла себя сдерживать и, несмотря на запрет мужа, плакала, но плакала, молча, без слез, украдкой, и только плечи дергались в такт её горю. Нет, она не боялась гнева супруга, просто понимала, что Вахтанг только кажется сильным, на самом же деле, стоит ему увидеть её слезы, как он и сам не сможет сдержаться и расклеится.
Но Вахтанг замечал, или скорее догадывался, почему жена стала часто выходить на кухню, подолгу оставаясь там, в полной тишине, или неподвижно сидела у камина, и почему, несмотря на все усилия, она не могла удержать предательски вздрагивающие плечи.
С этого дня в доме воцарилась тишина, настолько гнетущая и плотная, что казалось, будто до неё можно дотронуться рукой. И только дождь неизменным фоном сопровождал эту тишину, изредка нарушаемую ворчанием хозяйки, которая все время вычерпывала воду из недостроенной им комнаты. Не прекращающиеся ливни изменили деревню до неузнаваемости. Очертания домов стали какими-то размазанными, нереальными, деревья согнулись под тяжестью мокрых листьев, дорогу совсем размыло. Все пропиталось запахом сырости. Земля превратилась в коричневато-красную жижу из глины и грязи, ходить было трудно, но, несмотря на это, раз в два дня Вахтанг выходил в деревню, купить продуктов.
В магазине он всегда брал одно и то же: две банку тушенки, баночку рыбных консервов, хлеб и чай. И если хватало денег, он обязательно покупал свежий номер газеты, хотя свежей в их деревне считалась газета недельной давности.
Прошел еще месяц, дождь, наконец, прекратился, и люди, распечатав двери своих домов, начали возвращаться к привычным делам. Потихоньку они вновь стали общаться, но тема их сыновей оставалась под негласным запретом. Вахтанг заметил, что после дождя яркие краски в деревню так и не вернулись. Большинство жителей были в трауре и даже те, кто не верил в гибель своих детей, носили темные цвета, чтобы не выставлять напоказ свою надежду и не оскорблять память погибших.
Еще месяц шли военные действия: то мы отбрасывали войска противника, то они теснили нас, потом, председатель сообщил, что объявлено перемирие. Через неделю Вахтанг вычитал в свежекупленной газете, что перемирие принято на условиях противника и часть территорий страны временно находится в оккупации, но во всеобщей мобилизации больше нет необходимости, так что большинство солдат скоро вернется домой. Дочитав статью, Вахтанг тяжело вздохнул, подумав, что очередной чиновник снова продал страну. Он верил, что во все времена, все потери территорий всегда, были на совести предателей. Он, потомок великих предков, воинов по своей сути, не мог допустить априори, что грузины могут проиграть в войне, и ни секунду не сомневался, что мужественнее грузин в мире нет.
Вскоре жизнь начала налаживаться, почту привозили вовремя, продуктов в магазине стало заметно больше, в стране еще чувствовалась послевоенная бедность, но деревни она не коснулась, наступило лето, и оно всем облегчило жизнь, только одно оставалось неизменным – никто не вернулся с войны. Даже те немногие, кто еще верил в возвращение своих детей, уже начали сомневаться. Не сомневался только Вахтанг, он твердо был уверен в зверстве врагов, и не мог даже допустить, что они могли оставить хоть одного пленного в живых.
Вахтанг снова начал выходить в деревню, заниматься домом он уже не видел никакого смысла, сколько ни просила жена, он больше не притрагивался к брошенной на полпути комнате. Зато снова начал встречаться с друзьями, в тени старого тополя на площади, где они обычно играли в домино, со временем они, даже стали говорить своих погибших детей, поднимая стаканы за их память.
Когда в очередной раз жена напомнила Вахтангу про злополучную комнату, он разозлился, заявив, что не притронется к ней даже под страхом смерти, хотя смерти-то, как раз - таки, он уже не боялся.Затем он взял деньги и вышел за продуктами. Возвращаясь с домой, уже издали заметил, что жена вытаскивает из подсобки тазик и лопату для смешивания бетона.
- Опять взялась за свое. – Разозлился Вахтанг. Отворив ворота, он крикнул ей, что ничего достраивать не будет, и если ей так хочется, пусть строит сама. Но она его не услышала, и опустив таз с лопатой на землю, завернула за угол. Продолжая злиться Вахтанг вошел в дом, бросил авоську на кухонный стол, и взяв папироску – он курил только когда нервничал – направился в комнату. Открыв дверь, от неожиданности он даже подпрыгнул – в комнате стоял человек, на руке у человека была повязка, другой рукой он опирался на костыль, человек обернулся, у человека не было глаза, а на щеке был огромный, уродливый шрам. Человек улыбнулся, человек потянулся вперед, человек взял Вахтанга за плечо и сказал:
-Здравствуй.