О С Е Н Ь
Стояла глубокая осень. То мелкий дождь, то изморозь застилали обозрение за окном.
Настя стояла на табурете у окна и смотрела поверх простеньких занавесок на улицу, на осеннюю слякоть, на редких прохожих.
Со стороны балки за посёлком доносились короткие автоматные очереди. Женщина каждый раз вздрагивала, словно очерёдная автоматная очередь проходила через её сердце.
За окном чавкало, хлюпало, грохотало, и было ей невыносимо тоскливо и обречённо.
Уже несколько дней молодая женщина прячет своего пятилетнего сынишку Володеньку под полом, где она сама вырыла глубокую яму, высушила её ещё тогда, когда едва была слышна канонада, и полыхало небо в далёких пожарах, выстелила её сухим сеном, бросила одеяло и подушку…
Она и сама периодически туда спускалась и на короткое время засыпала тревожным сном, просыпаясь от каждого шороха. А тут с самого утра сердце разрывают эти автоматные очереди: чувствуют немцы свой скорый конец и лютуют. Врываются в мирные дома и, уводят стариков и детей в неизвестном направлении, а кто сопротивляется, того расстреливают на месте. В посёлке уже почти никого не осталось. Бежать было уже поздно, да и некуда. В тыл к немцам? – Ни за что! Через фронт пробираться, не зная дороги, рискованно: можно попасть и под шальную пулю или снаряд…
Стоит Настенька, скованная страхом, и думает обо всём этом и не знает, на что решиться и с кем посоветоваться.
Стоит, не замечая ни времени, ни голода, который был постоянным их спутником в эти тревожные дни, стоит до онемения в ногах и смотрит в хлюпкую мглу, всматриваясь в неё до боли в глазах, на темнеющий в нескольких метрах небольшой
пришкольный скверик. Из-за школы чуть выглядывал старый продуктовый магазин, двери которого уже довольно давно не открывались. За магазином начинался большой пустырь,
плавно переходящий в обширную балку с редким кустарником, и на самом её дне говорливым ручейком…
Уже несколько дней продолжалась охота за людьми на улицах и в домах, и каждую минуту можно было услышать стук прикладами автоматов в дверь.
Вначале выискивали жителей еврейской национальности, потом стали брать всех подряд. Держали всех под открытым небом в балке под дождём на пронизывающем ветру, окружив колючей проволокой и собаками.
Ждали распоряжения отправить всех в Германию, но составов не хватало, и фрицы не знали, что делать. Ждали приказа командования. Теперь стало ясно, какой пришёл приказ.
Всех евреев выстроили в один ряд. Из оставшейся толпы выбрали мужчин не моложе четырнадцати лет. Подростков отобрали и поставили в стороне, а потом их погнали в сторону железнодорожного вокзала.
Против каждого еврея поставили мужчин и женщин и дали по пистолету с одним патроном и приказали стрелять. Каждому в спину упирался автомат, но, не смотря на это, выстрелы хоть и прозвучали, но никто не был даже ранен! Тогда фрицы, совершенно озверев, стали расстреливать всех подряд.
Всё это происходило на исходе дня. Быстро темнело и растреленные падали в темноту на вымокшую созревшую траву, падали в ночь.
Немцы уже ходили между трупов с фонариками и делали контрольные выстрелы. Накатила непроглядная ночь, которую сверху пронизывали прожекторы, а внизу выплясывали свою страшную пляску фонарики карателей.
Потом всё затихло. Каратели ушли в комендатуру. Шелест дождя и ветра
смешался с тихим перезвоном ручейка, приглушая тихий плач ребёнка, который временами доносился до чуткого слуха и шёл он словно из-под земли.
Давно прогремел последний выстрел, а Настя всё стоит и стоит. Кажется, прошла целая вечность! Чего она ждёт и сама не знает. В голове нет никаких мыслей, а в ушах всё звучат и звучат автоматные очереди. В душе пусто…
Но вот её глаза, нет – не увидели, а скорее ощутили движущееся тёмное пятно сквозь сетку дождя во мгле на фоне сквера. Вот уже стал различаться мужской силуэт. Он двигался едва заметно, осторожно и чутко, не оглядываясь.
Вскоре этот загадочный силуэт скрылся за бараками. Настя с облегчением вздохнула. Возможно, этому ночному путнику удалось избежать расстрела, а может быть – это был предатель и он скрывался с места преступления, уходя от свидетелей и возмездия, втянув голову в плечи, как улитка…
Женщина оживилась. Сонливость, как рукой сняло. Она стала чего-то ждать. Мало ли что! Уж больно быстро немцы управились. Настя продолжала стоять у окна, уже опустившись на пол, переминаясь с ноги на ногу, чуть отодвинув занавеску.
И вот, когда чуть-чуть забрезжил дождливый рассвет, из сквера, озираясь по сторонам, вышла женщина со свёртком на руках. На улице больше ни души! Шаги
заглушают дождь и монотонные звуки капели с крыши. Незнакомка завернула за угол барака…
Тут Настя замерла и на какое-то мгновенье была в полной растерянности: как
быть? И тут женщина сорвалась с места. Только сейчас она поняла смысл своего ночного ожидания. На ощупь она добралась до сеней, нащупала дверь и тихонько, сняв щеколду, чуть её приоткрыла и осторожно выглянула во двор, тихо позвала и прислушалась. Ни звука… Она вновь позвала. И через некоторое время послышались
хлюпающие осторожные шаги. Незнакомка медленно продвигалась вдоль стены, прижимая свёрток к груди. Дождь в это время усилился и усердно смывал следы от ног, таким образом, проявляя своё покровительство.
Анастасия подняла крохотный фитилек в коптилке и пошла на встречу гостье, которая осторожно прошла в дверь и закрыла её за собой. Сени едва осветились тусклым светом, рождая уродливые тени на стенах, потолке.
Пропустив женщину вперёд, хозяйка прошла следом, обошла её и сосредоточила свой взгляд на мокром лице незнакомки.
Тем временем женщина устало опустилась прямо на пол. Казалось, что она потеряла сознание. Руки её ослабли и прямо с её мокрых колен, выпутавшись из тряпок, сполз годовалый ребёнок, его пол было не возможно определить из-за грязи и рвани на его худющем тельце. Лицо его было настолько чумазым, в пятнах крови, что только одни глаза и говорили, что это живое существо.
Настя понесла это существо к рукомойнику и что-то ласково говоря, словно мурлыкая, умыла личико и ручки тёплой водой. Из-под непонятного фасона шапки упрямо выбивались тёмные кудряшки, а на лице выделялись синяки и кровь. Потом оказалось, что присохшая кровь была чужой.
Сердце женщины вздрогнуло и похолодело. Она знала, что за укрывательство еврея,
даже ребёнка, положен расстрел. На какое-то мгновение она на мгновение застыла в нерешительности, потом быстро раздела малыша - это оказалась девочка, закутала в старенькое одеяло и быстро опустила в подпол, где принял её, так же молча, Володя.
Настя проворно уложила доски, бросила на них половик и поставила стол сверху. И сама с облегчением опустилась рядом с гостьей.
За окном уже совсем рассвело. Было слышно далёкое движение вражеского войска. На востоке гулко громыхала далёкая канонада, а на улице напротив бараков не было ни души.
Незнакомка зябко жалась к тёплой печи. Женщину бил озноб. Настя достала свою одежду из сундука. Она что-то шептала себе под нос. Гостья неуверенно, молча, осторожно переодевалась во всё сухое, а хозяйка достала бутылку из запечки и налила в кружку прозрачную жидкость. Незнакомка, стуча зубами о край кружки, сделала глоток, задохнулась, закашлялась, на глазах выступили скупые слёзы. Они тускло светились в рассветных лучах солнца, которые просочились сквозь занавески. Настя прижала женщину к груди, но та резко, застонав, отстранилась, ухватившись за предплечье правой руки.
Настя испугалась и осмотрела руку. Оказалось, что рука была прострелена насквозь. Кость была цела. После перевязки, отправила женщину спать в тот же подпол. Володя тихо и осторожно, боясь разбудить малышку, выбрался оттуда, освобождая место.
Хозяйка, зевая и крестясь, закрыла подпол, спрятала крышку под половиком и столом. Потом налила горячей воды в корыто и занялась стиркой одежды неожиданных гостей. Потом, развесив всё на верёвке, протянутой в комнате, прилегла на кровать и укрылась ватным одеялом.
Четыре долгих дня и пять тревожных ночей провели они вместе, поочереди отдыхая, пряча остальных под полом, почти без еды и питья. Во двор выходить было опасно.
Только на пятое утро за окном послышалась громкая русская речь, а не сдавленный страхом шепот. Настя, выглянув в окно, увидела спокойно идущих наших бойцов и разрыдалась. Кое-как успокоившись, открыла подпол, разбудила всех и они, держась друг за друга, чтобы не упасть от истощения, вышли во двор, а за тем и на улицу, где в стороне уже дымилась полевая солдатская кухня, и вкусно пахло мясными консервами, которыми была приправлена самая любимая во время войны перловая каша…
Подвиг на Земле всегда имеет место! Никто не знает своих возможностей до конца. Он врывается, как музыка, неожиданно и просто. Он в каждом есть! Даже дети совершают его. То он незаметно и медленно совершается всю жизнь, то взрывается вулканом и восхищает нас своим Светом любви ко всему живому, к человеку.
Если бы все люди были добрыми, умными, простыми, самоотверженными и любящими всё и всех, терпимыми и терпеливыми! Что бы тогда было? Неужели так трудно совместить в себе все эти качества? Но это когда-нибудь будет! А когда? – Не знаю! Наверное, ещё не скоро!!!
Как важно, что бы каждый человек излучал тепло и свет, как Божество.
Некоторые такими рождаются, другие пытаются стать ими, но, увы, чаще всего их не только не понимают, но даже призирают, стараются, как можно больше навредить и унизить.
Почему-то от доброты шарахаются, как от чумы. Добрые считались и считаются ненормальными, почему-то все и всегда боятся их любви и доброты, бескорыстия…
И многие из них, что очень важно, как бы их не казнили за это, как бы их не унижали, они всё равно остаются до самой кончины любящими и сердобольными.
Не просто добро превратить в зло, хоть это и случается в нашей жизни…