В Таллиннском автобусе не услышишь громкой речи, там принято говорить шёпотом. Моя мама с папой тоже шепчутся. Мне лет пять, и я стараюсь понять, о чём они говорят. Я прислушиваюсь, но это чужая незнакомая мне речь.
-Папа, а на каком языке ты говоришь, я не понимаю?-спрашиваю я.
- Я говорю на еврейском языке,- отвечает папа(потом, спустя определённое время, я узнаю , что на еврейском языке- значит на идише)
Мне ни о чём не говорят папины слова, и я продолжаю допытываться:
- Папа, а что это за язык такой, почему ты не говоришь на нормальном человеческом языке - на русском или на эстонском?
Мне стыдно, что мы отличаемся от остальных пассажиров. Дети хотят быть, как все.
Я прошу папу, чтобы они говорили с мамой, как все…
Родители переходят на русский язык, а дома объясняют мне, что мы евреи, и что у нас есть свой язык, что это язык моих прабабушек и прадедушек, и что все евреи говорят на этом языке. Так я впервые поняла, что к русским и эстонцам не имею никакого отношения…
- Я не хочу быть еврейкой,- протестовала я.
-Но ты еврейка,- говорили мама и папа,- мы евреи, а ты наша дочь, и это значит, что и ты тоже еврейка.
Так я впервые узнала свою национальную принадлежность, и поняла, что я не такая, как все…
Мы жили в небольшом двухэтажном доме. В уютном пригороде Таллинна.
Мой папа был родом из села Троянов, а мама родилась в городе Житомире. Папа мальчишкой убежал на фронт. Убежал от голода.
Он не очень понимал, что делал, он просто хотел избавить свою маму от лишнего рта. На вокзале папа отдал свою лепёшку маленькой сестре, и уехал прямиком на фронт, его определили в десантный взвод.
Папа был мальчиком смышлёным, он понял, Что Иосиф Менделевич, не очень придётся по душе фашистам. Он выкинул свой паспорт с пятой графой, а вместо утерянного паспорта ему выдали новый –на имя Николая Петровича, ну а по национальности Николай Петрович был украинцем, потому что с Украины…
Папа прошёл всю войну, был дважды ранен, был награждён Орденом Славы третьей степени и Медалью за Отвагу, у папы была вся грудь в Орденах и Медалях, но он был скромным человеком и никогда ими не хвастался, и неохотно рассказывал о своих подвигах. После войны он на родину не вернулся, а остался служить в Таллинне.
Папа освобождал Таллинн, правда, спустя много лет его и таких, как он, стали называть оккупантами, а не освободителями…
Папа перевёз мою маму из Житомира в Таллинн, ну а я родилась в Эстонии. Конечно, мой папа после войны восстановил свой старый паспорт- он снова стал Иосифом Менделевичем.
Итак, дом, в котором я родилась, был маленьким двухэтажным домом. На первом этаже жила большая семья коренных эстонцев, а на втором, поделённом на три коммуналки, жили три семьи.
Наша семья из трёх человек занимала небольшую комнату. Мама варила на общей кухне. Соседки были не очень приветливы, особенно одна, Ольга Петровна. Она до сорок пятого года была владелицей всего дома, но потом Советская власть экспроприировала частную собственность, и у Ольги Петровны дом отобрали, оставив ей одну комнату и веранду. Характер у бывшей домовладелицы был тяжёлый, и часто мама говорила папе:
-Де олтер брент азейве афаер,- что означало-старуха горит, как огонь- значит – сердится…
Мама, конечно, говорила подобные вещи на идише, она верила, что я не понимаю, о чём она говорит, но мой пытливый детский ум схватывал эти фразы, и цепко держал их в памяти…Так я учила идиш…
И не только идиш.
Я впитывала, как губка, эстонский язык. Я учила его в буквальном смысле играючи- мой маленький белокурый друг Андрес- Андрюля-так его называла его мама, был эстонским мальчиком с первого этажа. Он и ещё один соседский мальчик- Ян, были моими друзьями, а больше детей поблизости не было, и в каком-то смысле это было хорошо: мальчики не говорили по-русски, и мне пришлось учиться говорить на их языке.
Я росла, как мальчишка: лазала по деревьям, играла в войну, стреляла из самодельного лука и учила эстонский язык. Он с детства стал моим вторым языком.
Я очень вписалась в их компанию: глядя со стороны, можно было подумать, что играют эстонские дети. Я была зеленоглазой, белокурой, курносой, и очень была похожа на маленькую эстонскую девочку.
Даже соседка называла меня - эстоночка.
Как-то шёл дождь, и я спустилась на первый этаж поиграть с Андрюлей.
К ним вдруг пришли гости- семейная пара без детей. Гости подошли к комнате, где мы играли, и гость спросил у отца моего друга:
-Кто эта маленькая девочка?
Ответ последовал незамедлительно:
-Это еврейская девчонка со второго этажа…
Я бросилась к выходу, взбежала на второй этаж, добежала до нашей комнаты, зарылась головой в подушку и зарыдала. Меня разрывала обида.
- Почему он сказал ЕВРЕЙСКАЯ девчонка, разве это так важно? Почему он не сказал соседская девочка или подружка Андреса? Почему он подчеркнул, что я еврейка? Разве это важно, какой я национальности?
Вот такие вопросы рвались наружу. Позже я узнала, что в пять лет я столкнулась с антисемитской выходкой, а у этой выходки были глубокие корни.
В 1940 году перед началом войны, в Эстонии уничтожили всех евреев. Маленькой еврейской девочке удалось скрыться в лесу, но её настигли, убили, и, с гордостью, доложили Третьему Рейху, что все евреи уничтожены…
Вот такой гонимой девочкой я почувствовала себя в тот дождливый осенний день…
На мой плачь прибежала мама, я рассказала ей всё…
Мама никогда не с кем не скандалила, она просто спустилась на первый этаж и задала отцу Андреса вопрос:
-Зачем, Ахто, вы так сказали?
Она не стала дожидаться ответа.
Никто не пришёл перед нами извиняться. Помню, что я с Андрусом не играла долгое время, но потом мы опять стали играть вместе, ведь детям скучно и одиноко без друзей…
Много лет прошло, но я помню эту фразу: "Маленькая еврейская девчонка".
Не знаю почему, но с тех пор я не стыдилась своего еврейства, и никогда не скрывала своей национальности. И сегодня на вопрос:
-Это ты -та еврейская девчонка?
Я ответила бы так:
-Да, это я!