Романс Вечный сон
Пока я шел пустыней зла
на зов неведомого гула
любимая не умерла –
моя любимая уснула.
Но я тоску по ней пронес,
ища пути на свет из ада,
пока она спала без грез,
ведь ей любви моей не надо.
Она уснула навсегда,
не вырвать спящей у покоя,
и обтекает как вода
ее томление людское.
Ее не потревожит шум,
мой крик бессильный не разбудит,
нет у нее ни снов, ни дум,
и никогда уже не будет.
И сон ее как смерть глубок,
как жизнь – течет без пробужденья,
в ней вновь свивается в клубок
нить несудьбы,
нить нерожденья.
О как разрушить небосвод,
Разбить хрустальную гробницу,
остановить теченье вод,
насильно сблизить наши лица.
Как вызволить ее из сна,
из кокона распутать душу,
чтобы вздохнула вновь она
и трепет сердца стала слушать.
Пусть дрогнут веки подо льдом,
растопит слезы сожаленье,
с отчаянием и стыдом
я ей отдам мое моленье.
И я как чудо понесу
ее прощение и милость,
и мы простимся в том лесу
где это чудо нам явилось.
Романс Колыбельная
Любовь моя свила в тебе гнездо
тайком прилетать во сне
щебечет она свой мотив простой
и жмется к тебе тесней.
Ты спишь и не знаешь, что я пою,
но снится пускай всю ночь
как птица щебечет тебе в раю
и не улетает прочь.
Любовь не поймает меня в силок,
Не запутает крылья в сеть.
Усни, и да будет твой сон глубок,
А я тебе стану петь
Во сне не увидишь меня вовек,
в мечтах меня не найдешь,
ведь птица я, а ты человек
а сон человека - ложь
Но если покажется будто я здесь,
ты виду не подавай
Усни, и останется все как есть,
все оставим как есть давай.
Душа моя свила для нас гнездо -
тайком прилетать в раю
щебечет она свой мотив простой
в небесном своем краю
И ты на зов отзовешься ей,
Но не просыпайся, нет
Ты лучше щебет мой в песню слей
и спой мне ее в ответ.
Романс Лесной колокольчик
Лесной колокольчик в слезинках росы,
чащобы сырая душистая прель,
и сердце щемит от нездешней красы
над тихим ручьем соловьиная трель.
Неужто все это навеянный сон,
обман, насторОженный смертью силок?
Но если и так – пусть возьмет меня он,
чтоб я до виденья дотронуться мог.
Чтоб в час незакатный, в последний из дней
все длился во мне расставания миг,
и не было в мире прохладней теней
чем твой наклоненный и гаснущий лик.
Лесной колокольчик в росинках из слез,
журчащий родник в глухомани сырой…
О, кто же из мира иного принес
напев соловья предрассветной порой.
Неужто все это лишь морок и блажь,
навеянный навьими чарами сон?
Потянешься следом – и душу отдашь,
но пусть и тогда не рассеется он.
Чтоб в час незакатный, в последний из дней
все длился во мне расставания миг,
и не было в мире прохладней теней
чем твой наклоненный и гаснущий лик…
Август
Влажный август нагретый росою,
полночь знойная никнет к земле.
Тень луны, пробежавшей босою,
как факир по горячей золе.
И от чар ее сок виноградный
сам собой превратился в вино,
чтобы вспенить любовью не жадной
старый кубок, что выпит давно.
Там, куда закатил его спьяну
собутыльник древнейшей из книг,
он пылился в тоске покаянной,
и не ведал, что снова возник.
Пусть наполнится влагой пугливой,
через край растечется легко,
станет медленной и терпеливой
набирающей шири рекой.
Там небесной бежавшая тропкой,
в рубашонке из тонкого льна,
в разливанной красе неторопкой
отразится родная луна.
Романс «Закатный час»
Любовь не изменяет цвет,
под снегом в платье бирюзовом,
как будто зимней стужи нет
и не страшат лесные зовы.
Полна нездешней красоты,
не знает, сколько в ней отрады.
С ней целый мир забудешь ты,
полцарства не возьмешь в награду.
Она негаданный рассвет
во тьме оставленного края,
как купина в пустыне бед
пылает вечно, не сгорая.
Да не сокроется вовек,
как Бог, что создал это чудо.
Мир прокляну сквозь тяжесть век,
и лишь ее одну – не буду.
Пускай расправит хоть на миг
свои архангельские крылья
как свитки лучезарных книг
покрытых временем как пылью.
О дай не опуская глаз
вместить как небо необъятный
бесценный дар, последний час,
невозвратимый час закатный.
Романс «Последний луч».
Уходит летучей дорогой теней,
не мнет на обочине трав.
Ступать по земле
не приходится ей
под сенью эльфийских дубрав.
Ведь легче она дуновения дня,
прозрачней чем утренний блик.
Уходит одна
и не видит меня,
и прячет на солнце свой лик.
Зачем побоялся я крикнуть ей вслед,
что жизнь за нее бы отдал.
Но больно глазам,
и закрыл ее свет,
слепящая горняя даль.
Мой зов запоздалый в гортани застыл,
как слезы слились в нем слова.
О как ей отдать
с этим всхлипом простым
всю жизнь до могильного рва.
Помедли, послушай души мой крик,
не молит душа ни о чем.
Ей светит во тьме
твой сияющий лик
последним закатным лучом.
Романс «Утешение»
Свои последние слова
я прошепчу в твое дыханье,
их выдохну едва-едва
в родимых жилок напуханье.
И поцелуй утешных губ
спокойных век моих коснется,
и дальний отзвук судных труб
с моим дыханием прервется.
Но это будет не сейчас.
Еще не завтра встанет время,
врата распахнуты для нас,
и путь земной еще не бремя.
Лишь не смотри туда, где сад
сбегает табуном к обрыву,
и смерть как тайный вертоград
незримо ждет над пенной гривой.
***
Пусть отразит студеный пруд
лебяжьи выгнутые выи.
Еще до снега отрастут
на крыльях перья маховые.
Над миром встанем на крыло
и, полны царственной печали,
под первый снег, в белым-бело,
четой гортанною отчалим.
О Боже мой, не забирай
блаженной песни лебединой.
Дай прилететь в слепящий край
душой двукрылою единой.
Любовь таилась и ждала,
гнезда на родине не вила.
Ей ширь земли не тяжела,
и небо далей будет мило.
***
От белизны сплетенных тел
пронизанных родною кровью
стать зовом страсти захотел
умолкший ангел изголовья.
О не убей меня теперь,
когда поют воловьи струны,
я тоже ангел, тоже зверь,
я агнец жажды тонкорунный.
Скрипите жилы на колке,
тончай струна, изнемогая.
Но дай дотронуться руке
до тех завес, где ждет другая.
Пускай раздерну их на миг,
пускай звеня порвутся жилы,
но по себе оставлю крик: –
мы живы, Господи, мы живы.
***
Наши жизни, склоненные рядом,
две плакучие возле ручья,
перевились, побитые градом,
и не скажут отныне, где чья.
Протянусь, переломанный, ближе,
над подругою ветви скрещу.
Сколь колец еще годы нанижут?
а и кончатся – не отпущу.
Так и буду шептать полусонной,
шевеля ей дыханием прядь,
из любви моей вечнозеленой
поволоку забвения прясть.
И забудут, что были мы двое,
две склоненных души у ручья,
перевившихся в сердце живое,
а и вспомнят – кто скажет, где чья?
***
Ресниц неспящих колыханье
притворства сонное тепло...
Дай удержать твое дыханье
как в пальцах тонкое стекло.
Воспламенились в тихом пале
таимым жаром два лица,
и озаренные пропали
когда сгорели до конца.
О шквалы лиственного шума,
горгульи-чайки над Невой
Ночь, усыпи тяжелодума
разлукой как дурман-травой.
Иначе выломаю стены
в тоске по дальней стороне,
чтобы обнять твои колена
опять приснившиеся мне.
***
Давай поедем в Крым в апреле,
поймаем Понт за пенный чуб,
разбудим Пановы свирели,
уснем, не разнимая губ.
Натремся масличным елеем,
упьемся вешней бирюзой,
рассветом стыдным заалеем,
сольемся сладостной слезой.
Побудем раем друг для друга,
замкнем в объятья горизонт...
Из заколдованного круга
рванемся на Эвксинский Понт.
Чтоб после, кожей помертвелой
соприкоснувшись навсегда,
два не насытившихся тела
любить вернулись в провода.
…Когда бесснежными степями
зима погонит на поветь,
давай житейскими цепями
как колокольцами звенеть.
***
Вывожу тебя я словно песню,
не устами – раною пою,
как в гробу мне в Божьем мире тесно,
где нельзя поправить прядь твою.
Пригибал себя цепями страха,
покаяньем волчьим завывал,
рвал любовь как на груди рубаху,
но на миг тебя не забывал.
Покажи мне путь к твоим коленям –
приползу по снежной целине.
Из мольбы, вины и сожалений
песней зова протянись ко мне.
Огляжу тебя как свет отрады,
не дыша со лба откину прядь,
сам себе не веря стану рядом,
и уже не отойду на пядь.