Трепещущая плоть -
красная, сочная, кровоточащая мякоть грейпфрута-
Мечется, неприкаянная,
в истошном крике, царапая скрежещущую пустоту.
Расстроенная скрипка,
ржавая, одноглазая, изодранная проститутка,
Развалилась, тварь,
костлявым писком корябает истерзанную красоту.
Пиииииии-пи-пиииииии-пи...
Когтем,
черствым, мерзким, рвет пространство. Распадающийся оркестр,
Разорванный,
размолоченный алчным жерновом страсти, безумного страха,
Скручивает, дробит, терзает
надорванный мозг, изрыгающий: "Браво, маэстро!"
Ощетинив щербатые зубы,шипит
Самаэлем в нутре монаха.
Вот снова, испражняя блевотную мессу,
мерно, вкрадчиво ко мне в уши лезет кривыми пальцами.
Скоблит, скребет в голове:
"Пииии-пииии," -
сгребая пыль с заскорузлой памяти. Белые, красные...
Смеются, резвятся, заползают в ноздри,
прячутся под веком, кружа разноцветными вальсами.
Вот пьяница, небритый, грязный, захлебывается белой рвотой;
вот дети, розовощекие, красные.
И какой-то мальчишка,
с искривленным от гнева и до боли знакомым лицом,
Кулачком бьет в стекло,
весь в слезах, и отчаянно внутрь просится.
Никого, лишь безликое эхо
вязким воем раздается в окне беспричастно пустом,
Принуждая всё громче кричать, нагоняя кровь в переносицу.
Снова, он же,
в смятеньи и, как прежде, совершенно один,
Тошнота во всей комнате,
только ветер гремит колесами.
В потолок, как гигантский комар, впился каменный сталактит,
Камертонно гудя:
"Помоги, помоги, помоги, помоги..."
Измываясь лениво
над утлым скарбом, карканьем мерзким внутри носится,
Кричит, как дитя,
грызущее плевру, алкает о смерти матери, Тошнота.
Тошнота
в горле кипит раскаленною лавою.
Тошнота
связала язык.
Тошнота
убивает бессонницей...
Но скрипка замолкла,
в конвульсиях бьются последние хрипы,
один нервный вздох...