Поэт-романтик Равиль Файзуллин
Поэтической жизни Равиля Файзуллина уже более полстолетия. За это время им написано несколько сотен стихов, издано около трёх десятков книг стихотворений на татарском языке. Переводы его стихов на русский язык, сделанные такими мастерами поэтического слова, как Р. Кутуй, М. Авакумова, Р. Бухараев, Л. Григорьева, Р. Кожевникова, В. Солоухин, Н. Беляев, В. Цыбин, В. Баширов и другие, составил десяток книг стихов, изданные в своё время престижными издательствами «Молодая гвардия», «Советский писатель», «Советская Россия», «Современник», «Детская литература», «Художественная литература».
Творчество поэта практически с первых шагов автора в поэзии стало предметом разговора собратьев по перу, литературных критиков и литературоведов. Из их работ составлена объёмная книга «Равиль Файзуллин: Современность. Творчество. Личность», в конце которой приведена также богатая библиография написанного о жизни и творчестве поэта, включающая указание на сотни источников и сама по себе составляющая шесть десятков страниц.
Думаю, давно пора провести систематизацию наиболее ценного из написанного о Равиле Файзуллине и особенно характерного для его поэтического творчества, а также определить то главное, что составляет основу поэтической личности автора, чего не сделано, по крайней мере – доказательно, и по сей день.
Первое, на что обращают внимание исследователи творчества поэта, это широта поэтического кругозора художника: «При беглом знакомстве с поэтом бросается прежде всего в глаза его многоохватность, многотемность» (В. Дементьев)*. Впрочем, при многообразии тем лирики Равиля Файзуллина, образно-тематический спектр его творчества на общем фоне татарской поэзии «типологичен» и сводится к следующим основным темам: родина, любовь, суть и назначение поэта и поэзии, тема татарской нации, его истории, языка и в целом культуры, философская тема смерти, смысла жизни и её ценностей. Среди наиболее художественно зрелых произведений этих тематических групп, отражающих нравственно-философскую основу мировоззрения и творчества поэта, отмечу «Что за дума тайная у этого обрыва?..», «Светлая мелодия», «Возможно ли, не знаю сам…», «Миражи», «Мой язык», «Птицы», «Наступит день…», «Небо тучами с утра…», «Разбился арбуз…», «Так где же мы…», миниатюры «Дождь насквозь пронизывает свет…», «Поднять ружьё, курок на взвод…», «С вершины лет смотрю…», «Усталый от земных забот…» и др.
Но «типологичные» по своему характеру темы лирики поэта не сводятся к перепеву давно уже ставшего традиционным, а окрашиваются лишь Равилю Файзуллину свойственными мотивами, придавая его творчеству столь необходимое для истинной поэзии «лица необщее выраженье». Вот, например, как он пишет о татарском языке, связывая его с детством, что вводит в стихи о родном органичную интонацию сокровенности, душевную теплоту, интимность и чуткость пережитого: «На языке моём смеются дети // среди лугов в ромашковом дыму»**.
Говоря о многотемности лирики Равиля Файзуллина, следует отметить многовекторность и широту нравственно-философских исканий поэта, его усилия по определению истоков, основ и ориентиров жизни и творчества. Он размышляет о родине и долге перед ней, о труде, о чести и совести («Только не звучал бы глухо // голос совести моей!»), о любви, вере и надежде («надо помнить о любви и вере»; «Не вырублена полностью надежда - // и почкам веры высохнуть не даст»), о проблеме выбора и самоопределения, о самоотверженности («…путь – с тяжким грузом, нагорний - // в судьбе // любой человек волен выбрать себе»), о человеческих характерах и сущности человека в целом («Живёт человек, претендуя, // на всемогущество в мире, // между величием духа // и оскверненьем его»), о бытии и вечности («…планов бесконечность // и мыслей ход мы устремляем в Вечность. // И тем силён и славен Человек!..»)… И неизменно эти размышления приводят к «горнему» - к идеалам, составляющим основу и стержень человеческой жизни. Вот, например, как сказано поэтом о надежде: «…надеждой // жив человеческий род!» («Сказки, я к вам возвратился…»).
Поэзия Равиля Файзуллина – это поэзия постоянных раздумий, парящая в сфере интеллектуальных поисков: «Он больше принадлежит размышлению…» (Р. Кутуй). «Тонким, глубоко и сложно мыслящим поэтом» назвал Р. Файзуллина Роман Солнцев. «Он устремлён в глубину, именно в этом его забота, именно эта постоянная жажда глубже «вспахивать» любое поле мысли или чувства, даже уже тронутое чьей-то поэтической рукой, именно эта жажда и составляет главную суть поисков», - пишет Владимир Туркин. «…Р. Файзуллин выделяется среди поэтов своего поколения тем, что он стремится передать прежде всего интеллектуальный мир своих сверстников, напряжённость их раздумий, страстность в поисках истины», «преобладающим у него является момент раздумья», - вторит ему Р. Мустафин.
Действительно, даже беглое прочтение стихов Равиля Файзуллина даёт понять, насколько она медидативна. Но его интересует «не холодное умствование, не рассудочное философствование, а сам миг зарождения мысли, ещё тёплой, живой, не оторванной от «вещной», земной оболочки» (Р. Мустафин). И возможно это становится посредством семантически насыщенного образа. Своей метафоричностью поэт и воздействует на читателя, как, например, в великолепно исполненном верлибре «Разбился арбуз…», в котором образ арбуза становится метафорой земного шара, выразившей боль и озабоченность за его судьбу:
Разбился арбуз
на красные ломти.
Осколки лета брызнули по камням.
Слетелись голуби –
семечки в клюв взяли.
Прибежали мальчишки –
арбуз пожалели.
Дворник пришёл –
обругал разиню
и сердитую поднял метлу.
…Я землю вижу
большим полосатым арбузом.
И если однажды
выронить её из рук, -
никто не сбежится
смотреть на осколки жизни,
ни дети,
ни голуби…
Причём поражает то факт, что при всей философичности стихотворений Равиля Файзуллина выражены они в лаконичной форме – примечательной особенности его творчества (как не вспомнить здесь чеховское «Краткость – сестра таланта»), что не раз отмечалось в работах о нём. Р. Кутуй так определяет стиль поэта: «Прежде всего лаконизм – так графично смотрится обнажённый куст, проросший на каменной ограде». «Поэт добивается лаконичности речи, безжалостно отметает всякое «разжёвывание» спрессовывая мысль и образ порою до двух-трёх строк. Р. Файзуллин предпочитает недоговаривать, оставляя возможность что-то домыслить самому читателю. В его стихах далеко не всё лежит на поверхности, а под верхним слоем ощущается второй и третий план. Его кредо – не убаюкивать в нём жажду познания мира» (Р. Мустафин).
Лаконизм стихов Равиля Файзуллина обусловлен острым чувствованием времени, драматическим ощущением и пониманием конечности жизни и её мгновенности. А значит – и ценности. В стихотворении «Старость», где это «время года» в жизни человека дано в виде зимы, в противоположность ей льёт весенний дождь – примета вечно обновляющейся жизни. И он столь значим, что поэт даже признаки его оформляет как отдельное предложение, наделяя их, таким образом, предметностью и действенностью – непременными атрибутами жизни: «Дождь идёт. Весенний. Чистый». И дождь этот даёт человеку возможность осознать своё место и значимость в мироздании, как бы «маркирует» его в нём:
Небо тучами с утра
обложило сплошь.
Льёт, как будто из ведра.
Дождь…
Дождь…
Дождь…
Не беда, что мокрый я
с головы до ног,
что текут, текут с меня
ручейки в песок,
что в душе моей опять
вьёт гнездо тоска,
что нельзя мне сосчитать,
сколько здесь песка.
Эти дюны и вода
в линиях косых
рождены, чтоб быть всегда.
Что я против них?
Так, всего случайный гость,
что своей ногой
золотых крупинок горсть
сохранил сухой…
(«Небо тучами с утра…»)
С помощью лаконичности поэт добивается многозначности, наделяя свои стихи свойствами иносказания, притчи, афоризма (ст. «Слетела капля с мельничного колеса…»). Вообще, афористичность, вслед за своими предшественниками, я бы назвал неотъемлемым свойством стихов Равиля Файзуллина. «И в афористике поэт остаётся настоящим мастером. Он глубоко понимает своеобразие, природу этих предельно лаконичных суждений, несущих в себе широкое обобщение, народную мудрость, философскую мысль. Инкрустируя стихи афоризмами, поэт достигает определённых эстетических эффектов: углубляет философское содержание произведений, приобщает читателя к оригинальности и яркости образов, выраженных в чеканной форме. Афоризмы Р. Файзуллина охватывают проблемы этики, быта, взаимоотношения людей, политики» (А. Губарь)
Афористичность лирики Равиля Файзуллина отчасти объясняется его приверженностью традициям народно-песенной поэзии, систематическим изучением которой поэт занимался, обучаясь в аспирантуре при Академии наук тогдашней автономной татарской республики. В частности, в его стихах это нашло отражение в использовании поэтом приёмов психологического и антитетичного параллелизма. В одном из произведений с помощью последнего выражается важная для Равиля Файзуллина мысль об истинном назначении человека и смысле его жизни:
Родники журчат-судачат,
выскользнув из-под земли.
А с ручьём сольются и –
безымянные они.
Ручейки, как черти, скачут
через кочки, через пни.
А в реку вольются и –
безымянные они.
Через горы гордо реки
русла вывели свои.
А вольются в море и –
безымянные они.
У людей другое дело.
У людей наоборот.
Кто Отчизне отдаёт
силу духа, силу тела,
Жизнь свою за годом год –
обретает ИМЯ тот.
В связи с этим стихотворением вспоминается и тематически близкое «Послание цветку», которое тоже о родине. Здесь поэт реализует другую фольклорную «потенцию» в своей лирике – традицию пословицы, начиная с «народной» («Если буря – семена не сей, // разнесёт их далеко по свету») и кончая «авторской («не взойдёт, попав в родную землю, // только лишь бесплодное зерно»). В этих цитатах и выражается основной пафос произведения.
Выразить глубокую мысль в краткой форме помогает излюбленная им метафора, семантически насыщенная, причём изначально конкретная, образность. Это тоже «отличительная черта поэзии» Равиля Файзуллина – «мыслить и чувствовать образами, картинами. Не представлениями» (Р. Кутуй). В то же время своеобразие лирики Равиля Файзуллина заключается в том, что образная конкретика его стихов не связана с созданием той или иной реалистической картины, а ведёт к выражению внутреннего:
Это хмельное
Безумье – внезапно!
Кровь закипает
Горячей волной…
Это как в детстве:
Медовый запах,
Пасека, лето –
Пчелины рой!
(«Страсть»)
В «Затмении солнца», явно написанном как отклик на вполне конкретное, более того – «неординарное», явление природы, солнце становится символом вечного, божественного, поразившего, от соприкосновения с которым очищается и светлеет душа человека:
Шар жизни почернел!
Исчезла тень летящей птицы.
Растаяли во тьме морщины.
И колокольчик
лепестки почти сомкнул.
Перед божественной тревогой
вдруг отступили суетные мысли,
заботы мелкие
и низменные чувства…
Очистилась душа и просветлела.
То же прояснение души происходит и в стихотворении «Часы с кукушкой», но уже через иной образ – в данном случае самый будничный, бытовой.
А вот другой образ – полотенце, помогающей поэту в раздумьях о сложнейших бытийных категориях – вечно текущего Времени и неумолимой Смерти:
Кусочком ветра билось на шесте!
Смеялось высоко над Сабантуем!
Потом украсило, счастливое собой,
могутный торс героя состязаний.
…Кто б мог подумать! –
через сорок лет
на нём же и опустят в тьму могилы
годами побеждённого батыра.
(«Полотенце»)
Р. Файзуллин «мыслит образно, масштабно, глубоко», что позволяет ему проникать «в суть предмета, внутрь него» (Ф. Васильев). «Обычно каждое его стихотворение – это одна развёрнутая метафора», «метафоры Р. Файзуллина всегда свежи, неожиданны и индивидуально окрашены. Заостряя таким образом свою мысль, поэт говорит с читателями о многом… При этом поэт не отрывается от вещной конкретности окружающего мира, составляющей не просто опору, а живую плоть его размышлений» (Р. Мустафин).
«…Равиль Файзуллин – поэт яркого развёрнутого образа и поэт мысли…» (В. Солоухин), причём поэтическая мысль семантически сгущается именно в процессе развития образа, как, например, в стихотворении «Осенний пляж»:
Осенний ветер шастает по пляжу, –
в песке перебирает на бегу
заколку, тряпку, пуговку, стекляшку,
обрывки целлофана и фольгу.
Недавней жизни жалкие приметы,
и большего увидеть не дано.
Все тайны, страсти, радости и беды
пучиной мира спрятаны на дно.
Так сплетаются в единое нерасторжимое целое образ и мысль, образуя взрывную смесь поэзии. Мысль и образ образуют органическое единство, какое свойственно разве что афоризмам, свойствами которых наделены и многие миниатюры автора, составляющих большой корпус его стихотворного творчества: от одностиший до восьмистиший. Можно сказать, это излюбленные жанры творчества Равиля Файзуллина. Столь любимые, что даже «крупные», на фоне названных, стихотворения, выстраиваются по их типу, как наблюдаем, например, это в третьей части «Взгляда»:
Как ласков и хрупок по-детски снег новогодья!
Дышит Земля, как грудь матери.
Свет зреет в зерне, темнотой укрытый.
Прекрасны надежды людей.
Старое и новое – через удар сердца.
В определённом смысле, здесь что ни строка, то – одностишие.
Другой пример – «Стоял бы здесь вечно…», где каждая строфа – двустишие, которое само по себе может восприниматься как отдельное самодостаточное произведение:
В чужой стране и тень моя горбата.
Приметил сразу.
В городах миллионных нет моей доли.
И путь без следа.
В переполненных храмах высок потолок.
Я меньше свечки.
Фразы словно бы рубленые, как бы не связаны друг с другом, поэтическому дыханию в них будто бы тесно. Они не дают развернуться поэту, стесняют его, сковывают души, что вполне отвечает их эмоционально-смысловому содержанию. Но как только речь во второй условно выделяемой части заходит о родине, интонация совершенно меняется: «…Но как я высок // на весёлом прогретом пригорке деревни, // вернувшись. // Дымок разметался над крышей. // То детство и юность мне машут. // Стоял бы здесь вечно // и запах родимый вдыхал».
Откуда такая приверженность поэта к миниатюрности письма? Видимо, прав, В. Туркин, писавший, что «именно острое ощущение Времени (именно так: у Равиля Файзуллина всегда с прописной буквы, что говорит обо особом ко времени отношении – Р. С.) в малейших его – даже секундных – проявлениях и потянуло Равиля Файзуллина к коротким стихам»:
Усталый от земных забот – идёт
путями звёзд… он видит их и днём.
А тот, кто сердце слишком бережёт,
останется в итоге ни при чём.
Беспечно жить – что хоронить себя,
ещё при жизни мёртвой почвой быть, -
минуя Время краем бытия
и память тех, кто мог бы не забыть.
Ещё две цитаты, дающие понять истоки и мотивированность миниатюр в творчестве поэта. «Рассеянность внимания («поэзия в траве!») и способность мгновенного сосредоточения, избирательного ракурса, как в створе фотоаппарата, - отличительная особенность поэзии Равиля Файзуллина. Чем-то она напоминает японскую и вообще восточную миниатюру, где в штрихе иной раз больше смысла, чем в дидактической идее целого полотна»; «Поэзия – это ведь своего рода завещание души. А в завещании не бывает лишних слов. Краткие формы – явление не новое. В фольклоре и в письменной литературе каждого народа можно найти подобные образцы поэзии: хокку, танки, рубаи, газели, частушки… Короткий стих популярен в народе. Простота, краткость, концентрированность мысли, изящность формы, наконец, лёгкость чтения импонируют читателю» (В. Дементьев).
Сам же поэт вот что говорит о миниатюрах: «Короткий стих популярен в народе. Простота, краткость, концентрированность мысли, изящность формы, наконец, лёгкость чтения импонируют читателю… В малых формах, как солнце в капле, ярко проявляется индивидуальность поэтического мышления. Ведь выразительные средства в коротком стихе почти сведены к нулю: две-три строки… Признаюсь, работа над короткими стихами даёт мне больше удовлетворения, чем над длинными. Возможно, это и оттого, что в них есть элемент эксперимента и риска».
На самом деле, «у короткого стихотворения маленький размах крыльев, и удержаться с ними на высоте мудрости труднее, чем на крыльях большого размаха». И в лучших стихах Равилю Файзуллину «удаётся сохранить эту высоту мудрости. И когда это удаётся, то энергия мысли и образа приобретает взрывную силу, как и всякая энергия, сконцентрированная на маленькой площади, в малом объёме» (В. Туркин). Лучшие миниатюры поэта, обладающие большой смысловой и эмоциональной мощью, направленные на постижение вечностных основ бытия, тому свидетели:
Дождь насквозь пронизывает свет.
У меня и дома нет на свете…
…Есть земля. И остаётся след.
В небе места нет. Там нету смерти.
Как и сказанное А. Губарем о миниатюрах Равиля Файзуллина, которые «направлены на овладение мудростью бытия, поиски ответов на общечеловеческие проблемы» и «сохраняют между собой внутреннюю связь, проявляющуюся в нравственно-гуманистическом пафосе. В центре забот поэта – духовность человека». В подтверждение этому процитирую ещё одну миниатюру поэта:
С вершины лет смотрю: как почка зелена ты.
А я-то зрелый лист перед тобою
Но я дождусь тебя, когда в луче заката
ты вниз скользнёшь, ведомая судьбою.
Да, пожалуй, как никому из татарских поэтов Равилю Файзуллину свойственно чувство меры, о чём писал ещё Мустай Карим: «…ему всегда присуща та счастливая способность соблюдать меру, когда мысль не затушёвывается, не задыхается под тяжестью нагнетаемых метафор и сравнений». О том же самом – А. Губарь: «Стих его кажется прост. Но это та простота, которую Пушкин назвал сложной. Файзуллин понятен, доступен читателю. Он далёк как от лобовитости, так и от зауми. Не раз ловишь себя на мысли о какой-то внутренней сдержанности поэта, аскетизме, о боязни потерять чувство меры».
И в то же время поэтическое мышление Равиля Файзуллина отличается беспредельностью, планетарностью, глобалистичностью. Здесь-то как раз и уместно сказать о том, что составляет основу его поэтической личности. Это романтическое мироощущение и миропонимание автора. Равиль Файзуллин – поэт-романтик. И все выше названные особенности черты лирики автора вполне соответствуют его романтическому умонастроению: широта тематики и углублённость в раздумья – это ведь не от чего иного, как от стремления прозреть искомые идеалы; лаконизм, афористичность и семантически и эмоционально насыщенная образность – от желания наиболее экспрессивно выразить эти идеалы и утвердить их в жизни.
Этим прежде всего и озабочен поэт и его лирический герой – романтический по своей натуре, «личность с героической душой, с патриотическим ощущением современности» (О. Шестинский), который «подан в идеальной плоскости. Он – натура увлечённая, темпераментная, порывистая…» (А. Губарь).
Это именно герой в полном смысле слова, а не просто персонаж. Это борец за высокие идеалы. Он активен, а не просто созерцатель и певец, а если и певец, то «в стане воинов» (А.С. Пушкин). С ним связан мотив борьбы за утверждение высоких идеалов:
Были прежде люди,
да и ныне есть:
им охраной – совесть,
им порукой – честь.
«Пусть забудет время
нас, - вот их слова. –
Будем биться насмерть
за свои права!»
Многих забывали
и молва, и слух.
Но над жизнью реял
их бессмертный дух.
Таков же и лирический герой, равный по своим масштабам некому «бессмертному духу» (сродни лермонтовскому Демону), поскольку устремлён к познанию и обретению «горних», идеальных высот. Этим объясняется его первостепенность в его лирике, ничего общего с банальной ячестью, самолюбованием не имеющая:
Я – как птицы крыло меж землёй и небом.
Я – как излука реки.
Я – как воздух между прошлым и будущим.
Я – как щит между подлостью и отвагой.
Я – всего лишь один гвоздик в свае моста поколений…
Как видим, лирическое Я поэта везде и всюду. По-иному и быть не может, ведь он максималист по своему характеру: «…Или – быть самым первым! // Или – совсем не быть!» («Подснежник»). Такая позиция лирического героя вполне отвечает духу поэзии 60-х гг. прошлого столетия, особенно известных поэтов-шестидесятников (Вознесенский, Рождественский, Евтушенко и др.). С учётом того, что лирика Равиля Файзуллина вызревала именно в эти годы, хотя и на ином поэтическом пространстве, его лирический герой вполне современен и в то же время «бессмертен». И интересен тем, что именно он является хранителем, носителем и воплотителем вековечных ценностей человеческого существования, и тем велик и огромен, значим сам по себе:
Пределы пределами не считая,
русла ломая,
небосвод задевая,
расселины узкие раздвигая –
вперёд шагаю
«Откуда мощь такая?»
- Эх, бедный!
Хочешь ровней слыть – не выведывай:
кто верой силён, кто дерзко мечтает, -
тот его знает.
(«Пределы пределами не считая…»)
Также как лермонтовский Демон, лирический герой Файзуллина всемирен и всевременен, его пространственные и временные масштабы велики, что позволяет поэту представить его, например, в образе Авиценны – средневекового учёного, философа и врача: «Когда-то был я здесь, // так память говорит и навевает виденья… // Когда-то был я здесь – // песком сыпучих дюн, // мелькнувшей птицей, // суховеем…».
Это строки из стихотворения «В Афшане», в котором романтическая установка явлена на всех уровнях произведения, в том числе и пейзажном: «Течёт песок пустынь. // Все те же горы каменеют. // Моря не высохли. // Синь беспредельна». Это романтический пейзаж – с его экзотичностью, с ключевыми образами поэзии эпохи романтизма: пустыней, горами, морем и беспредельным небом. В таком необозримом мире только и может существовать романтический герой Равиля Файзуллина, здесь его мятущейся душе есть где разгуляться на просторе. Как и на исторических пространствах родины:
Оседают руины. Седая
сном столетий полынь встаёт.
Небо выше. Паломников стаю –
птиц бездомных – несёт небосвод.
Плач и стон… Тишина такая,
что мерещится лёт стрелы,
конский топот вдали затихает,
вьётся облачко мёртвой золы…
Я один. К валуну моя лодка
прислонилась. Не звякнет цепь.
Воздух Булгар, твой свет короткий, -
узкий месяц, руины, цепь.
(«В Булгарах»)
И, как видим по последним строкам, лирическому герою, как и положено романтическому персонажу, также свойственно одиночество.
Неизменной верой поэта в идеалы связаны его нравственно-философские искания высоких истин. Поиск истины, смысла жизни я бы назвл основной темой его творчества. Это «большая поэзия, озарённая высоким светом нравственных исканий…» (О. Шестинский), философско-нравственный аспект которой открывается «в разработке мотива, издавна вошедшего в мировую поэзию: человек – природа – Вселенная» (А. Губарь). Нельзя не согласиться и с В. Туркиным, который пишет: «Я не смог бы выделить некую центральную, единую тему в его творчестве, а если бы и выделил, то сформулировал бы её так: философское размышление о времени, о его движении, о его бесконечности и ограниченности, о его изменчивости, проявляющееся, выражающееся через события жизни – большие и малые, через характеры и отношения людей, через смену и борьбу нравственных начал в человеке» (В Туркин). Как поэту-философу, Р. Файзуллину как никому в татарской поэзии свойственно чувство времени, подтверждением чего является его стихотворение «Девушка позировала скульптору», в котором лаконичность сродни философичности:
Девушка позировала скульптору.
Улыбалась, юная гордячка,
про себя смеялась: - Мастер-мастер,
мёртвый камень так и будет камнем,
а ведь я-то всё-таки живая!.. –
…Время шло. Ушёл из жизни мастер.
Но – живут задор и юность в камне.
Сгорбленная белая старушка
вечный мрамор трогает и – плачет…
Поэзия Р. Файзуллина проблемная, проникнута заботами времени. Ему важно всегда ставить и преодолевать какую-либо проблему. Это – от его крестьянских корней, на что указал ещё Р. Кутуй: «Сам того не замечая, он смотрит и видит со стороны поля, деревни, а если точнее – пахоты, приподнимающей дальний лес. Отсюда, скорее всего, постоянная крестьянская озабоченность, проблемность существования. Раз обретённые на земле ценности, обретённые среди ничем не заслонённого простора, древесного естества и необходимого уклада быта не претерпели каких-то изменений уже в городской среде. Поэтому Равиль Файзуллин предпочитает действие, речение велеречивым толкам: стихи – достойная речь, стихи – образ взаимоотношений, стихи – поистине проповедь».
И в основе этой проповеди два составляющих: вера и мечта, которые очень часто у Равиля Файзуллина соседствуют, семантически сопряжены. Вера и мечта – вера в мечту, в мечту о высоком. Это словно два крыла, поднимающие человека над обыденностью, дающие ему возможность полёта в высотах человеческого духа:
Возможно ли, не знаю сам,
не покоряться небесам,
своей рукой сломать судьбу,
расширить узкую тропу,
чтоб путь был прям.
Где силы взять? Отвечу: вам
не ровня я и не чета.
В ком вера есть и есть мечта,
тот знает сам.
Эта вера и убеждённость поэта придаёт его стихам лиричность, сокровенно-исповедальный, иной раз интимный характер. Это оттого, что философия жизни в конечном счёте сводится к отдельному человеку, к проблемам его личности и судьбы. В центре всех философских исканий – человек, мир его души, устремлений его чувств и мыслей. Поэтому «… в лучших вещах своих Р. Файзуллин предстаёт проникновенно лиричным» (Ф. Васильев):
Мир бурлит, звенит вокруг,
мир от нежности хмелеет.
Отчего такое вдруг?
Журавлиный ветер веет!
Журавли домой спешат,
к незабытому гнездовью.
Просыпается душа,
загорается любовью.
Кто опасную игру
затевать сегодня смеет?!
Как я в этот день умру?! –
Журавлиный ветер веет!
Проникновенный лирик Равиль Файзуллин – «противник шаблона, трафаретности, слепого подражания, он поражает неистощимостью изобретательности. Его «поэтическая находка», как сказал бы Белинский, неповторима. Он любит жизнь. Подобно Блоку, её «узнаёт, принимает». Но приветствует не «звоном щита», как это делает Блок, а голосом сердца. И это потому, что у него своё «оптическое устройство» - он смотрит на мир «глазами отца своего, и сына своего, и любимой совей…» («Взгляд»). Отсюда идёт исповедальность поэзии Файзуллина, её неподкупная искренность. И нежность, которая не имеет ничего общего с приседанием на корточки, с сюсюканьем. Она пропущена у него через каждый «удар сердца». Рождена ответственностью перед временем, дышит к людям «суровой нежностью» (Александр Губарь).
Будучи поэтом-философом и поэтом-романтиком, Равиль Файзуллин «смотрит на мир будто сквозь увеличительное стекло. Воспроизводит его в сгущённых красках, гиперболизированных образах. Его образы исключительно яркие, выпуклые, захватывают повышенной эмоциональностью, сотканы по принципу условности, из смелых, поражающих новизной ассоциативных сближений. Они многозначны» (А. Губарь). Вернёмся к уже цитированному стихотворению «Разбился арбуз», на которое не раз обращали внимание в разговоре о поэзии автора. Р. Мустафин так определяет его смысл: «каждый реагирует на это событие по-своему. Сбежались мальчишки – пожалели арбуз. Слетелись голуби – принялись клевать семечки. Подошёл дворник – «обругал разиню и сердитую поднял метлу». А автор-рассказчик думает о хрупкости и уязвимости земного шара в век водородных бомб…». Я бы добавил: таится здесь ещё одно раздумье – о поэте и поэзии и вообще о мере человеческого, общегуманного в человеке, о том, что делает человека человеком…
Развитие лирического героя Р. Файзуллина и в целом его лирики шло в сторону обретения планетарного характера, что тонко подмечено Ю. Нигматуллиной: «Постепенно поэтические образы становятся более обобщенными, хронотоп расширяется. Появляется новое художественное пространство – майданнар (площади), весь земной шар. Это пространство «уплотнено» событиями, предметами, образами людей разных социальных групп, разных профессий. Но время здесь – конкретно-историческое, продвигается как бы с трудом, в борьбе, преодолении, ассоциируется с образом мрамора, твёрдости («Время», «Надо нам»). Лирический герой несёт героическое содержание, относится к разряду «к;р;шчел;р» («борющихся»)… С 1980-х годов Р. Файзуллин всё чаще обращается к философским темам поиска смысла бытия человека, путей приобщения его к гармонии и красоте Вселенной. В стихотворениях поэта расширяется и пространственная область. Она охватывает также и космический мир. Солнце, Луна, Звёзды даны как символы прекрасных устремлений человеческой души, ума, фантазии. Но, главное, меняется представление о Времени: оно теперь изображается как бесконечное движение (в символическом образе Ветра) и бесконечное стремление человека к солнцу, звёздам, к идеалу («Земля послала человека к солнцу»). Обогащается и образ лирического героя. Теперь это романтический образ, солнцеподобный, с душой – «вулканом», с музой – «горящей кометой».
Столь же романтична и образность лирики Равиля Файзуллина, проникнутая эмоциональной возвышенностью. Следует, кстати, отметить, что романтический характер его словоупотребления был хорошо усвоен переводчиками стихотворений и воплощён в лексическом и образном строе, свойственном поэзии романтизма: тьма вселенская, чёрная ласка жизни, житейские волны и многое другое. Эти и подобные им слова и образы насыщены предельной экспрессивностью, выражающей «бурю и натиск» чувств и волнений, переживаемых автором: «Я как мертвец с часами, // которых не заметил // мародёр». Это из стихотворения «Я птицей был…» - о безответной любви, опустошающей человека. Другой пример: «Что в сердце поэта, поди разбери - // над дикою пропастью пламя зари…» (Свой рисунок у каждого камня внутри…»).
Экспрессивностью образности определяется и своеобразие поэтической интонации в стихах Равиля Файзуллина. Некоторые из них словно проникнуты мелодикой стихов Гёте и Гейне:
Песок на пляже ветер ворошит,
песок на пляже.
Вот на песке, у ног его, лежит
монета влажно,
Вот вишни косточка… На что ему она!
Он ищет лето.
А лето смыла, спрятала волна
глубоко где-то.
Но во многих стихах – интонация иная: «энергичная, напористая, волевая» (Р. Мустафин), романтическая по своему звучанию. Как совершенно верно заметила в отношении одного из стихотворений поэта Ю. Нигматуллина: «Движение образной мысли идёт по нарастающей экспрессии эмоций…». Предельной экспрессивности поэтической интонации Равиль Файзуллин достигает благодаря проводимым им многообразных экспериментов в области стихотворного ритма. В этом смысле равных ему в татарской поэзии просто нет. Ритмы его стихов далеки от «ровных» ритмов классической поэзии, в основе которых «правильные» чередования ударных и безударных слогов, строк с их равным количеством, как правило, в рифмующихся строках. В свете поэтической ритмики стихи Равиля Файзуллина, скорее, дети XX века – с его дисгармоничностью, хаосом. Но таланта поэта хватает на то, чтобы даже это привести к некой гармонии, искомой и необходимой для достижения утраченного Временем идеала – человечности, прежде всего. Поэтому даже аритмия в его стихах упорядочивается:
Мне сторицей воздастся, говорят.
Но всё же
не плачу я, сочувствуя.
Похоже
такое состраданье на обряд.
С хорошими в один не стану ряд.
Но всё же
чужая радость радует.
Похоже,
от счастья слёзы на глазах горят.
Поэт неустанно, чуть ли не для каждого стихотворения разрабатывает свой, неповторимый ритм, которые в купе своей позволяют говорить о «музыкальности» его творчества. Практически каждая тема, каждая мысль получают своё «музыкальное» решение, в самой многообразной нюансировке представляя душевные движения автора.
Музыкальность лирики Равиля Файзуллина явлена не только, так сказать, в ритмике стихов, но и в их «музыкальной» образности, насквозь их пронизывающей. В них звучат «лады-печали» щемящих душу татарских народных песен «Рамай», «Аллюки», «Караурман», «Сарман», «Гульджамал»; незримо присутствуют образы музыкантов, их произведений. В стихотворении «Белый парус», опять-таки аллюзийно воскресающий в памяти «Парус» («Белеет парус одинокий…») М. Ю. Лермонтова – «визитную карточку» русского романтизма, посвящённом Назибу Жиганову и рассказывающем о его судьбе, в уста персонажа вложены слова, выражающие смысл музыки в жизни композитора и, конечно же, самого Равиля Файзуллина:
Вы, родных мелодий сказочные звуки,
вы меня спасли, придавали сил.
Музыка, ты стала самым светлым другом.
Большего у жизни я и не просил.
Музыкальные образы, песенные мотивы, мелодия – верные спутники стихов поэта. Стихотворение «Светлая мелодия» решена, словно своеобразная песня, посредством контрапункта двух мотивов. Назову их условно реалистическим, «картинным», и медитативным. Они даже графически отделены друг от друга. Но в единстве и целостности своей они неповторимо «озвучивают» музыку души автора, выражают его внутренний настрой – на выражение самого дорогого:
Ветер ворошит речной песок.
Плещут волны тёплые у ног.
Лето. Волга. Чайки. Тишина.
Край родимый в сердце у меня.
Серебрится в лепестках роса –
утренняя чистая слеза.
Солнцем золотым в зените дня
Мамин облик в сердце у меня.
Паруса развёрнуты – плыви!
Марево колышется вдали.
Родина, на счастье ты дана!
Образ милой в сердце у меня.
Музыка призвана выразить настроение человека. В тексте стихотворения «Си минор» нет ни одного слова и образа «музыкальной» тематики, но тем не менее всё оно направлено на выражение тоски – того состояния, когда «душа от чёрной мысли стонет». А в стихотворении «Песенка развевающегося белья» песней вообще измеряется человечность человека, приравнена к ней: «А люди, мы знаем, песенки любят // счастливые, грустные, // тихие, громкие. // На то они люди, на то они люди, // что множество песенок разных любят».
В этой цитате таится и ещё одна яркая особенность поэта Равиля Файзуллина – его приверженность к цветовой символике, яркой, сочной, контрастной, практически не знающей полутонов. Цвет, как и в случае с музыкой, помогает выразить самое наболевшее в душе поэта, психологическую сложность переживаемого:
Речная дымка наползла на пляж:
в клубах мираж
находит на мираж –
заиндевелой ивы желтизна,
багрец калины,
вишни белизна…
Бегут все разом –
тают на бегу!
…Нет времени –
я ждать их не могу!
И лишь в душе –
но от каких обид?! –
тень чайки
бьётся,
плачет и кричит…
(«Миражи»)
Цветовая гамма в поэзии Равиля Файзуллина экспрессивна, поскольку выражает внутренний мир его лирического героя и персонажей стихотворений, их душевное состояние. Например, в одном из стихотворений жёлтый цвет символизирует тоску:
Слепое солнце куполов!
Сверкание церквей.
Скупые слёзы стариков
о родине моей.
И отражают, и таят
те слёзы – жёлтый цвет! <…>
Наследья наши нелегки;
доныне, отчий край,
на то достаточно тоски,
чтоб понят был Тукай.
В миниатюре «Вечерние цвета» ставка на экспрессию цвета, его контрастность, как и на свойственный поэту лаконизм стиха, помогает решить художественную мысль произведения. Здесь всё держится только на этом:
Белый кораблик
средь чёрных волн.
Красный маяк.
Серый мол.
Звезда золотая
на голубом выжжена.
Берег зелёный.
Девочка рыжая.
В заключение отмечу, что стихи Равиля Файзуллина, при всей их лиричности, не лишены и эпичности. Таким эпическим произведением предстаёт, например, стихотворение «Бабушка», в котором раздумья о судьбе человека и судьбе народа в целом нашли своё отражение в символическом образе сундука, в недавнем прошлом (а в некоторых домах, свято хранящих национальные традиции, и по сей день) имевшегося в каждом доме. С сундука, по сути, начиналась новая семья, поскольку он являлся непременным атрибутом приданого невесты. В стихотворении «Бабушке» образ сундука придаёт повествованию особую лиричность, связывая его с размышлениями о самом интимно-сокровенном, с историей рода, семьи. Лиризм же эпического повествования – главенствующая черта поэм эпохи романтизма, и в этом смысле Равиль Файзуллин тоже продолжает его традиции.
В другом стихотворении, «Кони», тоже отмеченном сопряжением эпоса и лирики, «эпохальные» раздумья поэта, воплощённые в символическом образе коней-времени, завершаются мощным лирическим аккордом: «Гром копыт? Тревожный отзвук: // бьётся жилка на виске».
Завершая разговор о романтизме поэта Равиля Файзуллина, хочу сказать о том, что при всей романтичности его лирики и лирического героя, это всё же лирика человека «земного», а не человека «не от мира сего». Это не отвлечённый герой, не некий небожитель, а «его герой очень современен, он как бы увиден поэтом в гуще окружающей нас жизни» (О. Шестинский) Это ныне живущая, бок о бок с нами, личность со своими вполне конкретными земными радостями и горестями, со своими ценностями. Поэтому такой теплотой наполнены строки Равиля Файзуллина строки о матери, любимой, семье, «малой» родине, Волге, красоте творящегося на глазах мира… Но вознесены они до уровня Идеала, поняты в свете вечных истин, составляющих основу человеческого существования, по сущности своей – «необычайного»: «…На лугу бродит лошадь печальная, // и доносится песенка дальняя. // Есть у жизни необычайное» («Необычайное»). И они, эти вечные истины, как и сам поэт, не оторваны от своих земных корней, имеют чёткие ориентиры:
Я родину не выбирал.
Судьбы своей не караулил.
И неизвестно, кем бы стал,
родись не здесь, в родном ауле.
(«Что нынче стало бы со мной…»)
И весь романтизм поэта продиктован лишь одним – острой необходимостью утверждения этих идеалов в жизни человека. Этим определяется актуальность творчества поэта в нашей с вами современности.