«Иглою тонкою души…».
Лена Шакирзянова
Стихи Лены Шакирзяновой – прямой слепок её переживаний, «стенография» сердца. Своё творчество поэтесса обозначила как «книгу сердца»:
Всё пишешь? – говорят друзья –
мол, понапрасну не усердствуй…
Не для томов стараюсь я,
пишу лишь по веленью сердца.
Всё пишешь? – говорят, а я
читаю по складам, как в детстве,
всё, что внесла душа моя
своей рукою в книгу сердца.
(«Книга сердца», пер. В. Валеевой)
Чувство и только чувство владеет пером Шакирзяновой, «огненные струи чувств» составляют содержание её произведений. Оно – в центре поэтического выражения. «По чувству» порой даже озаглавлено стихотворение, хотя, казалось бы, оно о другом:
О, что же за беда, Всевышний?!
Ты красотою наделил меня, -
Теперь коварство, словно тень, неслышно
За мною ходит среди бела дня…
(Пер. Р. Кожевниковой)
Речь здесь о красоте и коварстве, а заглавие произведения – «Печаль», стало быть, поэтическая цель – в выражении чувства, ими вызванного. Всё остальное важно только с «точки зрения» чувства. Но чувство в стихах Шакирзяновой – предмет не только выражения, но и изображения. К примеру, «Песнь цветка»:
Не слышен увяданья стон…
Но чудом оживаю вновь.
В который раз раскрыт бутон,
А в чаше лепестков – любовь.
Но ветер с тучами, видать,
Договорились меж собой:
Льёт с неба, словно из ведра.
Объят стихией дождевой
Вокруг меня глухой простор.
Насквозь продрогнет мой бутон.
И не раскинет, нет, никто
Над ним спасительный шатёр.
Как не однажды и в былом,
Ты не услышал песнь цветка,
Но солнца вечное тепло
Живёт в корнях моих пока…
Здесь не просто выражается чувство любви, а разворачивается целый её «сюжет» - драматургический по исполнению. Становится это возможным благодаря так называемой «объективации» чувства – когда оно «опредмечивается» в реалиях внешней действительности. Чаще всего даётся через пейзажные образы – излюбленный, к слову, приём народно-песенной лирики, с которой у Лены Шакирзяновой, в силу «женственности», проникновенной лиричности её стихов, обнаруживаются естественные связи. Вот и одно из стихотворений она называет «по-фольклорному» - «Девичья песня»:
Смотрим с солнцем друг на друга,
смотрим и смеёмся.
Отчего и почему –
Сами разберёмся…
В синий вечер ходим к речке,
речка тихо льётся.
То на воду, то на месяц
смотрим и смеёмся.
Отчего и почему? –
Сами разберёмся.
(Пер. В. Валеевой)
Природному образу приписывается собственное переживание. Так оно объективируется, «опредмечивается». Не в процессе «традиционного», привычного олицетворения, когда реалия пейзажа просто оживляется или очеловечивается. Здесь она становится «наравне» с лирическим героем, начинает с ними взаимодействовать: солнце включается в «сюжет» отношений с лирической героиней, истоком и основой которого является переживание поэта.
Чувство в поэтическом мире Лены Шакирзяновой столь значимо, что становится в нём творческим, эстетическим принципом: составляет основу созидаемого творцом. Оно «рождает» творчество, новый мир, живущий по «меркам», «законам» этого самого чувства. Это творческий, «миросозданческий» процесс «в действии», наглядно представлен в стихотворении:
Вот пяльца – растяну на них
я полотно надежд моих,
тревог, и чаяний, и грёз,
морозов зимних, вешних гроз.
Иглою тонкою души
я розы вышью, к нити нить
и к шёлку шёлк расположив.
Узоры шёлком – на шелку,
и с неба радугу-дугу
переберу: вот алый цвет,
не маков цвет,
вот нежный тон – на том бутон,
зелёный, синий, голубой
и жёлтый – выбирай любой.
На пяльцах тон и цвет, игра,
А в пяльцах – тонкая игла.
Узоры шью, я розы шью –
надежды, радость, веру шлю
из переполненной души,
шлю сокровенные мечты.
Я вышиваю вам цветы…
(Пер. В. Валеевой)
Поэзию Лена Шакирзянова, таким образом, приравнивает к процессу вышивания узоров на материи – творчество, «женское» по тому, кто чаще всего этим занимается, и «декоративно-прикладное» по своей сути. Исходя из значений слов, составляющих последнее из закавыченных понятий: декоративный – живописный, красочно-нарядный, служащий для украшения; прикладной – имеющий практическое значение, - мы можем судить о том, каково смысл и назначение поэтического творчества. По мысли поэтессы, его основные функции – художественно-эстетическая (создание прекрасного) и утилитарная (создание полезного). Одно – без отрыва от другого. Прекрасным является «полотно», которое вышивается из «тревог, чаяний, грёз, надежд, радости, веры», то есть из всего того, что составляет движения души. И вышивается это «полотно» иглою же тонкою души. То есть душа – и материал, и орудие-средство, и продукт – самопорождающаяся субстанция. И в этом её свойстве «самопорождения» - её великая практическая значимость, её «полезность», «утилитарность»: полезно ведь то, что пригодно для жизни и помогает жить. Так, безо всяких умствований, по-женски, чуть не по-детски (вспомним «Книгу сердца», которую поэт «читает по складам, как в детстве»), непосредственно и мудро раскрыта истина жизни и творчества – жизни-творчества, жизнетворчества.
«Цветы души» вышивать – в этом и состоит суть поэтического ремесла, нет, лучше рукомесла – именно так: стародавним, а потому не утратившим высоты слога словом следует обозначить дело поэта, не утратившим своей высоты и в нашей современности. Дело ведь лишь в том, кто за это дело принимается, удастся ли, как Лене Шакирзяновой, найти «песню волшебную», чтобы «родник сумел заговорить» («Ищу родник», пер. Б. Вайнера). «Родник» этот – душа, чувство – исток всего, что ни есть в мире. И это – естественно, потому они и являются в стихах поэтессы главными свидетельствами жизни человека, пребывания, бытия его в этой жизни: ведь просто «словам не поверят: свидетелей нет» («Жалоба», пер. С. Малышева и Л. Газизовой).
Чувство позволяет преодолевать границы времён, пространств, даже «смертно-жизненных», переходить из одного в другое бытие:
Когда меня мама ещё и не знала,
Я ветром вишнёвым к ней в сад прилетала,
И в вёдра лилась родниковой водою,
И песнею новой в душе замирала.
Когда меня мама ещё и не знала,
Я маминым летом и осенью стала,
Потом обернулась зимой и весною,
И мамой самой, что любви ожидала…
Когда меня мама ещё и не знала,
Я к ней жеребёнком во снах прибегала,
А может, я снилась ей дальней звездою,
И робким бутоном, и я блоком алым…
(«Когда меня мама ещё и не знала…», пер. А. Баязенца)
Эти строки перекликаются с главной идеей творчества Рената Хариса – о перерождении, «перевоплощении», о «вновь возвращённом» к жизни. В конечном счёте, так утверждается мысль о «неуничтожимости жизненной материи» (В. И. Хазан).
В этом контексте следует рассматривать мотив материнства, связанного с идеей родства, мотив вечной «вписанности» в «вечное» же мироздание. В стихотворении «Платьица» с матерью связывается ощущение «лада» жизни, её порядка (= миропорядка). Причём выражена эта мысль по-матерински тепло, со свойственной только женщине привычно-простой, будничной, разговорно-бытовой интонацией, художественно мотивированной пафосом воспевания «прозы жизни», «бытовых» же, «земных» радостей:
Воспоминаю с грустью
Праздничные платьица.
Шила мама: пусть, мол,
Всё у дочки ладится…
Низ у платья – в сборочку,
По краям – оборочки.
И подружке, как и мне,
Платьице с иголочки!..
И в горошек, и в цветах,
С пояском да в пуговках…
Спляшем, - и мелькнёт в глазах:
«Девоньки, что куколки!..»
На майдан бежим скорей,
В круг весёлый входим.
Всё азартней и смелей
Танец свой выводим.
В сабантуй да без обнов –
Словно без участья.
Дорог сердцу пары слов
Свет: «Носи на счастье!»
Вспоминаю до сих пор я
Мамины те платьица
И везу гостинцев ворох –
Маме: пусть всё ладится…
(Пер. Р. Кожевниковой)
А других, не-земных, радостей человеку на земле и не дано. К числу таких следует отнести и явление первого снега. У Лены Шакирзяновой он, небесный, столь же и земной – потому, что полон света и тепла человеческой души. Я поэтому особо и остановился на этом образе, что у поэтессы он напрямую соотнесён с человеком: «…снег, он словно человек… // Он тает неизбежно» («Моя земля, её ветра…», пер. С. Малышева). Может быть, оттого и одно из самых лучших творений автора – об этом удивительном, радостно-печальном, природном событии:
Я нежно, бережно ступаю
на первый снег.
Шаги свои пересчитаю
и каждый след.
Знакомый так, но позабытый,
как во сне…
Важнее нынче всех событий
первый снег.
Ступаю, словно преступаю
святой запрет:
Боясь, как будто оскверняю
белейший цвет.
Так робко, будто божью тайну
страшась раскрыть…
Ах, нежный снежный
цвет белейший,
невинный цвет.
Земли ещё не знаешь грешной,
наивный снег.
О вечной тайне звёзды шепчут
нездешних нег…
С ладони капнул тёплый жемчуг
в холодный снег…
(Пер. В. Валеевой и Л. Шакирзяновой)
В моей памяти, в связи с высокой поэтичностью этих строк, возникают «Первый снег» Николая Рубцова и лучшие строки «Идут белые снеги…» Евгения Евтушенко. С первым понятно: оно близко тематически – о первом снеге. Евтушенковское же, которое, видимо, далеко не о первом снеге, потому, наверное, что так же, как стихотворение Лены Шакирзяновой, возносит душу от земли в небо. Интересное, кстати, явление: если долго смотреть на снег, особенно быстро падающий, начинает казаться, что он падает не с неба на землю, а наоборот – словно устремлён ввысь. При чтении стихов Евтушенко и Шакирзяновой испытываешь то же. Что-то есть в этом всё-таки. Ведь не случайно даже в стихотворении Рубцова, в ином контексте, конечно, но обозначен этот мотив взлёта: «…по дорогам меж полей, // Как стаи белых голубей, // Взлетает снег из-под саней…».
Стихи Лены Шакирзяновой о первом снеге созвучны её «весенним» стихам. Весна – это «пора» души, её «праздника». Одно из стихотворений поэтессы так и называется - «Вёсны» (пер. С. Малышева и Л. Газизовой). Оно – о молодости и старости (точнее – зрелости) души, а в целом – вообще о человеческой жизни:
Ваши вёсны ещё и бурлят, и смеются,
Наши – плакать уже научились давно.
Ваши чувства рекой полноводною льются,
Нам такое не каждой весною дано.
Лёд любой ваши вёсны ещё сокрушают,
В наших – встал он застылой постылой горой.
Бой часов вам свидания миг приближает,
Ну а наши – с ленцой и не ходят порой.
Ваши вёсны летят к вам ручьями с откоса,
Возвращаются наши окольным путём.
Счастье ищет вас, дверь открывает без спроса,
Мы же молим о нём, без конца его ждём.
Ваши вёсны, спеша к вам, с пути не собьются,
Наши могут забыть про счастливые дни…
Ваши вёсны пока ещё только смеются,
Наши плакать умеют. И плачут они…
Облечённое в форму лирического признания (это превалирующая форма лирического самовыражения у Лены Шакирзяновой, можно сказать – её излюбленный «жанр») и организованное посредством «сквозного» композиционного принципа антитезы, призванного передать необратимость происходящего, стихотворение с неподдельно тонкой, проникновенной лиричностью выражает мысль о естественном ходе человеческой жизни.
«Вёсны» – философское стихотворение. Но поэтическое в лирике Шакирзяновой не отяжеляется «голой», отвлечённой мыслью даже в стихах, казалось бы, об умозрительном, о «вечных» основах бытия и жизни человека и уж никак не «забалтывается». Чувством, мгновенной сменой ощущений, переживаний, «импрессионистичностью» обусловлена краткость многих стихов Лены Шакирзяновой: «Ах, ты в гейзеры влюблён…», «Новогоднее», «Моя земля, её ветра…» и др. «С каждым мигом – мир новей…», - пишет она в стихотворении («В пору осени входя…», пер. А. Баязенца). И человек с каждым восприятием этого мира, с каждым переживанием – тоже. Так чувство включается в процесс вечного обновления мира.
Лена Шакирзянова – лирик философский. Но её философия – это «философия бренного мира» (так озаглавлено одно из её стихотворений), а не о наиболее общном и общностном, как того требует философский предмет по своему определению. Бытийные вопросы ставятся и решаются опять-таки «по-женски», вроде как буднично и речь о них ведётся всё так же – будто говорится о самых обыденных вещах, так, как ведутся «кухонные» разговоры. Естественность поэтической интонации у Шакирзяновой обусловливается естеством самой жизни и человеческой природы.
Поэтический слог татарской поэзии преимущественно романтический, высокий. Нынешней – тоже. На этом фоне «разговорно-будничная» манера поэтической речи Лены Шакирзяновой выглядит очень своеобразно, о чём сама она как-то отметила в стихотворении «Плагиатору»: «Мой в поэзии полёт, // Голос, что не так поёт, // Как другие голоса…» (пер. Л. Газизовой и Л. Шакирзяновой). Даже глубочайшие поэтические прозрения у неё даны так «запросто», как, пожалуй, свойственно лишь фольклорной да разговорной речи: «Оттого ль, что в небе тесно, // Ивы клонятся к земле?..» («В пору осени входя…», пер. А. Баязенца).
Наличие своего поэтического голоса – явный знак мастерства и своеобразия, связанного в случае с Леной Шакирзяновой с главным пафосом её творчества – утверждением того, что «Я – есть». Не без определённой доли эгоцентризма, как в одноимённом стихотворении «Я – есть»: «Открытью нынче поразилась я - // Что и без вас Живу – не существую» (пер. С. Малышева и Л. Газизовой). И с позиции обиженной женщины эти строки вполне понятны… По большей же части, утверждая в мире собственное Я, поэтесса утверждает вместе с этим весь мир, «вписанный» в её «книгу сердца». В то же время строки этой «книги», свет и тепло души, как дыхание, неизбежно остаются «на стёклах вечности» (О. Мандельштам).