Понимаешь, я тоже был маленьким мальчиком,
Засыпал, слушая гимн по радио,
Просыпался так же. Бегал за мячиком,
Не замечая, что пятки поранены.
Жил в большой коммунальной квартире
С бабушкой, папой, мамой, братом
И двумя еврейскими семьями – в мире,
(сосед Марк Семенович был комбатом),
С его внуком учился нырять солдатиком,
Глотал рыбий жир из одной ложки в садике,
и ходил на парады в розовом батнике ,
Похож на "Щелкунчика" с кумачовым бантиком.
Побывал в Ленинграде пяти лет от роду,
Подружился с ним, как Петр с Меншиковым,
Чтобы остаться верным родному городу
Вдыхал на «Динамо» дым с болельщиками.
Болел за Харламова на «Кубке Вызова»,
Был весь зеленый благодаря ветрянке,
И в детских снах всякий раз, сызнова,
Мечтал стать пятым танкистом в танке.
Как и все мальчишки, в классе девятом,
Влюбился в одну одноклассницу Лену,
Но гулять с девчонкой - изменять ребятам,
И школа нашла для любви замену.
Директриса сказала – любовь не главное,
Пропела псалом - мир спасут демиурги,
А мне приказала забыть про ангелов,
И готовиться стать советским хирургом.
Так и случилось после праздников Мая,
Потому, что детям рабочих везде дорога,-
Я стал учиться на доктора, не понимая,
Что если есть Библия, почему нет Бога.
Зубрил латынь, историю партии, химию
На пару с черепом ездил в метро на пары,
Смущал людей, и стал понимать по-тихому,
Что история партии - это расстрелы и нары.
Мое время было еще соразмерно с памятью
Когда на площадь вернули княгиню Ольгу,
И я, почему-то, глядя на этот памятник,
Влюбился снова, на этот раз в физиологию.
Эта наука о том, как жить по правилам,
Как напоить многих из одной чаши,
И стать для второй половины Авелем.
Мою физиологию звали Наташей.
Я четыре раза был с ней в реанимации,
И понял, что в жизни всего дороже
Грядущей весной на бульваре с акациями
Вдыхать весну высохшей кожей.
Я три раза гулял с ней по улицам Ялты,
Пил коктейль на последние десять долларов,
Бармены шептали – наверно прибалты,
Удивляясь нашему тихому говору.
А мы спешили домой, в съемную комнату,
И долго смеялись от такого посыла,
Не имея ни центов, ни фунтов, ни золота,
Но тот, кого нет, подарил нам сына.
Теперь сын большой и гостит в Израиле,
Не соблюдает Тору, но уважает избранных,
И хоть не еврей, но свое призвание
Он куховарит сам, приправляя харизмою.
Когда сочиняю все это я - человек без имени,
На Востоке небо наполняется красками,
И в последней строчке пишу не: «жди меня»,
А: «воскресни, жизнь, убитая в Сла'вянске».