***
Привыкшие к телесным пеленам,
мы не подозреваем о свободе,
той, что от века недоступна нам,
а только снам, парящим в небосводе.
Я говорю с тобой как на духу,
на языке, понятном лишь поэтам.
Такая грусть и нежность наверху,
а нам внизу неведомо об этом.
Отбросить страх и повседневный прах, -
земля лишь для того, чтоб оттолкнуться -
и взмыть туда, куда нас тянет в снах,
откуда не захочется вернуться.
Взойдёт звезда над письменным столом,
в окне распишет бисером полотна
и защитит невидимым крылом
всё, что ещё бесплатно и бесплотно.
Чтоб нечего отнять или украсть,
чтоб никогда не быть ничьей виною -
лишь веткою акации укрась
своё существование земное.
***
Однажды из дома - как будто из комы
я выйду - и стану иной,
как новое утро в стране незнакомой,
как первый подснежник весной.
Я выйду из прежней своей оболочки,
захлопнув решительно дверь.
Прощайте, мои закутки-уголочки,
прибежища бед и потерь.
Я вырвусь на волю, как будто из склепа,
навстречу шальным небесам.
Дождь хлынет слезами безудержно-слепо,
душе отворится Сезам.
И, кем-то неведомым сладко ведома,
тебе навсегда улыбнусь.
Я выйду из тела, как будто из дома,
и больше в него не вернусь.
***
Бумажный ангел на стене
и деревянный чёрт.
Они хранят нас в каждом дне
от образин и морд.
Один похож на профиль твой,
другая — на меня.
Пока висят — и ты живой,
и я, тоску гоня.
А рядом уж который год —
индийский амулет.
Игрушка пса — усатый кот,
кого давно уж нет.
Пусть суеверие всего,
не вера, ну и пусть,
лишь бы подальше от того,
что причиняет грусть,
лишь бы подальше те края,
где темнота и лёд,
где расстояния змея
меж нами проскользнёт,
где я опять никто, ничья,
и ты неразличим,
где ивы плачут в три ручья
без видимых причин...
И вот уже который год
как мантру я твержу:
храни нас, ангел или чёрт,
и всё, чем дорожу,
храни нас, ангел, чёрт и кот,
индийский амулет,
на этот день, на этот год,
на много-много лет...
* * *
Мы так близки, что наши имена
через дефис писать готовы руки.
Отдельно нет тебя и нет меня.
Матрёшки мы, живущие друг в друге.
Любовь – игла в Кащеевом яйце.
Дрожа над ней, живу лишь при условье
тепла в глазах и нежности в лице,
и ласки рук, сплетённых в изголовье.
"Мой милый, – говорю тебе, – мой свет",
к груди твоей прижавшись что есть силы,
чтоб между нами ни в один просвет
не просочился холодок могилы.
Единство наше как объятье длить
без передышки и без промежутка...
Нас и дефис не в силах разделить.
От этого и радостно, и жутко.
* * *
Нам вечность не грозит.
Без нимба, ореола
лицо твоё вблизи
отчетливо и голо.
Всё меньше виражей
в смертельном нашем ралли.
Всё больше миражей
развеяно ветрами.
И деревянный чёрт –
смешное воплощенье
твоих семитских черт –
потупился в смущенье.
Уж сколько лет и зим
висит он в изголовье,
твоим зрачком косит
с укором и любовью.
Меняются черты,
мелькают дни и даты,
но вечно моё Ты,
незыблемо и свято.
Ты выхватил меня
из пустоты вселенной,
из тьмы небытия,
из водной дрожи пенной.
Обвёл защитный круг.
Лежу, как в колыбели,
в тепле сплетённых рук,
в твоём горячем теле.
Храни меня, храни,
мой ангел с ликом чёрта!
Мне кажется, что нимб
венчает лоб твой чёткий.
И отступают прочь
кладбищенские плиты.
И дольше века – ночь,
где наши лица слиты.
С фотографиями здесь:http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post328909605/