Роберт Миннуллин. Искания поэта
Зрелость художника определяется, помимо прочего, ещё и постановкой и решением проблем творчества, поиском его истоков, попыткой прозрения его смысла и назначения. Ещё в ранней лирике Роберт Миннуллин с присущей молодости и «программным» произведениям декларативностью заявил: «Не ждите от меня теорий, // Я обыкновенный лирик. // А лирик по всему настрою, // Он – практик в этом мире» («Я обыкновенный лирик», пер. М. Ямалова). В чём же «практицизм» поэзии по Миннуллину? Не в том, чтобы требовать от неё решения сиюминутных задач – будь то социальных, политических, идеологических, иных каких-то… Хотя примеров тому, когда поэзия призывалась решать именно подобные проблемы, в отечественной литературе достаточно. Вспомним, к слову, некоторые стихи Некрасова, Блока, Маяковского, стихотворения поэтов времён Великой Отечественной… Что ни говори, а оспаривать теорию «утилитарной» литературы, которая провозглашает известный лозунг «Книга – учебник жизни!», нет ни причин, ни смысла. Тем более что такая литература в лучших своих образцах вполне успешно, ничуть не снижая художественной планки, решает стоящие перед ней проблемы.
Но не будем забывать и о теории «чистого искусства», согласно которой оно – самоценно, и задача поэзии состоит в том, чтобы говорить о вечном, свободно и непринуждённо. Авторитетные имена верных «последователей» этого учения, блестяще «реализовавших» его в своей творческой практике, – А.А. Фета, Ф.И. Тютчева, А.Н. Майкова, Я.П. Полонского, А.К. Толстого – давно уже сделали банальным утверждение о том, что отними у искусства его устремлённость к познанию вечного – и от него ничего не останется. Впрочем, исторические реалии порой так витиевато складываются, что и белое видится чёрным и чёрное – белым…
Где же Роберт Миннуллин, назвавшийся «обыкновенным лириком», поэтом-практиком? Мне представляется, он занял по отношению к двум «теориям» срединную позицию, взяв от той и другой наиболее ценное в них: воспевание ценностей текущей на глазах жизни и устремлённость к познанию сущностных начал. Его душа, как струна (метафора собственно миннуллинская), настроена на воспроизведение звуков, разлитых «в привычном нашем мире – // В слезах, в любви, в звезде разлуки…». В то же время для поэта характерно осознание того, что за пределами этого мира есть нечто высшее: «Есть тайны даже у поэта, // Есть то, что не поётся».
После всего сказанного, самое время обозначить исследуемую в данной статье проблему: о своеобразии стихов Роберта Миннуллина о поэзии, о смысле и назначении поэтического творчества, ведь тема поэта и поэзии – одна из ключевых, широко и глубоко разработанных проблем отечественной литературы.
Меня иногда спрашивают, когда, в какое время суток обычно пишутся мои стихи. По-всякому бывает, но, признаюсь, чаще всего по ночам. Проснёшься порой ночью, а в голове вертится какая-то строчка. Стоит её записать, как за ней уже толпятся образы, слова, новые стихи… Почему именно ночью? – не раз пытался ответить на этот вопрос. Может быть, потому, что ночь со своей темью, стирает границы действительности, раздвигает пространства реального – до бесконечности, томя ею тоскующую в земной жизни душу. Ночью «притупляется» «физическое» зрение, потому что реальность «растворена» в самой себе, и наоборот, «открывается» зрение «духовное», направленное внутрь тебя, к постижению состояния, тайн души, подсознания.
Но познание себя невозможно без видения окружающего тебя мира с «широко открытыми глазами» на все «360 градусов». Возможно, этим обусловлено обращение поэта в стихотворении «Ночные птицы» (пер. М. Ямалова) к образу совы, для которой «блаженство – ночь»: «Раз только ночью голова // Светлеет у совы…». И этим она близка Миннуллину, ведь по его признанию «Лишь по ночам приходит свет // Поэзии ко мне». Лирический герой поэта – тоже «сова», в том самом, вторичном, значении слова: человек, бодрствующий по ночам. Но сова – и в символическом смысле. Известно, что сова – символ мудрости. Стало быть, употребление Миннуллиным этого образа в стихотворении о поэте и поэзии свидетельствует о понимании им творчества как источника и средства познания жизни, её вечных тайн и истин. Поэту свойственны и им востребованы и иные качества, связанные с образом совы – это проницательность, пророческий дар, ясновидение, предвидение, рассудительность, умеренность, чуткость. А если вспомнить о том, что сова, помимо своего основного, устойчивого во многих культурах символического значения «мудрости», наделена ещё и такими смыслами, как меланхолия, грусть, тьма, мрак, предвестие беды, злое известие, несчастье, смерть (взято мной из одного из словарей символов – и это далеко не полный перечень смыслов), и сопоставить их с то и дело возникающими в лирике Миннуллина, даже в самых «мажорных» стихах, мотивами тоски, печали, одиночества, предощущения некой беды, даже смерти, то «совиная» сущность поэта предстанет во всей его полноте.
О том, что ночь – благоприятное для художника время, не раз отмечалось самими творцами. Например, в стихах Анны Ахматовой находим тому свидетельство:
Когда я ночью жду её прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: "Я!"
Итак, ночь – это время посещения поэта «милой гостьей», имя которой – Муза. А может, она и есть душа, та самая таинственная Психея, с которой не переставала беседовать Марина Цветаева? Как это ни удивительно и ни странно, но порой чуть ли не физически чувствуешь её присутствие, её дыхание. И это не фантастика, не плод поэтического воображения, не высокопарные слова. Поэты поймут, о чём я говорю.
Вот и поэту Роберту Миннуллину «ночные бденья» (Виль Мустафин) не дают покоя:
Как удивительно, как странно:
Я по ночам пишу стихи…
В душе – кипение бурана,
Лесов летящие верхи.
И в ней же – синева без края,
Сияющая тишина,
Печаль высокая такая,
Что поневоле не до сна…
(«Как удивительно, как странно…», пер. С. Малышева)
Здесь образно-поэтически Миннуллин выражает сложнейшую проблему психологии творческого процесса, во время которого душа, охваченная бурей чувств и страстей, будто теряет ощущение реального времени и пространства, взмывая над действительностью в ей одной доступные выси и приобщаясь тем самым к вечному.
В таком состоянии и стихи воспринимаются как нечто, пришедшее по наитию: «Не сам я стихи сочиняю (…) Я тихую речь вспоминаю, // Что голову кружит мою». Это строки из стихотворения со много говорящим заглавием «Под диктовку» (пер. С. Малышева). Именно так рождаются, по признанию поэта, его стихи: под диктовку таинственного Некто. Кто это – Бог? Часто можно слышать, что талант, а стало быть, и сотворённое им – от Бога! Но врождённая скромность Роберта Миннуллина не позволяют ему применить эту истину по отношению к себе: «Хотел бы сказать хоть однажды, // Что строчку Господь нашептал… // Но, слава Аллаху, пока что // Тукаем себя не считал».
А если не Бог – то, кто же? А может быть, что? Главный исток творчества поэт находит в своём сердце – этом сосуде человечности в человеке, хранителе вековечных ценностей. Оно не даёт поэту «в немоте найти покой» («В немоте найти покой…», пер. С. Малышева), требует «жизни ритм» вгонять «в клетку рифм, // Чтоб умягчить сердца», даёт твёрдое осознание, что «не писать нельзя» («И мы писали…», пер. С. Малышева). Такова душевная и духовная «ипостась» поэзии. Так размышления о поэзии включаются в раздумья о жизни и человеке вообще, в область нравственно-философских исканий.
С этой точки зрения особый интерес представляет «программное», на мой взгляд, стихотворение «Вопросы» (пер. С. Малышева), которое дало название целому разделу в книге «Ещё не вечер…». А их, как всегда, куда больше, чем ответов. И само стихотворение построено в виде сплошных вопросов:
Вот что меня тревожит
Среди других тревог:
А так ли будет прожит
Недолгой жизни срок?
Не зряшно ли горенье,
Работа на износ?
Чем наше поколенье
Запомнится всерьёз?
Дорогой опустелой
Кто двинется вослед?
И начатое дело
Продолжат или нет?
А песни наши снова
Споёт ли кто потом?
Зерном или половой
В потомках прослывём?..
Как видим, тревожат поэта вопросы о смысле жизни и о смысле творчества, что, впрочем, для творческой личности одно и то же. Любопытно, что речь идёт не от лица Я поэта, а от имени Мы. Поэт, следуя традиции Лермонтова (вспомним хотя бы его «Думы»), вещает голосом целого поколения, задумываясь о его состоятельности, о желании быть полезным людям, оставить после себя нечто, что будет востребовано как в настоящем, так и в будущем, останется в памяти потомков. Так тема поэта и поэзия наполняется гражданскими мотивами, раздумьями о судьбе народа, родины.
Поэтому так часты в пространстве «творческой» тематики исторические мотивы, мотивы прошлого, возвращения в родные края, составившие основу многих стихотворений Роберта Миннуллина. В них выражена глубокая вера поэта в нескончаемость исторического пути татарского народа – при всей её извилистости и сложности: «Рукоплесканьем моря лет // Ты будешь награждён!.. // А финиша не будет, нет! // Такой уж марафон» («Марафон», пер. С. Малышева).
«Родина в мире одна, // Больше вселенной она, – // И до скончания дней // Хватит простора на ней!» – утверждает поэт в стихотворении «Единственное» (пер. С. Малышева). Единственное – это самое дорогое, самое любимое, самое родное. Кто-то как-то сказал, что Бога надо носить в душе. Несколько перефразируя эти слова, хочу добавить, что и родину надо носить в душе – как самое ценное, что есть в человеке. То, что она – в сердце поэта Роберта Миннуллина, – несомненно. Ему, как никому другому, свойственно обострённое, до боли, чувство родины. В этом смысле он – поэт поистине народный, со всей проникновенностью имеющий право сказать без преувеличения и малейшей тени позёрства:
Горести народа моего,
Беды и страдания его
В сердце я мучительно вбираю, –
В ненависть к врагам переплавляю
Горести народа моего…
Чистоту народа моего,
Радости и праздники его
Полнят сердце, не отягощая, –
Я друзьям любовью возвращаю
Радости народа моего
(«Горести народа моего…», пер. С. Малышева)
«В поисках своей первоосновы, // Сущего начала своего, // Нашего заветного, родного…» («Спит деревня…», пер. С. Малышева) Миннуллин не устаёт возвращаться в родную деревню. Темы «малой» родины поэта я уже касался в работе, посвященной установлению его истоков, где сказано было и о ключевом в ней образе матери. Но в разговоре о «творческой» теме в лирике Роберта Миннуллина нельзя не упомянуть и стихотворения «Письма матери» (пер. С. Малышева), в котором неразъятое единство двух тем углубляет понимание обеих. В этих письмах – один из истоков творчества поэта. В «страничках материнских наставлений» «неразрывны мудрость и любовь», в «обычных письмах чудится другое // Где простота – покров над глубиной», в них «бездонный опыт вещих озарений»…
О письмах ли матери речь, не о стихах ли самого поэта – настолько они взаимосвязаны и неотделимы друг от друга! И общее в них – стремление гармонизировать жизнь красотой души, любовью к миру, человечностью, составляющей основу национального характера, философии народа, его мироотношения. Когда даже юнец, участвующий в скачках и шедший впереди всех, вдруг расплакался от того, что его скакун споткнулся: «Мальчик-всадник слетел с него… Сжалось // У меня сразу сердце в груди. // Мальчик плакал, не боль это – жалость // К скакуну. Ведь он был впереди…» («Илишевский сабантуй», пер. С. Давыдова). Вот ведь как: не к себе, а к коню жалость!
Итак, «прочнее всего человечность» («Кувшин», пер. А. Лаврина). Она – прежде всего, и Роберт Миннуллин стих за стихом определяет её как первооснову человеческого существования. Истина, вроде, проста. Но как мучительны на путях её постижения вопросы, от которых «белое кажется чёрным, // чёрное кажется белым». Но в этой парадоксальности и состоит вся суть жизни. И цель поэзии, связав несвязуемые, «развеянные звенья» (М. Цветаева) бытия, прийти к обретению «небесной гармонии». И Миннуллин в устремлённости к постижению Высшей Красоты, которая, как известно, одна лишь и способна спасти мир (Ф. Достоевский), неутомим: «я никогда не устану искать // верное, истинно верное // и потому – прекрасное!» («Если мучительно ищешь, всерьёз…», пер. С. Малышева). А самое прекрасное в человеке – «лелеющая душу гуманность» (Белинский – о Пушкине). Поэт не устаёт утверждать её в каждом своём произведении, продолжая тем самым лучшие традиции классической литературы, что позволяет говорить об актуальности его творчества в контексте национальной культуры – России в целом, а не отдельного её региона.
Например, стихотворение «Такая страна…» (пер. С. Малышева):
Криком кричи, но проси не проси –
Мимо пройдут, бормоча и смеясь.
«Вот оно!» – прямо к глазам поднеси…
Видеть не надо, чтоб втаптывать в грязь.
Это страна глухих.
Это страна слепых.
Сходят за ум пустозвонство и спесь,
Пьянство положено чтить и любить.
Бога бояться не приятно здесь,
А воровать – не грешнее, чем пить.
Странной стране никогда
Не умереть от стыда.
Это ведь не только о «стране» татар – это о России вообще! Здесь выражена трагедия общенационального масштаба.
Как спастись? Только припав, как в жару к холодному источнику, душой к своим первоначалам. Сам же Роберт Миннуллин, несмотря на все трудности и изгибы судьбы («Любят извечно поэтов…»), находит свои нравственные опоры, дающие силы жить и творить, и в настоящем, на которое так откликчиво сердце поэта («Сердце болит…», «Сердце»), и в прошлом своего народа («Золотая орда», «Сабля», «Костёр»), и в его культуре («Написано пером…», «На выставке», «Жаворонок», «Орёл»). И у всего этого одна основа – человечность (не устаю вслед за Миннуллиным твердить об этом): любовь и уважение ко всему живому, сострадание, доброта. Его поэзия мной по-другому и не воспринимается, как только в качестве уроков высокой нравственности, добродеяния в том самом религиозно-философском, этическом смысле сотворения благих дел, милости. И в этом «практический» – в свете духовности – пафос всего творчества Роберта Миннуллина, возвышающий душу над действительностью и устремляющий её к вечности:
Душа!
Будь человечной
На страждущей земле,
Чтоб не остаться вечно
У тела в кабале,
Чтоб не ходить кругами,
И с круга не сойти.
И добрыми делами
В грядущее войти!
(«Душа», пер. В. Коркия)