В дверь колотили, как в набат. Кира едва успела отскочить в сторону – Женька ворвалась, как самум, раскалённая, тревожная, вдобавок лохматая, смешная.
Причесала свои коротко подстриженные волосы. Расстегнула тонкими пальцами ухоженной руки шифоновую кофточку. Поправила облегающую юбку. Подмигнула зеркалу. Хороша!
- Ну, чего ты уставилась? Это я. Конечно, я. Знаю, что ты опять подумала. Тревожная, смешная, легкомысленная.
Не забудь: ещё решительная. А сегодня - разгорячённая. И не хочу быть смешной.
Кира усадила подругу в кресло, как в Ноев ковчег, принесла чай.
- О, какие эпитеты из горячих уст! Женька, ты читаешь мои мысли, но и мне не до смеха. Славка с Лерой уехали к свекрови. Можешь полноценно и эмоционально изливать наболевшее.
- Я знаю, что твой муж меня странной считает, но какая есть. Вчера тебя к телефону не позвал, а я ведь ему сказала, что если ты мне не позвонишь – не доживу до утра. Не позвал – вроде живая. Вот примчалась, и хорошо, что его дома нет.
Кира смотрела на Женьку с любовью и беспокойством. "Да, Славка вчера забыл, наверное, про её звонок. Для него звонки с просьбами от Женьки - это странности. А у Женьки, может, трагедия вселенская".
Перед глазами Киры вдруг вспыхнула картина, когда ещё в пору студенчества она познакомила подругу со Славкой, будущим мужем. На другой день Женька рыдала в телефон, говорила голосом трагической актрисы: «А я никому не нравлюсь так, чтобы руку поцеловали, как тебе, чтобы замуж позвали, как тебя. Знаешь почему? Я лицом не женственная, не благородная. Я изменюсь, вот увидишь. И ещё всем такие кульбиты покажу. Вот увидите».
И ведь изменилась, ещё как изменилась... И кульбиты виртуознее получаются.
Ещё школьницей Женька всякие выкидоны устраивала: то курить кольцами училась, то целовалась со всеми мальчишками подряд, то с парашютной вышки прыгала, то в студию восточных танцев бегала. Кройкой и шитьём увлеклась. Ещё уговаривала Киру бросить школу и вместе с ней уйти в художественное училище, чтобы запечатлеть красоту мира в красках на огромных полотнах. Рисовали обе хорошо.
А потом она вязала, не претендуя на роль Ариадны. Месяцами изучала кулинарию по бабушкиной древней книге, утверждая, что там идеальные рецепты идеальных хозяек. Полнела, худела. Самое главное, нашла себе икону стиля – Ирину Понаровскую в молодости. Все ручьи её жизни текли в реку одного желания – превратиться в леди-совершенство.
И вот оно, совершенство, перед Кирой… Почти Понаровская… Изящная фигура-амфора, стильная стрижка выкрашенных в блонд волос, макияж, маникюр, изысканность в одежде, иногда аристократизм до манерности во всём, вечное любование собой, жажда комплиментов жизни и...
- Женька, что случилось? Когда угомонишься? – Кира обратила внимание на необычное кольцо подруги, новое, серебряное, которое она всё время крутила на пальце. А ведь Женька любила золото. Нет, не за его драгоценность, а за тепло благородного сияния, радость блеска.
- Тебе легко задавать вопросы. Легко меня утешать. А я хочу, чтобы в моём платяном шкафу висели мужские вещи, чтобы дома пахло не моими сигаретами, а мужскими. Чтобы мои будущие дети меня понимали и любили. Что, всё банально, да? Моя мать меня не понимает и не поймёт, слышишь. Утешай, утешай!
Кира, помнила все метания Женькиной мамы, которая всегда звала на помощь, если дочь не поддавалась уговорам, если рушила все каноны отношений с ней, братом, вернувшимся в семью отцом. Киру Женька слушала, доверяла ей. Знала, что она поймёт и простит все жизненные завихрения, которые заносили её порой в тупик. Тогда начиналась полоса пустоты… Женькиной страшной пустоты.
- Несёшь ерунду на постном масле. Ты ведь сама своего Георгия выпроводила. Причём тут твоя мама? - Кира насторожилась.
- Не хочу разбивать семью, хотя знаю, что лучше, чище, честнее его жены. Честнее него. Я знаю, что у вас со Славкой даже одна тень на двоих. Вы без слов друг друга понимаете. А я что-то не так делала и делаю? Дура? Почему во мне никто не видит то, что я есть на самом деле?
«Дура? Да умнее и талантливее Женьки быть не может. Господи, да сколько её ум всего вмещает. Сколько музыки в её душе, сколько всего живёт в её беспокойном шальном сердце, которое всегда хочет любви, просто любви. Сентиментальной, без расчета, без лицемерия. Просто любви», - у Киры защемило сердце.
Она слушала Женьку и понимала, что какой-то идиот с внешностью благородного идальго её обидел так, что теперь обиду ничем не вытравишь. Уже однажды так было… Было так больно, что она чуть не завалила защиту дипломной в вузе. Уехала на север. А вернувшись, отважилась расстаться со счастьем иметь ребёнка.
Отважилась… Тогда Кира носилась с Женькой, как с маленькой. Она не звонила ей, а каждый день, как в детстве, писала письма. Бросала в почтовый ящик, благо жили рядом. В ответ получала исповедь об ошибках. Потом выслушивала вечные Женькины сравнения себя с теми, кого создала Саган своим раненым сердцем и поселила в израненной душе подруги. А Кира писала ей наивные стихи, лечила дружеским словом. Переживала каждый взрыв Женькиной боли, на которую бросалась, как на амбразуру. Спасала, как могла.
- Женька, ты, как чудная мнемозина, всё машешь ажурными хрупкими крылышками. Спустись с небес. И высоко, как птица не взлетаешь, и, к огню подлетая, на земле обжигаешься до боли. Попробуй разглядеть себя сначала, ты ведь умница. Всё - в тебе.
- Вот и ты меня за дуру принимаешь. Да, да, странная, плохо в людях разбираюсь, живу легко. Нет, не легко, Кира, не легко! Иногда мне кажется, что всем нужна, а иногда я словно в пустыне, где каждый бархан готов засыпать с головой, - Женька вдруг сняла с пальца новое серебряное кольцо и положила в сумочку.
- Мне кажется, что ты давно по этой пустыне раскалённой шлёпаешь босиком, не чувствуя ожогов. Я это вижу. Трудно любить тех, кого не уважаем. Ты это и сама знаешь.
- Может, я так устроена, что мне больше нужна пустыня, чем земля обетованная?
На Женьку Кира смотрела, чувствуя, что она чего-то не договаривает. Не может или не хочет сказать о чём-то важном.
"Родная моя, ведь и погладить себя не дашь, пожалеть, колючка моя африканская. Какие тут утешения..."
- Кирка, что-то я сегодня устала, пойду. Завтра позвоню или приду после работы. Дай мне послушать что-нибудь из Леркиных дисков. Люблю её. Она у тебя чудо. И рисунки её наши напоминают. Помнишь мою мнемозину бледно-розового цвета, сидящую на луне? Я тебе её в десятом классе подарила. А Леркина мнемозина на стене какая-то голубовато-белая, и крылья у неё настоящие, стеклянные. Если у меня когда-нибудь будет дочь, назову Валерией. Пусть будет такой почемучкой, как твоя.
- У вас взаимная любовь. Знаешь, как она тебя называет? Леди Джейн.
По лицу Женьки поползла кривая тень печальной улыбки.
- Я завтра обязательно позвоню тебе, Кира. Скажи Славке, что я хорошая.
- Да он и сам уже сто лет знает, что ты у нас хорошая.
Кира, провожая подругу, обняла её за плечи и почувствовала в них дрожь.
А завтра леди Джейн не позвонила. Позвонила её мама и сказала, что дочь в больнице, что она опять упустила возможность стать счастливой. Наверное, навсегда. Кира всё поняла - боль пронзила висок, пальцы похолодели, на сердце - иней, как тогда, когда она Женьку провожала в аэропорт, на север…
* * *
Неисповедимы пути Господни... Через два года Женька вышла замуж и... родила двух близнецов.