Поэзия «молодых»
Первое десятилетие текущего века отмечено появлением в татарской поэзии новых имён. Среди них выделяются творческие фигуры Луизы Янсуар, Ленара Шаеха, Айдара Джамала, Юлдуз Миннуллиной, Рифата Салаха, Лилии Гибадуллиной, Эльвиры Хадиевой и Рузаля Мухаметшина. Все они родились в 80-е, потому с полным правом наделим это поколение эпитетом молодое. В сравнении с предыдущими поколениями поэтов, оно представляет собой качественно иное творческое образование, контуры которого я попытаюсь наметить в этой работе.
Ведущей темой в стихах названных авторов, как и подобает молодости, становится тема любви – «вечная» тема искусства, которая по-новому преломляется в их творческом сознании. Любовь, сама по себе являясь сферой наиболее, даже самого сокровенного в человеке, в стихах «молодых» ещё более интимизируется. В их стихах это чувство идёт «от сердца к сердцу» – без опосредований, не через что-то, а «напрямик». Это чистое, безо всякой «примеси», так сказать – выкристаллизовавшееся чувство. Чтобы пояснить сказанное, сравню, при всей условности этого, стихи Ленара Шаеха и, к примеру, Лены Шакирзяновой. В одном из стихотворений поэтессы, на несколько десятилетий старшей своего предшественника, тема любви явлена таким образом:
Не слышен увяданья стон…
Но чудом оживаю вновь.
В который раз раскрыт бутон,
А в чаше лепестков – любовь.
Но ветер с тучами, видать,
Договорились меж собой:
Льёт с неба, словно из ведра.
Объят стихией дождевой
Вокруг меня глухой простор.
Насквозь продрогнет мой бутон.
И не раскинет, нет, никто
Над ним спасительный шатёр.
Как не однажды и в былом
Ты не услышал песнь цветка,
Но солнца вечное тепло
Живёт в корнях моих пока…
(«Песнь цветка», пер. Р. Кожевниковой)
Для выражения любви автор этих строк обращается к пейзажу, передавая чувство любовное томления опосредованно – через природные образы: цветка, «стихии дождевой», солнца… А вот каково воплощение любовной темы у Ленара Шаеха:
В глаза мои взгляни –
Сияет облик твой.
С душой близки они –
Там тоже образ твой.
Взгляни – внутри меня
Портрет оживший твой,
В мечтах тебя храня,
Живу в слезах порой.
Я в прошлом был с тобой,
Сейчас с тобой хожу…
Окликнуть образ твой
Я слов не нахожу.
Холодный твой портрет…
Что может дать портрет?
Ведь ты понять должна…
Мне ты сама нужна!
(«Ты сама», пер. А. Каримовой)
Любовь «обнажает» поэтическое слово настолько, что перед нами – лишь «голое» чувство. Только Ты и Я – и больше ничего.
Ты и Я – главные и чуть ли единственные персонажи лирики молодых. А в стихах Ленара Шаеха это даже «сквозные», ключевые слова: для того чтобы убедиться в этом, достаточно лишь заглянуть в оглавление его книги «;ылытасы кил; д;ньяны!..» («Хочется мир согреть!..»). У него есть и стихи с таким названием: «Мин» («Я») и «Син» («Ты»). А рядом с ними – «Без» («Мы»), что мотивировано и сущностью самой любви, и художественно: Ты и Я составляют одно нерасторжимое целое.
Также преломлена в свете традиции-новизны и тема вечности – с раздумьями о будущем, о смерти, о смысле жизни, наверное, для молодости не столь и характерными. Но этого нельзя сказать о стихах Луизы Янсуар («Я в пригоршнях у вечности тону…», «Сквозь годы возвращаюсь вновь к себе…», «Ветер»), у которой вечность не связана с некоторыми иллюзорными представлениями о некоем туманном будущем, с космическими безднами и т. д. Её Вечность (именно так – с прописной буквы) есть единая целостность прошлого и настоящего. Объясняется такое понимание вечности, видимо, всё тем же, что и в стихах любовной тематики: это от стремления прожить свою жизнь здесь и сейчас, от желания, юношеской потребности самоутвердиться – в случае с Янсуар в том смысле, чтобы упрочить то, что было и есть со мною, воплотить в слове свой незаёмный жизненный и творческий опыт:
Губы мои целовали – Землю.
В сердце моём – дыханье Вселенной, –
Глухая мольба голосами тысяч.
Я растворяю в себе безграничность,
Я превращаюсь в песок и камень,
Я становлюсь годами, веками,
В вечность веду я свою дорогу
И возвращаюсь обратно – к Богу.
(Пер. А. Гайсиной)
Читая эти и другие строки «молодых», невольно ловишь себя на мысли: как много в них романтического, особенно в стихах «женской половины». Например, у Эльвиры Хадиевой:
к вам взывала, молила, ползла –
безответна страна одиноких ко мне…
только ПАПИНЫ волны тепла
не давали душе моей окаменеть!
а когда опалила крыла –
надо мной вы смеялись и едко, и зло…
я до звёзд дотянуться смогла,
потому что подставила МАМА крыло!
полыхали ресницы огнём…
не согрел неродной ваш костёр – иссушил!
лишь любовь будет в сердце моём!
остальному – задворки разбитой души!
(Пер. Н. Ишмухаметова)
Ведущий лейтмотив поэзии романтизма – противостояние поэта и некой безлико-бездушной толпы – воплощён в этих строках с той же романтической страстностью. Но «романтизм» здесь не обобщённо-отвлечённый, а очень «личный», даже «частный». И лирический герой – другой: «земной», при всей устремлённости к «горнему», человек. Даже не герой – и это очень важно! – а героиня. И стихотворение это не что иное, как крик её души в нашей с вами современности – в мире денег, продажно-рыночных отношений. Словно на новом витке истории разворачивается всё та же трагедия женской души, которая была характерна для эпох А. Островского, Л. Толстого, А. Чехова, Ф. Амирхана., Г. Исхаки, Ш. Камала. И выражается она предельно экспрессивно, в напористых, так и просится слово – «жизнеутвердительных», ритмах, в волнах которых даже изначально непоэтические образы – самый что ни есть быт – получают поэтический заряд. Когда в стихотворении Юлдуз Миннуллиной «До нас не дотянутся пальцы солнца…» (пер. Н. Ишмухаметова) читаешь «здесь // две избушки и две щеколды // две створки рам // здесь // в безвоздушной бездушной колбе // горит вольфрам», хочется поспорить с автором относительно «бездушности» её образов – настолько они накалены эмоциями, чувствами поэтессы.
Романтизм молодых я усматриваю и в их устремлённости вместить в себя целый мир, отобразить (реализовать) его в себе – и самому отобразиться (реализоваться) в нём. Человек у них интересен сам по себе, уже в силу того, что он – ЕСТЬ, а не потому, что он обладает какими-то особенными, исключительными (например, я – поэт!) качествами.
Так же, как у поэтов-романтиков, лирический герой выносится в центр изображения. Это даже не герой – он не исключителен, а просто лирический персонаж, но, как и герои, достойный изображения – не в силу своей исключительности, а именно в силу своей явленности в мире – тем он и интересен. И если он даже вознесён на вершину – это «вершина счастья», «мечты седьмое небо» (Л. Шаех) – то чувство, которое владеет поэтом, горячит его кровь, даёт возможность вполне обычному человеку испытать творческий экстаз, который, например, составляет пафос стихотворения Лилии Гибайдуллиной:
Белый лист передо мной,
Тёмные чернила.
Мыслей спутанных клубок
Сердце приютило.
Белый лист передо мной,
Он зовёт в дорогу,
В небо синее взлететь
Романтичным слогом…
Не сойти бы мне с пути…
Время снегом тает…
Белый лист передо мной
Песен ожидает.
(Пер. Л. Газизовой)
Тема «живого» человека – я бы, пожалуй, так обозначил содержательный лейтмотив стихов поколения «молодых». Под пером Рифата Салаха «оживает» даже такой, признаться, порядком «окаменевший», «обронзовевший», превращённый в «памятник» в трудах учёных, литераторов и даже поэтов (особенно в работах вроде бы «обязательного» характера, написанных в связи с очередным юбилеем классика), – как Габдулла Тукай:
Полночный час.
Стучится кто-то в дверь.
Апрель последние деньки гуляет.
Признаюсь, не бывало, чтоб апрель
Мне встречу подарил с самим Тукаем.
Впускаю в дверь.
Садимся, кофе пьём.
Он мне всю ночь стихи свои читает.
В них сожаленье только об одном –
Осталась на земле его родная.
На время смолк.
Звенела тишина.
Откашлявшись, он сдавленно продолжил.
Расспрашивал: «Как живы? Как страна?
Как в новый век живётся молодёжи?»
Мы попрощались.
Он назад спешил.
Мы встретимся ли с ним опять, не знаю.
Рассвет на небосклоне отразил
Сиянье глаз великого Тукая.
(Пер. В. Хамидуллиной)
Несмотря на мистико-эзотерический характер сюжетной ситуации (встреча лирического героя с духом давно ушедшего поэта), образ Тукая здесь «материализован», «оживлён» настолько, что с ним можно выпить кофе, поговорить по-свойски. Рассказчик как свою переживает и передаёт личную драму великого предшественника. Здесь бы Салаху развить драматическую линию, но творческого дыхания не хватает и финал решается всё в том же «юбилейно-памятном» духе: стихотворение воспринимается как написанное лишь в связи с очередным днём рождения Габдуллы Тукая. Поэтическая мысль дальше «последних деньков» апреля (26 апреля – день рождения Тукая) не простирается, замыкается на мысли о величии классика татарской литературы.
Творчески продуктивным мне представляется иная тенденция в изображении человека, когда пафос произведения связан с поэтизацией «простого человечка», «души человеческой», выражаясь словами Айдара Джамала из стихотворения «Моя душа»:
Шумит Казанка волной в столице.
В степи ветрище гудит, резвится.
Шумит, гудит океан огромный
В душе человечка, в душе бездонной.
Бурлящая жизнь в шумной столице.
Бескрайняя степь разноцветьем гордится.
Вулкан извергается, пламя мечется
В простом человечке, в душе человеческой.
(Пер. В. Хамидуллиной)
Вроде речь о самом обычном «человечке», но и в его «бездонной» душе, оказывается, «шумит, гудит океан огромный», «вулкан извергается, пламя мечется» – то есть происходят процессы, ничуть по своей значимости не уступающие явлениям окружающей его реальности. Поэтому даже «черновая», казалось бы, жизнь человека становится предметом поэтическим, предметом высокого, как в «Черновике» Рузаля Мухаметшина: «Перед глазами черновик – река // Чернильных строк таинственно течёт… // …На черновик похожая пока // Судьба двадцатый закрывает счёт…» (пер. Н. Ишмухаметова).
Хочется надеяться, что даже когда судьба «закроет» и тридцатый, и сороковой и т. д. «счёты», нынешнее стремление «молодых» к утверждению неповторимости человека (каким бы он ни был «маленьким») как такового не иссякнет. Ведь в том и заключается главная этико-эстетическая функция искусства, чтобы «сеять разумное, доброе, вечное».
Молодость, как известно, – недостаток, который быстро проходит. А с учётом того, что молодость – это пора безудержных поисков, будем надеяться, что некоторые огрехи, имеющиеся быть в стихах «молодых», со временем будут изжиты. По крайней мере, вектор и динамика их творческих поисков укрепляет уверенность в этом.