Из нартских легенд.
Гор суровые законы погубили Алымбега.
Принял казнь, – и участь та же шестерых его детей, –
от руки Сослана. Был тот роду Алымбега кровник,
только дочь в живых оставил, умертвил он сыновей.
Думал, что покончил с ними, род, однако, не прервался,
ведь беременной ходила Алымбегова жена.
Вскоре после смерти мужа появился их последыш,
имя от Сырдона сыну получить она должна.
Крепок мальчик, что дубочек, свет очей вдовы печальной,
и Сырдон дал имя: это Алымбегов сын Тотрадз.
За' день прибавлял росточка на' пядь, и на четверть – за ночь,
тело спереди из стали у ребёнка, но как раз
от затылка вниз он так же уязвим, как нарт обычный.
Знал Сослан: сын Алымбегов подрастёт и станет враг,
до последней капли крови отомстит ему за братьев,
за отца. И вырвать с корнем род замыслил, только как?
«В пятницу иди на Площадь игр, – советует Шатана, –
собери народ, глашатай прокричит: «Пусть каждый дом
в пятницу через неделю отошлёт на состязанье
одного мужчину. Знайте, что поплатитесь потом
близким человеком, если не участвовали в Играх!»
А из дома Алымбега некого туда послать,
и в невольницы сестрицу заберёшь, ну а с мальчишкой
уж управиться попроще, что сейчас о том гадать».
Так Сослан и сделал. Слышат зазывалу мать и дочка,
вытирают слёзы в горе краем траурных одежд:
«Не прощает бог такое, что, Сослан, ты сотворяешь.
Мужа погубил и деток, а теперь лишить надежд
на единственного сына захотел. Тебе известно –
опустел дом Алымбега, нет защитника у нас...»
Пробудился спящий мальчик: «Почему ты плачешь, нана?»
«Жертвой за тебя пусть буду, спи спокойно, мой Тотрадз,
показалось». Не поверил, мать не оставлял в покое,
и тогда она сказала: «Как не плакать, мой родной!
Шестеро любимых братьев и отец, дитя, не с нами,
их Сослан жестокосердый всех казнил своей рукой.
Только дочь и ты, сыночек, у меня остались. Даже
вашу жизнь пожрать задумал, объявил, чтоб каждый дом
дал на Площадь игр мужчину. Кто того не сможет сделать,
должен девушку навечно в рабство дать ему. О том,
что никто от нас не выйдет, знает он. Я плачу – скоро
ты рабыней назовёшься, доченька, о горе...» – «Нет!
Нет, не допущу позора и на Площадь игр отправлюсь,
не отдам сестру в неволю!» – «Тягость одиноких лет, –
был бы старше, то со всеми вышел бы на Игры нартов, –
колыбель твою качаю, солнышко моё, ты мал...»
«Впредь не назовусь я сыном Алымбега, если сможет
нарт сестру забрать в рабыни. Имя мне недаром дал
сын Гатагов!» – и свивальник разорвал малыш, натужась,
и упёрся в боковины колыбели, а она
разломалась, во все стороны размётывая части.
В снеговой хребет вонзилась часть немалая одна,
оттого боками горы отделились друг от друга.
А вторая пала в дальнюю немеряную степь,
землю взрыв, – холмы, овраги на равнине запестрели.
Вековой накрыла третья лес, вот с той поры и нет
бора цельного – поляны появились и просветы.
И в морских глубинах скрылась часть четвёртая – гряда
островов со дна поднялась, даль безбрежную украсив.
Величавым и прекрасным свет остался навсегда.
На' ноги вскочил столь резво, что о потолок ушибся,
маленький, на землю твёрдо встал как взрослый, по-мужски.
«Находясь ещё в утробе, слышал – мужем именитым
называли Алымбега, был же для его руки
конь, сильнейшему пригодный?» – «Нарту без коня – как можно?!
Перед смертью в подземелье скакуна отец спустил,
вход в него скалой завален. Корма там запас оставлен,
для питья родник, и полон конь, как раньше, чудных сил.
Не было за ним ухода, по' уши скакун в навозе
и увяз, к такому злому спереди не подойдёшь».
Плеть отца Тотрадзом снята со стены, и в подземелье
он спешит. «Но входа нету – ты туда не попадёшь.
Тяжела плита – двенадцать пар быков её тащили.
Подожди, людей на помощь позову!» Не стал он ждать.
Рукоятью плети сдвинул в сторону большую глыбу,
вытащил коня за уши из навоза. Отмывать
на реку повёл, столь чисто отскоблил его, стараясь,
что белком яичным даже так не вычистишь. Сверкать
начал конь, тогда осёдлан был серебряным седлом он.
Про отцовское оружье надобно Тотрадзу знать.
«В доме на стене увидишь это славное оружье.
Синим пламенем пылает в жажде боя. В сундуке
шлем отцовский и кольчуга». Миновал семь комнат мальчик,
а восьмая – та с оружьем. Миг – и меч в его руке.
И сундук железный чёрный отомкнул, отжав пружину,
вынул шлем с кольчугой, гордо на себя надел. «От нас
'я' на Площадь игр поеду состязаться с молодёжью».
На коня взлетел он птицей, храбрый маленький Тотрадз.
«Мать, хорош ли на коне я? Если нет, останусь дома».
«Ты да не хорош, о солнце милое», – сказала мать.
Захотелось испытать ей, крепко ли сидит наездник,
подзадорила сынишку: «Не хотел поводья брать
твой отец, когда, бывало, подхлестнёт лошадку плетью,
на скаку перелетая через наш большой забор.
Снова даст коню поводья и перемахнёт обратно,
попрощавшись, уезжает, наконец оставя двор».
И Тотрадз, отцу подобно, на забор коня направил,
плетью подхлестнул – преграда остаётся за спиной.
Повернул его обратно, раз всего ударил плетью –
конь во двор перелетает. «Выслушай, наследник мой.
Я хочу, чтоб знал ты внешность кровника, того, кто братьев
и отца пожрал. Приехавши на Площадь игр, ищи:
при ходьбе ступни он ставит вкось, подогнуты колени,
борода ежиной шкурой во все стороны торчит.
А глаза как обод сита, два зрачка в глазу имеет
он в одном. Сослан коварен и силён, как горный барс.
Берегись его!» Мальчонка поджигитовал пред наной,
поскакал на состязанья, – пятница была как раз.
Чудеса одно другого удивительнее в играх
все показывают смело, юные гордятся, но
чёрный всадник превосходит их и силой, и уменьем,
равных нет Сослану. Только видят облако одно:
жуткое, чернее тучи, во'роны над ним взлетают.
Беспокойство возрастает: что бы это быть могло?
Разъяснил Сырдон глазастый: «Что мерещилось вам чёрным
облаком, – совсем иное. То дыхание текло
из ноздрей коня, скакун тот – Алымбега Алагата.
Серый конь его прославлен. Во'роны вокруг летят, –
разве во'роны, он комья выше головы швыряет».
«Конь-то скачет, разглядели, всадника не разобрать!»
«Всадник есть!» Недоуменье всё сильней у наблюдавших:
'кто' сидит, не выше луки, на прекрасном скакуне?
«Пусть сопутствует удача вашим Играм!» – к знатным нартам
обратился Алымбега малый сын. «Тебе вдвойне
пожелаем быть здоровым», – говорит Сырдон Тотрадзу.
Огляделся мальчик – ищет, с кем сразиться должен он.
Проверяя все приметы, выискал в толпе Сослана.
«Вызов я тебе бросаю!» Как Сослан был изумлён:
«М н е с тобою состязаться?! Капли молока стекают
с губ твоих, начнут смеяться нарты надо мной, щенок!»
«Ты не можешь отказаться от сражения с Тотрадзом!»
«Ах, не лезь в дела мужские, ведь я кину за порог
на' корм птицам мясо, слабый, кости выброшу собакам!»
«Ладно, ладно, там посмотрим!» – и вскочили на коней.
Сшиблись, Цылан-конь могучий отлетел, упал на землю.
Подцепил Тотрадз Сослана, изловчившись; на копье
поднял вверх его высо'ко. Гордой нартской молодёжи
не до смеха, устрашившись, разбежались кто куда.
Целый день держал Сослана на копье отважный мальчик,
не слезая наземь. Нарту неизбывная беда!
Вот уж вечер наступает, и Сослан взмолился: «Знаю,
жизнь мою забрать стремишься, но сегодня пощади,
попрощаться дай с родными. Мы в Занартском Хусдзагате
встретимся через неделю. К поединку приходи
на известный Холм, где в спорах правосудие вершится,
там до смерти биться будем. Если ж кто-то не придёт,
имя гордое изменит на презренное: Гоп-Чеха!»
Каждый честное дал слово. Уж Сослан добра не ждёт,
но Тотрадз ему позволил, опустив копьё, на землю
стать, до срока уговора нарту жизнь продлив. Побрёл,
головой поникнув, сгорбясь, в дом родной Сослан к Шатане.
Так он в кресло опустился – чуть его не расколол.
Затрещали ножки кресла, растревожилась Шатана:
«Что с тобою, сын, хоть мною не рождённый? Кто такой
смел тебя обидеть?» – «Что же может быть позора хуже,
происшедшего со мною? Заплачу я головой
за недоброе, что в жизни совершил. Ох, Алымбегов
малый отпрыск потешался надо мною целый день.
Он поддел меня под пояс, на копье его качался
твой Сослан, как драный войлок, от него ушёл, как тень.
«Ты наш нарт, не то тебе я показал бы!» – издевался.
Что с таким поделать, нана, ведь юнец сильней меня!
Ну а вырастет, да разве он меня в живых оставит?
Как пушинка, Цылан-конь мой от его летел коня».
«Видно, он отсрочил битву?» Нехотя Сослан ответил:
«Встретимся через неделю, в пятницу. Ты знаешь Холм
правосудия, на нём-то, слово дав, сражаться будем.
Он убьет меня, конечно». – «Время есть, хоть бед и ком.
Не сиди, Сослан, как мёртвый, нужно нам поторопиться.
Волчьих шкур вези мне столько, чтоб хватило шубу сшить,
на охоте постарайся. Дозовись Курдалагона,
попроси, чтоб изготовил бубенцов большую нить».
Настрелял волков, привёз он свежесодранные шкуры.
Продубила их Шатана, сшила шубу мехом вверх.
А Курдалагон сковал им сотню звонких колокольцев,
сто бубенчиков, – и пели, и звучали, словно смех.
День решающий приходит. Навязали колокольцы
и бубенчики на гриву скакуна, из волчьих шкур
шубу страшную напялила Шатана на Сослана
да попришивала к меху во' сто мест цветной лоскут.
Наказала: «Сделай вот что: едь в условленное место.
Раньше дерзкого противника явись, останови,
до Холма не доезжая, своего коня. Я скрою
женским облачком послушным твой с конём ужасный вид.
Алымбегов мальчик, въехав, облачко и не заметит.
Возгласит: «Сослан, эй, где ты? Выходи сражаться, враг!»
И к тебе лицом он станет. Молча выжидай, не время.
Боком повернется после и повторно крикнет: «Как,
клятву ты нарушить хочешь? Начинать пора сраженье!»
Но и тут не шелохнёшься. В третий раз он закричит:
«Ты, Сослан, клятвопреступник, не пришёл на поединок!»
Повернёт коня в селенье, – вот когда за ним и мчи!
Будь безжалостен. Чертями вскормлен конь его могучий,
но волков боятся черти, захрапит от страха конь.
Он увидит, что несётся на него ужасный всадник,
громыхающий, звенящий, в лоскутах со всех сторон.
Хоть стараться будет очень повернуть коня мальчишка, –
бьются в честном поединке и стоят лицом к лицу, –
конь его, ища спасенья, от Холма домой поскачет.
Порази Тотрадза в спину! Не зазорно молодцу
так расправиться с ребёнком – спереди из чистой стали
тело у него, и только со спины он уязвим,
как все люди». Появился нарт на месте поединка,
и, невидим, затаился, женским облачком храним.
И Тотрадз, о слове помня, прискакал на поединок:
«Выходи, Сослан! О встрече, думаю, ты не забыл!»
Но лицом стоял он к нарту, тот к нему пока не вышел.
Дальше боком встал к Сослану крошечный боец, спросил:
«Эй, Сослан, ты где? Сегодня уговаривались биться,
выходи, коли не трусишь!» Нет его врага нигде.
Подождал Тотрадз и в гневе развернул коня к селенью:
«Нарт Сослан – клятвопреступник! И бесчестие – удел
труса праздновать в походах!» – уезжать уже хотел он.
Словно коршун, вылетает нарт из облачка: «Постой!
Здесь я, слова не нарушил!» – был, что гром с небес, внезапен.
Повернуть коня Тотрадзу удалось. Дрожа, такой
ужас конь его увидел – шубу шкур лохматых волчьих,
а вокруг цветных лоскутьев непонятный ореол,
и трезвон разноголосый прямо на него несётся!
Задрожал, роняя пену, и пошёл бежать, пошёл,
прочь от страшного пришельца! «Чтобы в жертву принесли бы
мертвецам тебя, трусливость не видал сильней твоей!» –
закричал Тотрадз. Увидел краем глаза он Сослана,
побороть коня не может, – нету скакуну путей
страх прогнать. Что было силы натянул Тотрадз поводья, –
лопнули. Схватил за гриву – вырвал до корней волос.
Разворачивал за уши – вместе с кожей оторвал их,
полоса длиной до луки, кровь стекает под седло.
«Э! – в досаде вскрикнул мальчик (что подумается нарту?!) –
без кормильца бы остаться глупому коню совсем!
Не боюсь врага я вовсе, ты-то что же испугался?»
Дотянулся он до морды лошадиной, а затем
потянул коня за челюсть нижнюю, – чулку подобно,
вывернул, и по нагрудник свисла, вырвавшись, она.
Но взбесившуюся лошадь повернуть не смог, а стрелы
полетели без оплошки, и покрылась вся спина
ранами. Нагнал Тотрадза нарт Сослан, копьем огромным
он хватил промеж лопаток, страшный нанеся удар.
И ничком упал на землю маленький храбрец, и тут же
дух его покинул тело. Так убил Тотрадза нарт.
***
Сердце матери тревожно. Жизнь сыночка дорогого
под угрозой, на' смерть схватка, и ужасен кровный враг.
Попросила юных нартов: «Там, в Занартском Хусдзагате,
бьется с кровником ребёнок мой. Волнуюсь. Что да как,
вы сходите посмотрите». Издали Сослан увидел
двух посланцев, но упрятал голову под башлыком,
чтоб неузнанным остаться. Их спросил: «Куда спешите?»
«У Тотрадза мать в тревоге: что теперь с её сынком?»
«И напрасно, ведь гарцуя на коне великолепном,
весело домой помчался Алымбегов малый сын.
Труп Сослана на съеденье для волков степных оставил,
вон лежит мертвец». – «Спасибо. Путник, хоть твоих седин
и не видно нам, отрадно ехать и хвалить героя,
утруждаться понапрасну не пришлось». Вернулись в дом
к матери Тотрадза: «Ана, твой Тотрадз убил Сослана.
За такую весть подарка не должно быть жаль». С трудом
веря им, она накрыла круглый стол, и мясом жирным
угощала, и без меры наливала чаши им.
Сердце матери тревожно. Села выше них, как старшей
полагается, спросила: «Правда ли – глазам 'своим'
верите? А не сказал вам кто другой о поединке?»
«Мы не встретили Тотрадза, стыдно было бы солгать.
Рассказал нам встречный всадник». – «А каков он, опишите».
Юноша один ответил: «Я его запомнил, мать.
Удивился: почему-то башлыком лицо закутал,
но увидел я – имел он два зрачка в одном глазу».
Стала тут царапать щёки, бить руками по коленям
бедная Тотрадза нана: «Горе это не снесу!
Сам Сослан то был! Не знаю я из всех созданий божьих,
у кого в глазу нашлись бы два зрачка, как у него.
Торопитесь к месту битвы! Сына мёртвого возьмите,
если в грудь сражён – тогда вы принесите мне его,
чтоб насытилась я плачем, и на родовом кладби'ще,
как героя, похороним, вечно будем поминать.
А коли другое – смертный был удар нанесен в спину, –
тело выкиньте на свалку, труса позабудет мать!..
Кто сражён во время бегства, недостоин, чтобы с честью
хоронили среди близких: то позор для мертвецов
славных рода!» Вот находят малого мальчонки тело
вестники, на рану смотрят. «Видно, он как раз таков,
что его на свалку нужно поместить». Но по дороге
встретился Сырдон им: «Стойте! Нужно на коня взглянуть.
Не скакун виновен в смерти? Крови не такой – малыш был,
чтоб от поединка бегал, и достоин он уснуть
рядом с предками своими». Вновь пошли на поле битвы,
что увидели – сказали матери Тотрадза: конь
был в оборванных поводьях, грива вырвана под корень,
уши содраны по луку вместе с кожей. «Как силён –
челюсть вывернута, рот же до нагрудника разодран!»
«Значит, сын мой умер храбро, а трусливый конь его!»
Понесли тогда Тотрадза на кладби'ще, схоронили,
целый год по нём поминки правили, ведь никого
не было его храбрее. Слёзы матери обильны,
как родник, сочились в землю, размывая так, что луч
солнечный проник в могилу, осветил Тотрадза. Вечно
он со славой упокоен, подле меч его и лук.
***
Обманул Сослан Тотрадза. Хитростью далась победа,
спор закончился нечестно, и возобновит на том
свете Барастыр их битву. Вновь Сослан Ахсартаггата
и Тотрадз, сын Алымбега Алагата, вновь с копьём
каждый, сходятся для схватки. Будет много собираться
мёртвых, чтобы подивиться на невиданных бойцов.
Если делают живые в честь умерших состязанья
и мишень повыше ставят, – постамент для мертвецов
эта вышка, и оттуда дорогие роду смотрят.
Если памятник надгробный в честь умершего стоит,
на него покойный влезет, чтоб сражающихся видеть.
Ну а в чью-то память скачки, – этот на коне сидит.
Иллюстрация - картина Азанбека Джанаева "Сослан и Тотрадз".