Роскошен стол.
Застолье говорливо.
И можно гостем долгим быть,
и понимать себя все строже, ненасытней
перед глазами девушки прекрасной,
воинственно боготворящей Кафку
и пахнущей горячим молоком.
И все же — видеть гроб.
И все же — крикнуть:
где стол был явств — там гроб стоит!
Встать и уйти,
и ни о чем не пожалеть.
И ни о чем не пожалеть чуть позже.
И цену знать сомненьям черно¬белым:
вином их легким, светлым заливать,
лишь запестревшие,
лишь захмелевшие лелеять.
Идти — к себе, в себя!
И — дальше, вглубь, — в пространство:
в предощущенье тайны Пустоты, судьбу вершащей.
В то вопрошающее глазом бытие —
где нет "зачем" и "почему",
и понимать Пресуществленье:
роскошное единство превращений.
Там нет различий между голосом моим
и ножками пчелы, цветок качнувшей,
там нет отличий между Пушкиным и Кафкой,
меж девушкой и мной.
В творящей Пустоте -
сквозь хаос образов роящихся упасть
в то "как бы бытие", благословляя -
изжаленными мертвыми губами -
свой день! - от имени Творца.