Начало. Андреевка
У каждого человека есть свои истоки, свои начала. Началом жизни и творчества Благова стала деревня Андреевка Чердаклинского района Ульяновской области, хотя место его появления на свет совсем не здесь.
О месте своего рождения поэт упоминает в автобиографии, написанной 18 апреля 1988 года, как бы вскользь: «в г. Ташкенте». Читателю, знакомому с творчеством Благова, может показаться это странным, поскольку упоминаний об этой «родине» в его стихах практически нет. Строки из стихотворения «До стона рельсы…» (1966) с этой точки зрения единичные в его лирике:
Снег степи буранной
В ташкентский зной приносят поезда…
Ташкент не был и родиной родителей Благова – Николая Гавриловича и Евдокии Ивановны. Сюда они попали разными путями, но с одной целью – в поисках лучшей жизни. Здесь познакомились, поженились. Правда, семейная жизнь была недолгой: в конце сентября 1930 года Николай Гаврилович тяжело заболел и 20 октября умер. В качестве официальной причины смерти назвали тиф, хотя спустя годы Евдокия Ивановна, окончившая в свое время медкурсы, пришла к самостоятельному выводу, что по всем признакам это была дизентерия.
Всю оставшуюся жизнь убивалась Евдокия Ивановна, что тогда не была сведуща в вопросах медицины и не смогла вылечить мужа. Видимо, здесь берет свое начало устойчивое у Евдокии Ивановны уважение к медицине. Она, по воспоминаниям Л. И. Благовой, «сожалела, что не довелось ей учиться дальше – быть бы ей врачом! Позднее, в старости, страдая от гипертонии и глаукомы, аккуратно выполняла все предписания врачей. Всегда с удовольствием ложилась в стационар. В больницах ей все нравилось». В памяти Ляли Ибрагимовны свежи слова Евдокии Ивановны, говоримые ею внучкам-близнецам Марине и Свете: «Девчонки, шли бы учиться на врачей. Какая ведь хорошая специальность для женщин. Вот и я Кольку своего уговаривала: учился бы на врача. А он, вишь, писателем стал. Да и не писатель, а стихи пишет. Я ему говорю: написал бы ты лучше роман о моей жизни, вот люди читали бы да плакали…» Но, укоряя себя, добавляла: «Да и сама виновата: все заставляла книги читать. Вот он и стал писателем».
Николай Гаврилович умер совсем молодым – в возрасте 25 лет, так и не увидев своего сына, который родился спустя несколько месяцев после смерти отца – 2 января 1931 года. Названный в честь отца, малыш был огромной радостью для матери и в то же время увеличил бремя ее забот. Понимая, что одной ей будет трудно поднимать мальчика, и предварительно получив согласие свекрови, Евдокия Ивановна уезжает жить к ней в деревню Андреевка. С характерной для Евдокии Ивановны яркостью, выразительностью речи, со свойственной крестьянам наблюдательностью и прямолинейностью, переданными Благову в наследство, она так рассказывала о пути на родину мужа: «Ехала из Ташкенту долго, сколь дён не помню. С двумя пересадками. В общем вагоне. Теснота, духота, жара. Два дня сидела в углу на своих узлах, не выходя. Ехали какие-то люди воровского виду. Говорят не по-русски. На меня покажут, глянут черными глазами и опять бормочут не по-русски. Страху натерпелась. В другом поезде было получше. Были русские. Ребенка в ту пору еще кормила грудью и прикармливала. Но в дороге другой пищи старалась давать меньше, боялась распоносится. А молока-то в грудях нет, сама не ем, не пью. На одной станции решилась сходить за кипятком с бидончиком. Пока искала кипяток, поезд-то и пошел. Чуть успела зацепиться за последний вагон. А пассажиры подумали, что я с намерением убежала, ребенка бросила. Боле я уж не выходила нигде, так и доехала до Ульяновска». Из Ульяновска мать с сыном доплыли по Волге до пристани Тургенево на пароходике «Джон Рид», а оставшиеся оттуда до Андреевки 18 километров добрались на лошади. Здесь их приветливо встретила бабушка Секлетинья. Так начался «андреевский» период жизни Благова.
О том, чем была Андреевка для Благова, убедительно рассказывает друг его детства – Эриксон Михайлович Рыбочкин: «Деревня наша всегда была его сердцем, всегда он вспоминал о ней с теплотой. И в творчестве его очень много есть о нашей деревне, о ее людях. Да и он сам как-то написал: «деревня наша, поглядишь с увала, катая добрый, круглый говорок, большой сосновой шишкой затерялась, среди лесов, ометов и дорог». Вот эта картина нам наблюдалась с ним часто: у нас в степи называлось место одно «увал», и как только на этот увал заходишь, то деревня наша обозначалась. Он это подметил и образно выразил».
В Андреевке в детских забавах, играх прошла безоблачная пора детства. «Коля был удачлив в играх, – вспоминает Эриксон Михайлович, – он бесстрашно прыгал с круч самых крутых в воду нашу, где были омута у речки. Он самым бесстрашным образом спускался с крутых гор на лыжах в самые крутые овраги. Иногда падал, да так, что лыжи вдребезги ломались». Не обходилось и без мальчишечьего озорства: «У нас во дворе, – продолжает Э. М. Рыбочкин, – колодец был с чугунным колесом. «Эх, Эриксон, – предложил Коля, – нам бы его на гору». Укатили: нас человек восемь было. Но не удержали – и колесо с горы укатилось в болотистую старицу речки»… Мальчишки дни напролет просиживали на рыбалке, жарили в кострах картошку – такими радостями жизни окрашено детство Благова.
С Андреевкой прочно связан образ горячо любимой поэтом бабушки Секлетиньи Ивановны. В долгие дни жизни без матери, которая несколько лет работала в других селах и была разлучена со своим сыном, бабушка была единственным близким человеком для мальчика. Она стоит у истоков мировоззрения Благова, в основе своем крестьянского, общинного, с четким осознанием себя частицей народа. Наверное, от бабушки перешли к поэту тонкое чутье языка народа, знание его творчества, любовь к природе. Образы русских женщин и матерей в поэтическом мире Благова, думается, от нее ведут свою крестьянскую родословную.
Время жизни в Андреевке – пора самых светлых воспоминаний Благова, и воспоминания эти связаны с образами бабушки и матери. Хотя Евдокия Ивановна и не могла быть рядом с сыном, она при каждом удобном случае, присылала гостинцы – конфеты-«подушечки» с начинкой из повидла. В полных душевного тепла рассказах Л. И. Благовой будто слышишь голос самого поэта: «С ними можно было пить чай бесконечно. А выпивали целый ведерный самовар. Когда не было конфет, пили чай с тыквенной курагой. Пареную тыкву нарезали кусочками и сушили в печи. Возьмешь кусочек кураги в рот и пьешь чай, она долго остается сладкой».
А однажды мама прислала халву, принятую бабушкой за замазку, которой чинили глиняные изделия. Секлетинья Ивановна замазала ею потрескавшиеся крынки и кувшины – «балакери» – и поставила в печь для сушки. Замазка от жары потекла. Благов вспоминал: «Я каким-то чутьем понял, что это не замазка. Лизнул языком, а она сладкая. Вот тут баба и всплеснула руками: «Батюшки, Миколька, да это, видно, не замазка, а халва!» Этих балакирев мне хватило на целый день, все облизал».
Душевным светом наполнены воспоминания Благова о бабушке. Благодаря Ляле Ибрагимовне, они доступны нам и сегодня: «Мама работала. Жили мы с бабушкой Секлетиньей. Звал я ее «Баба», она меня Миколькой. Баба вставала рано, шла доить корову, а я сидел на крыльце, укутанный в шубняк. Я боялся оставаться один в избе. Потом я вновь засыпал и просыпался, когда ярко горела печка, а баба пекла мне блинки-оладушки. Каждое утро, обязательно».
Спустя почти полвека после смерти Секлетиньи Ивановны, Благов посвятит ей стихотворение – «Слушаю…» (1987), в котором нашли отражение многие реалии его детства:
Слушаю добрую весть, –
Я еще только проснулся –
Теплой просвиркою весь
В бабиной шубке свернулся.
Луч!
И качусь от луча,
Что просверлился и брезжит,
Как от меча, –
Сгоряча
Голову походя режет…
– Спит ребятня – подыми, –
Пигальцы плач, колотильня, –
Баню у нас продыми,
Смилуйся, тетка Склетинья. –
Ухом рыжонка стрельнув,
Серку дерет, как холстину,
Вешая на седину
Жвачки парной паутину.
И отшибает ей сон,
Ширя глаза постепенно,
Пробного слоя дон-дон,
Шапкой подбрюшною пена.
Бабушка и внук были столь тесно связаны, что даже болели вместе. Так, зимой 1943 года обоих поразила ангина. Мальчик поправился, а бабушка уже не встала и в 1944 году умерла, завещая Коле дом и корову, а самое главное – привив ему глубокое чувство родины, каковой для него неизменно была Андреевка.
Со слов Ляли Ибрагимовны, Николай Николаевич никогда не переубеждал тех, кто считал местом его рождения Андреевку. И даже сам, не без умысла, писал в заметке «О себе»: «На степных черноземах, придвинувшихся к левому берегу Волги, стоит деревня Андреевка, моя родина». Впрочем, в том, что истинной родиной поэта была Андреевка, более всего убеждают не воспоминания знавших его (пусть даже самых близких) людей и даже не принадлежащие ему самому автобиографические записи, а строки его произведений. Среди них, например, такие:
Волга, слава тебе! Это русское имя,
Это женское имя
Можно дочери дать! <...>
Мы насквозь отразились
В волне твоей чистой,
Согреваешь нас, кормишь и учишь, любя,
И растишь волгарей
Крутолобых, плечистых.
Ты смотри, как похожи они на тебя!
Так мог написать только человек, считающий себя плотью от плоти Поволжья, деревни Андреевки. В ней прошли детство и отрочество Благова, и она стала прототипом образа родины – центральной темы его творчества.