Векко задумчиво вошёл в спальню. Он только что отдал важные распоряжения своим людям, и сердце тревожно сжималось в груди.
Вождь остановился под круглым окном, зияющем на потолке, и заглянул в безжизненное небо: чёрное солнце стояло уже высоко. Ночные сияния угасали, их всё сильнее вымывала холодная тьма.
Большие вазы, наполненные маслом, уже горели. Тихий свет сочился сквозь узоры, окрашивая серебром резные каменные стены. В центре спальни на четырёх колоннах, точно на широких лапах, возвышался белый навес – символ дневного светила. Под ним углубление в полу, подобное прямоугольной чаше, – символ ночного солнца. Такое углубление служит постелью. На ультрамариновых матрацах вышиты золотые знаки, оберегающие токкийца во время сна. Считается, что во сне живые сходятся с мёртвыми в Царстве Хаоса. Не имеющий защитных начертаний на ложе своём может заблудиться и навсегда остаться пленником лабиринтов, населённых миражами и чудовищами.
Юноша открыл дверцу одного из вделанных в пол ящиков, искусно украшенных мозаикой: ослепительно белоснежная птица парила в озарённых красками небесах над трепетным морем воздетых к ней рук. Юноша достал браслет с лазурным шаром, идеально гладким, какой умеют выделывать только боги. Северная стена, заполненная особенными знаками, имеет небольшие выемки, в которые поочерёдно вставляется шар и произносятся молитвы Кану. Токкиец должен быть готов встретиться с мёртвыми, потому прежде, чем окунуться в тёмный мир снов, укрепляет свой дух.
Но Векко не торопился. Он обернулся к двери и ждал. Особая связь, какую обретают двое – мужчина и женщина – наделяет тайным видением сердца супругов.
– Векко! Твои люди отобрали моего сына! – глаза Воркуалы (глаза ли? Горящие угли!) вынырнули из темноты и бросились на вождя яростным взглядом.
– Воркуала, – Векко старался говорить внушительно и спокойно, – ты знаешь, что большая часть народа присудила младенца к смерти. И только потому жив Кан-Ко, что пошёл я на уступки. Отлучён он будет от матери и отдан в руки скотовода. Кормиться станет рождённый без Благодати от скотины – молоком шестилапых. Яслями послужит ему кормушка для животных.
Иной раз слова точно горькие травы, те, какие жуёшь, царапая нёбо, и сплёвываешь в сторону, сморщив лицо. Девушка вскрикнула и гневно сжала кулаки, будто задумала кинуться на мужа. Но, вместо того, обессилено опустилась на пол и, уронив голову на грудь, простонала:
– Убьют моего сына, Векко. Везде найдут и убьют…
– Нет, – в голосе вождя, намеренно тяжёлом, резком, дрогнули грустные струнки, вырвались из глубины сердца, – я отправил младенца на Святую Землю, откуда божественное Око наблюдает за нами. Ни один токкиец не осмелится даже помыслить о том.
Векко бросил взгляд на Воркуалу – так бросают камень в синюю гладь. Но вода увлекает, окутывает… Даже хмурый, неподвижный утёс, однажды заглядевшись на бегущие волны, начинает отбрасывать отражение, полное трепетной дрожжи.
Юноша опустился рядом. В руках он держал нож, который извлёк откуда-то из-за пазухи, точно вырвал из собственной груди.
– Ты бросила его к ногам моим. Понял я тебя. Знаю, брат бросает в ноги брата, родитель бросает в ноги сына нож, если тот убийца, чтобы разорвать кровный союз. – Векко с упрёком глядел на девушку, – Не преступник я, Воркуала…
– Вижу, что не убил сына моего, – прошептала жена вождя, роняя слёзы… Но вдруг высоко запрокинула голову, оголив шею ледяного белого цвета, каким бывают шеи фарфоровых лебедей. Странный взгляд оставила она на память Векко, поднимаясь и принимая обратно свое оружие. Нет, не ласковые реки перезванивались бликами в глазах Воркуалы, но матово громыхал металл.
Долго стоял юноша, погружённый в раздумья, скорее – в темноту проёма, где скрылась фигура девушки, оставив лёгкое колыхание шёлковой ткани. И только случайно выпавший браслет заставил встрепенуться от громкого стука. Векко вспомнил, что нужно готовиться ко сну. Он направился к северной стене, где совершил молебный обряд. После чего прочёл золотую надпись на постели:
Пусть скатится усталость в пропасть Хауса
и бодрый дух обретётся с приходом солнца,
оглашающего утро,
и Мудрость вострубит во лбу светоносно,
справедливость – в сердце,
голос отваги – в жилах…
Юноша лёг и закрыл глаза. Сон уводил вглубь, медленно, плавно. Первые видения – тонкие, полупрозрачные. Вот уже призрачное лицо плывёт навстречу… как вдруг Векко будто отшвырнуло, и он оказался снова в спальне. Вождь остановил взгляд на узорах, отбрасываемых горящими вазами: хрупкие стебли дрожали под пышными бутонами, неведомые соцветья обращались в прекрасных дев, золотые перья и волосы колыхались, приобретая очертания таинственных зверей и иероглифов.
Первый, самый хрупкий луч белого светила заглянул в круглое окно. Второй, намного ярче и придирчивей, просочился, застыл светлым пятном на полу. Вот правильным кругом очертился и третий луч – ослепительный глашатай утра.
Юноша проснулся ещё с первым лучом, какой посылают боги для духов, отсылая их в Царство мёртвых. Второй луч сзывает тепло и свет на землю. И только с третьим положено токкийцу подняться, расправить широкие плечи, омыть кожу прохладной водой, подготовить чистые руки к вкушению пищи, чистое тело к бодрствованию и труду.
Был Векко ещё в постели, когда послышался глухой топот издалека и, усиливаясь, наконец, загрохотал на пороге спальни. Вбежали двое – Летто и Атаро, верные помощники и кровные братья вождя.
– Беда, Векко! – раздалось сначала. Только потом, вспомнив о приветствии, Летто приложил руку к глазам, к груди и затем протянул в сторону Векко ладонью вверх, – Прими приветствие от брата!
Вождь повернулся к вошедшим. Он быстро поднялся и настороженно произнёс:
– Добро принимаю, и ты прими.
– Векко, беда страшная! – лицо впечатлительного Летто иной раз бывает и куда бледнее, но ужас на лице невозмутимого Атаро! Знать, недоброе известие… если не чудовищное?
– Убийство на Святой Земле!
Вождь отпрянул назад, как от удара. УБИЙСТВО НА СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ! Если бы слова могли жечь, сечь, пытать – они бы и тогда ни за что не сокрушили могучего Векко. Но весть об осквернении земли, на которую ступали боги, вонзилась теперь в самое сердце.
Юноша двинулся к двери. Летто и Атаро последовали за ним. Они поспешно обогнули широкую комнату с каменными изваяниями в многочисленных углах и оказались в коридоре с нависающими чучелами голов древних животных. Отовсюду раздавался шёпот. Это переговаривались загадочные символы, высеченные на стене со времён Махо – божества, сошедшего к людям, чтобы учить закону и промыслам. Шёпот был неразборчив, запутан, точно гундосое пчелиное жужжание. Но бывший вождь Риго…
Перед Векко всплыло неопределённое лицо Риго, изъеденное шрамами, и тонкая бородка, прыгающая при каждом слове: «Расслышать шёпот символов Махо возможно только вождю, – так говорил Риго, и Векко трепетно внимал, словно драгоценные камни знания нанизывал на нить памяти, – Но нужен покой. Тишина. Не та, которая собирается вокруг тебя, а та, что возникает в сердце, освобождённом от страхов и мыслей…»
Векко уткнулся лбом в холодный камень и закрыл глаза.
– К нам прислали монаха, – нерешительно заговорил Летто, не отрывая глаз от спины вождя, – Тощий, бледный, да ещё и с первым лучом явился. Я его принял было за духа.
– Ты ещё расскажи, как чуть не усадил беднягу в горящее масло. С испугу, видать, – хмыкнул Атаро, который не любил начинать рассказ издалека, а сразу переходил к делу. – Нужно ехать на Святую Землю.
Летто сделал вид, что пропустил мимо ушей замечание брата:
– Монах велел передать, что нашли юношу с перерезанным горлом недалеко от хижины скотовода. Кажись, скотовод и нашёл.
Векко не двигался. Он вслушивался в шёпот, но ни слова не понимал, точно перед ним запертые ракушки с жемчужинами, до которых не добраться смертному.
– Хорошо, что он вообще заговорил. Ты его до смерти напугал, – не унимался Атаро.
– Юношу? – вдруг словно очнулся Векко и удивлённо обернулся, – Я думал, убили Кан-Ко, младенца. Но кто тогда убит?
– Монах не сказал нам, Векко, – Летто представил обезображенное горло, взметнувшийся под тяжёлым лезвием фонтан алой крови. Его передёрнуло. Подступал ком тошноты.
Непрерывный шёпот густым воском капал сверху, мистический шёпот живых букв.
– Нужно ехать, – Атаро осмотрел коридор. И зачем только Векко свернул сюда?
В низких травах, прогретых солнцем, дремали тироги – белогривые тигры с тонким рогом между глаз. Животные встрепенулись, едва почуяли приближение людей. Самые быстрые и бесшумные животные во всём Токке – эти тироги. Векко мгновенно оседлал своего и бросился вперёд. Билось сердце Векко неудержимо – куда быстрее звериных прыжков! Потому подгонял он громко: «Зы! Зы! Скорее!»
Едва достигли всадники храма Святой Земли, живописно вытесанного в скале, как вышел к ним почтенный старец и молитвенник Гарто:
– Прими приветствие от брата!
– Добро принимаю, Гарто, и ты прими. Что случилось?
– Ты должен сам видеть, Векко. Следуйте за мной.
Спустившись в небольшой подвал, вождь оказался в уютной келье. Синие лианы, обвивавшие потолок, освещали плетёную кровать и тускло падали на глухие гладкие стены. Векко подошёл к трупу и отдёрнул покрывавшую голову ткань:
– Виленсо, младший сын Отто, – вздрогнул Летто за спиной вождя.
– Берто добрался до него! – не сдержался Атаро.
Векко почувствовал, как внутри похолодело. Лицо у Виленсо всегда насмешливое, гордое. А тут – деревянное, жуткое. С уголков губ сползают алые змейки. Шея и грудь залиты кровью, длинные волосы налипли вокруг подбородка.
– Страшная ссора вышла у них, – продолжал Атаро, – какая бывает только за красивую девушку. Сам знаешь, Векко. Не зря Берто в темницу заперли. А ты выпустил зве…
Летто толкнул брата в бок и прошептал:
– Замолчи.
Векко нахмурился:
– Берто нет в городе, он с другими охотниками отправился в Гнездо Мрака.
– Тогда кто? – настаивал Атаро, – Гляди, горло перерезано, как у ящера. Так только Берто мог. Только охотник.
– Ещё есть рана, – медленно произнёс Гарто.
– Какая?
– Здесь, – старец осторожно отодвинул ткань, приподнял и повернул тело, обнажая рваную рубашку на спине, – Виленсо убили ударом ножа в спину, а горло потом только…
– Это был Берто, – уверенно отчеканил Атаро.
– Только чудовище могло совершить такое, – сглотнул Летто.
Векко задумался. Сомнения терзали юношу: «Разве дерзкий и смелый охотник Берто воткнул бы нож врагу в спину? А затем, уже мёртвому Виленсо, перерезал бы горло? Нет, Берто и двурогому ящеру прежде показывается, вызывая на битву, чтобы усилить вкус предстоящей победы. Берто из тех, кто гордо вызывает соперника на бой, а не выслеживает трусливо в потёмках. Однако если Берто действительно окажется в городе, не будет юноше оправдания»
В келью вошёл молодой монах Нону.
– Отто прибыл, светлейший, – обратился он к старцу с поклоном.
Гарто приготовился выйти навстречу прибывшим, но Отто вошёл раньше. Тяжёлой поступью он приблизился к кровати. Слёзы катились по щекам старика. Нависла горькая тишина. Отто перевёл взгляд на Векко. Упрёк читал вождь, точно говорил старик: «Это всё ты! Ты выпустил Берто из тюрьмы!» Юноша с великой скорбью глядел на убитого горем отца. «Не виновен я» – про себя твердил Векко. Он опустил голову и вышел из кельи. У входа стоял Локки со стражниками.
– Атаро и Летто, во всём окажите помощь семье Отто, – отдал распоряжение вождь.
– Мои люди уже отправились на поиски Берто, – Локки злорадно ухмылялся, предвкушая предстоящую месть. – Думаю, он обманул других охотников и вернулся в город совершить давно задуманное убийство.
– Не торопись Локки с выводами.
– Доказательства будут, – узкие глаза Локки приобрели желтовато-серый оттенок. Очень низкий лоб и сильно вытянутое лицо с широко раздутыми ноздрями теперь ещё больше напоминало морду ящера. – Убийцу ждёт смертная казнь. Боги требуют крови осквернителя Святой Земли! Что скажешь, Векко?
– Высшая мера наказания ожидает убийцу, – согласился вождь, – Но прежде суд и доказательство вины, – последние слова Векко особенно подчеркнул.
Ещё один вопрос занимал Векко. Потому не стал он продолжать разговор с Локки, а направился к бескрайним пастбищам, примыкающим к Святой Земле, где пасутся шестилапые, где неподалёку от хижины скотовода и произошла ужасная трагедия.
Широкие округлые сооружения, близко прилегающие друг к другу, гигантскими волнами перекатывались, покрытые разноцветным мхом. Белые, оранжевые, розовые травы всегда роскошными рядами простирающиеся за горизонт, теперь пышно увядали. Увидел вождь, как вместо алых ягод клупсов чёрные пятна прорезали пастбища Святой Земли. Он наклонился и сорвал пустую былинку, потёр в пальцах, но повеяло запахом гнилых водорослей.
– В это время клупсы благоухают так, что воздух кажется чистым соком, – раздался неожиданный голос. И чей?
– Зокки? – обрадовался юноша.
– Ни единой ягодки не попалось мне – знать, страшная засуха грядёт, – продолжал старик, печально качая головой.
– Ты в одеждах скотовода? – Векко с удивлением осматривал зелёную рубаху с клоками на рукавах, на шее красовался пёстрый ворот с золотистой бляшкой-талисманом.
– Мне тяжела шумная старость, я подумал заняться покойным трудом. Нет славы и силы былой в руках лучшего рыбаря, – старик грустно поднял морщинистые руки и в знак подтверждения потряс ими в воздухе. – Шестилапые неприхотливы и неповоротливы… совсем, как Зокки-старик. Теперь мне только за этими гоняться, – старик улыбнулся, указывая на грузных животных, которые медленно передвигались и долго пережёвывали траву, апатично разглядывая из-под полуопущенных век дальние луга.
– Не рано ли списываешь себя? Не ты ли поймал волнолука два календаря назад и не этими ли немощными руками? – Векко хитро улыбался.
Волнолук – полурыба-полуволк – считался редким и очень опасным хищником в реке Солна.
Старик достал заткнутую за пояс гребёнку и, задумчиво повертев в руках, мягко заметил:
– Тут не руки рыбацкие, а смекалка, многими летами заработанная. Ну, – старик поглядел на вождя, – гриву вычёсывать пора животине. Знал бы ты, Векко, сколько жуков да пчёл в шерсть набивается. Мелюзга всякая: и летающая, и ползучая. Вычёсываю, потом тирогам – на корм.
– Погоди, – Векко помрачнел, вспомнив, зачем прибыл, – Виленсо убит был…
– Я нашёл его, – перебил старик вождя.
– Видел что?
– Ничего, – отвёл глаза старик.
– Берто, говорят…
– Разве сомневаешься? – Зокки заткнул гребень за пояс, но по рассеяности обронил, не заметив.
– Не знаю, как думать, – проговорил Векко подавленно. – Что делал Виленсо здесь ночью? Зачем прокрался на пастбища Святой Земли?
– Мы оба знаем зачем. Чтобы убить младенца Богов!
– Кого? – Векко чуть не подпрыгнул. – Ты хотел сказать, проклятого Богами?
Старик поднял глаза на юношу. Странное, безумное пламя вдруг проснулось в них.
– Не простой это мальчик, Векко. Потому я здесь: путь мой – служить ему.
«Служить? Бредит что ли Зокки? И впрямь плох становится?» – Векко отвёл взгляд в сторону:
– Покажи мне, Зокки, где нашёл ты Виленсо.
– Кан спит теперь, – ласково затараторил Зокки, не обращая внимания на последние слова вождя, – Я устроил хороший уголок для птенчика, хороший. Тепло ему там устроил, как в колыбельке при матери. Молоко шестилапых жирное, так я ему водицей из ключа…
– Кан? Ты ведь Кан-Ко имел ввиду? – строго перебил Векко, начиная злиться. Как мог старик проклятого младенца назвать именем бога? Намеренно ли он опустил «-Ко», что значит «отверженный»?
Старик осёкся. Он точно вдруг вспомнил что-то и рассеяно стал ощупывать пояс в поисках гребня. Затем наклонился, пошарил в траве и со вздохом «идём, Векко» зашагал в сторону небольшой рощи.
Осмотр места преступления утяжелил и без того мучительный груз мыслей. Угрюмые пятна растеклись по земле, и в травах дрожали совсем свежие капли. Пригляделся Векко к едва приметным следам: не было схватки, достойной охотника. Бесшумный убийца напал сзади, знал заранее, где поджидать Виленсо.
Тоска лилась в сердце юноши, будто вода ледяная. Воздух терял сладостный привкус, становился сухим и жарким. Травы редели, обугливались – весь Токк выцветал. Векко запрыгнул на тирога. Неси, животное, куда глаза глядят, чтобы дух захватило, чтобы в голове полегчало!..
Впереди показались заросли мохнатых белых растений, подобных облакам, из которых добывают нить токийские женщины. Сматывают в клубки, взваливают под цветные лучи, спадающие с небес. Нить окрашивается и начинает переливаться перламутрами. Ткань получается нежных оттенков. Векко огляделся: тихо, пустынно. Лучи больше не опускают на землю цветные рукава, белые заросли покрылись серыми клоками, и чёрные наросты болезни уже протискиваются в трещины пересыхающей коры.
Сюда бывший вождь Рино привозил Векко. Здесь, указав на белокурых красавиц, занятых прилежным трудом, говорил: «Место, где собираются самые трудолюбивые девушки. Нигде не присмотришь жены терпеливей, чем здесь: погляди, как тонка, почти прозрачна нить. Погляди, как ловко и бережно вытягивают нить из густой кроны…»
Но Векко уже не слышал наставника. Он не спускал зачарованных глаз с Воркуалы: точно тонкой кистью были прописаны брови над синими глазами, немного вскинутые верх, коралловые губы подобны изгибам расправленных крыл, волосы спадали щедрой золотой волною, едва не доставая колен, укрывали высокую грудь. Девушка наматывала нить, смущённо склонив голову над деревянной катушкой. Она заметила могучего юношу, одетого, как воин Токка, в кожаный доспех, с выбритыми висками и хвостом белых волос, торчащих из плотно прилегающей металлической сетки с острым наносником.
В то время, пока Векко блуждал в зарослях, обжигая сердце воспоминаниями, молодой долговязый монах в коричневом балахоне вошёл в хижину Эло. Он застыл в дверях, не решаясь войти. Оттого что белесые брови и ресницы словно растворялись в белизне лица, глаза казались необычно яркими.
– Примите… приветствие… дому и всем… – краснея и заикаясь, пробормотал юноша.
– Проходи, Нону, – Воркуала взволнованно глядела на вошедшего. – С Кан-Ко случилось что-нибудь?
– Убийство… на Святой Земле.
– Кан-Ко? – простонала девушка, прижимая руки к груди.
– Нет-нет, – поторопился успокоить несчастную мать монах. Нону постарался изложить все подробности ужасного события. Получалось сбивчиво – хороша Воркуала, дикую дрожь вселяет неистовая красота девушки в робкое сердце.
– Я затем пришёл, что знаю больше, чем все. И хочу рассказать тебе, Воркуала, что никому не сказал. Я видел, как Виленсо, сын Отто, пришёл убить Кан-Ко, прирезать, что мышь беззащитную… Но сам попался… как мышь…
– Ты видел… убийцу?
Монах кивнул.
Воркуала приблизилась к юноше – точно солнце обожгло.
Нону поднял глаза, полные глубокой покорности и, вместе с тем, лихорадочного огня. Он назвал имя.