Так назывался мой первый сборник. Вышел в 1979 году. В него пропустили два десятка стихотворений. Недавно попалась на глаза папка с той рукописью отправленной в издательство в 76 году. Был я тогда молодым романтиком, приехавшим в Сибирь. Сейчас уже не молодой. После некоторых сомнений решил всё-таки показать её людям.
СОДЕРЖАНИЕ
Первый вокзал
“Все на свете имеет голос...”
“Труд у нас в стране...”
«Ласточки по проводам…»
Лестница
Град в виноград
Ночная гроза в лесу
В поезде
“...но будет день...”
Рыбинск
В погожий вечер
Газоны
Остров
“К последней сессии...”
Аэропорт Сонково
“Рассвет запутался в дожде...”
Краски
После грозы
Город в степи
Прораб
Новостройка
Голубые ели
“Взлетали к небу...”
“Прилипшие к стеклам лица..”
“Шептали нежное в лесу...”
“Что будет — не знаю...”
“Я не ропщу...”
“Сухое ощущение пожара...”
Март
“Деревня словно подросла...”
“Так много мрачных разговоров...”
“Еще не вышло солнце...”
“Разыграю в орлянку...”
“Проклятым взвешиваньем сил...”
Перед зимой
Затишье
“Вскрою письмо...”
Старый город
В ОДНОЙ ИЗ ДЕРЕВЯННЫХ ГОСТИНИЦ
1. «Ему не больше двадцати…»,
2. «Здоровы были, землячки»,
“Человеку не везло...”
“Перед отъездом было не до сна...”
Завоз
Норильск-1974
Ремонт
Из цикла “НАЛАДЧИКИ”
1. «Мы не туристы…»
2. “Морозов карту крестиками портит...”
3. “Не по карману ностальгия...”
4. “Очень жалко...”
5. “В подушку теплую зароюсь...”
6. “Мне грустна твоя зависть...”
7. “В тишине до удивленья хрупкой...”
8. “Вы, некоторые сокурсники...”
Как уходит женщина
Его жизнь
“И счастье крыш...”
Перед осенью
“А началось с обычных слов..,”
“В беде остаться одиноким...”
“Медведя можно натаскать...”
“Вот и осень...”
Блаженная
“Не дождались...”
“Падают изношенные листья...”
“Вы прежнею останетесь...”
“Жизни тихое озеро...”
У забора
Прекрасная японка
Случайным дням не доверяя
Возвращение
У переезда
Друг ситцевый
В бессонницу
“Мы для забора. на столбы...”
Мороз в Красноярске
“Опять бессонница...”
“Я очень тихо сяду в поезд...”
“Мы в этом городе одни...”
Осенью на Обском море
“Уже назад не отберешь...”
“В углах шуршали...”
“Билеты в оперный театр...”
Изыскатель
Южный романс
В горах
Золотоносные места
Приличный дом
Авария
«Привыкшие беречь свою рубашку…»
“От страха, как десятка в тире...”
“Сижу с бессонницей...”
Сентиментальные стихи
Одна любовь
Снегурочка
“Уже не ветви годы...”
ФЕВРАЛЬСКИЕ СТРОКИ
ПЕРВЫЙ ВОКЗАЛ
Беспечность первого вокзала,
Где нету надобности знать,
Что впереди уже так мало,
А на границе с детством – мать.
Где чемоданчик без привычки
Не выпускаешь из руки,
А в чемоданчике – яички,
Рубашки, маечки, носки.
Еще разлуки незнакомы.
Еще…
Еще…
О, боже мой!
Еще так хочется из дома,
Как после хочется домой.
Х Х Х
Все на свете имеет голос.
Все на свете умеет петь:
Зазвенит, наливаясь, колос,
Загудит, растревожась, медь.
И в преддверье весны сугробы,
Осознав свой особый час,
Пересилив немую робость,
Тихой музыкой зазвучат.
Мир, как воздухом, песней дышит,
Только нужно сквозь треск и гам,
Сквозь помехи ее расслышать...
Слышишь,
Слышишь,
Поют снега?
Х Х Х
Труд у нас в стране любой в почете.
В пульмане известки, по ночам,
Я, посредством простеньких расчетов,
Сложную науку изучал.
Тонна рубль.
Совковая лопата,
В среднем будет килограммов пять, –
Полкопейки.
Вроде маловато,
Но на хлеб легко пересчитать.
Если же я брал закон Ньютона.
Не вступая с алгеброй в разлад,
Получались розы по две тонны,
Кружка пива – пятьдесят лопат.
А билет до Сочи и обратно
Кончить пульман и второй начать...
Все прекрасно. Жаль что респиратор
Не дает от радости кричать.
Я учился жить и между делом,
Узнавал, с лопатою резвясь,
Как вступает известь с потным телом
В жгучую химическую связь.
Х Х Х
Ласточки по проводам –
Солнцу гимн,
Как воздух,
Неслышим
И прост.
Провода – нотный стан.
И размашисто пишет
Жизнь
Полный музыки холст.
ЛЕСТНИЦА
Слабые колени –
Позади ступени.
Отдых не от лени,
Отдых – накопление –
Впереди ступени.
Скользкие ступени,
Шаткие ступени,
Долгие ступени,
По которым надо
Двигаться вперед.
Где все время рядом
Лестничный пролет.
ГРАД В ВИНОГРАД
В голубиное яйцо
виноградины.
В голубиное яйцо
били градины.
Бешенный град
Давил виноград.
Вино текло ручьем.
Дармовое! Ничьё!
Можно упиться!
Стихия, как безумная плясунья
Взлетала и падала ниц.
Порхала и пела.
А на земле шипела,
Урчала,
Шкворчала
Гигантская глазунья
Из голубиных яиц.
Вино искрится.
Глазунья пузырится.
А град, не давая спуску,
Давил, превращая глазунью в омлет.
А, впрочем, существенной разницы нет,
Все равно – в закуску.
НОЧНАЯ ГРОЗА В ЛЕСУ
Ночь, чтобы страсти свои утолить,
Вылила сажу на краски земли.
Все перепуталось, грубо густы:
Тропы, деревья, ручьи и кусты.
Звезд габаритных огни не видны.
Елки, как рифы коварно черны.
Тучекрушение и каплепад.
Небо ослепло и почва слепа.
Охнуло громами. Молний мечи
Мазались сажей и гасли в ночи.
В тучи ушедший верхушками лес
Ливнем катился с земли до небес.
Ветви, вплетенные в прутья дождя,
Встали плотиной пути запрудя.
Ливень и сажа, ветви и грязь –
Черная бездна, гигантская пасть.
Лес уходящий в бескрайнюю ночь.
Ясно, что вряд ли кто сможет помочь.
Тропка зайчонком бежит из-под ног.
Много в лесу неизвестных дорог.
Влево пойти? Или вправо пойти?
Ночь на пути. Дождь на пути.
Только лишь изредка молнии всплеск.
Вырвет из мрака бушующий лес.
Сваленный ствол и обрывок куста
Вспыхнут в глазах и опять чернота.
Темень слепая – гляди не гляди.
Столько деревьев и ты в них один.
За ноги корни, сучья в глаза.
Трудно – вперед. Бесполезно – назад.
Тронешь за ветку – за ворот вода.
Где – неизвестно, незнамо – куда.
Нынче ли, завтра дорогу найдешь…
С неба, с ветвей нескончаемый дождь.
Грязь на подошвах – пудовый свинец.
Где, за каким из деревьев, конец?
Утро, наступит оно или нет?
Где, за которой из молний, рассвет?
Ночь на пути.
Лес на пути.
Нужно ль искать?
Можно ль найти?
В ПОЕЗДЕ
Красавица! Ну, а грация,
Аж солнцем вагон сквозит.
А поезд, теряя станции,
Летит во владенья зим.
За дачными частоколами
В капусте закат дрожит.
Билетиками с проколами
Сорит по перронам жизнь.
Четыре часа, как едем мы,
Пора перейти на “ты”.
Окрасил маляр неведомый
В сиреневый цвет кусты.
Она как дите, внимательно
Печальную сказку пьет.
Потом говорим о матери,
Которая где-то ждет.
И мне так легко болтается
О самых унылых днях...
А в окна влетают станции,
Расплавленные в огнях.
Боюсь, чтоб не вышло хуже нам.
Мы словно сошли с ума.
А поезд дрожит простужено,
Уже по полям зима.
И город, огнями выстрелив,
Вечернее небо рвет.
Попутчики, вещи выставив,
Заполнили весь проход.
Выходим... И муж с букетиком
На радость и на беду.
И, ссаженным безбилетником,
Я следующий поезд жду.
Х Х Х
...но будет день,
И, ясно, будет пища
Досужим языкам про эту ночь.
Они тебя оплачут и освищут,
И даже постараются помочь.
Они тебе на все глаза откроют.
Все выложат о нем,
Но из всего
Ты ничего не будешь слышать,
Кроме
Магического имени его.
РЫБИНСК
Теплоход сейчас отчалит.
Бьется поручень в руке.
Над причалом стая чаек
Надрывается в тоске.
Берегами, как вожжами,
Волги содраны бока.
Уплываю.
Уезжаю.
До свидания.
Пока.
Сколько раз ты провожала?
Волга – только ли вода?
Сколько нас поуезжало?
Ненадолго... навсегда.
Обещали.
Не вернулись.
Не винила – свет хорош.
По России Волжских улиц
Славный город наберешь.
В ПОГОЖИЙ ВЕЧЕР
На лавочке дышит
Владелец Души.
Реклама на крыше
Свое мельтешит.
Две дамы нестарых
Фланируют в сквере.
Младенец с гитарой
Скулит: “Я не верю”.
С балкона собака
Грозит растерзать.
Под окнами драка,
А в окнах глаза.
ГАЗОНЫ
Газоны — жабры городской земли
Измученной асфальтом и бетоном.
Прошу вас,
Не ходите по газонам!
Хотя бы это сделать вы могли
Для той земли, что держит грузный город?
Отдайте ей глоток ее озона.
Еще раз:
Не ходите по газонам!
Вы наступаете земле на горло.
ОСТРОВ
Как заказник беспечен,
Невесом, как мираж,
Экспонирует плечи,
Бедра, талии — пляж.
Обтекая фривольно,
Тихо млеющий люд,
Толстогубые волны
Желтый берег жуют.
У ребят из ОСВОДа
Весла, лодку возьму.
Выйду в светлые воды
За прибрежную муть.
И тишайшая пристань
Вдруг откроется мне —
Так свободно и чисто
На большой глубине.
Оказалось все просто,
На просторах больших
Дремлет лодка, мой остров,
В стороне и в тиши.
Ни знакомых случайных,
Ни случайных забот,
Лишь качается чайка
В мягкой зелени вод.
Ни о чем не попросят,
Не полезут жалеть...
Только сносит и сносит
Островок мой к земле.
Х Х Х
К последней сессии, когда “перемрут
Все бабки”, и кончатся справки в лечебницах,
И станет не так изнурителен труд
Над перевариванием нудных учебников,
Когда будет ясно, что вряд ли помочь
Сумеют шпаргалки и прочие специи,
И не сомневаясь, последнюю ночь
Проведешь с кем угодно, но не с конспектами,
А утром отважишься поговорить
О том, что думано и передумано,
С дяденьками, любящими поострить,
Но не понимающими чужого юмора.
Уставший по десять раз на год тонуть
И из-за стипендии врать и выкручиваться –
Поймешь вдруг, что выучился не тому
И самое время начать переучиваться.
АЭРОПОРТ СОНКОВО
В туманы замурован
Прочнее, чем в гранит,
Аэропорт Сонково
Печуркою дымит.
Игрушечное зданье,
По стеклам дождь, как пот,
От тяжести сознанья,
Что здесь аэропорт.
Нахмуренные лица.
Ленивые слова.
И все мы, как жар-птицу,
Ждем старенький АН-2.
Вскипая постепенно
(Пешком быстрей дойдешь),
Клянем снабженье, цены.
Начальство, транспорт, тещ.
Кому-то не хватает
Ума, квартиры, лет.
И доверяем тайны.
И плачемся в жилет.
Жена ушла от мужа.
Петров сгноил посев.
А дождик поит лужи
На взлетной полосе.
Х Х Х
Рассвет запутался в дожде.
Дождливый день. Сырая полночь.
Дожди, которые без дел,
Другим дождям спешат на помощь.
Трудолюбива, как пчела,
Мохнатая, седая туча.
И будет завтра, как вчера,
Дождь в дождь – ни капельки не лучше.
С надеждой всматриваюсь вверх.
(Любимейшее время года).
А после дождичка, в четверг,
Приходит летная погода.
КРАСКИ
Земля, горящая от листьев...
Оставив спесь,
Художник складывает кисти —
Он лишний здесь.
Ему так кажется, быть может,
Не в первый раз,
Тот путь, что пройден,
Век, что прожит, —
Соврать не даст.
Шурша листвой, через осинник,
Бредет, устав.
Он знает: краски в магазине
И на холстах
Неодинакового цвета,
Да и цены...
И как богаты краски летом,
Зимой — бедны.
И то, что он сегодня может
И мог вчера.
Он стар, он бледен, осторожен
И хмур с утра.
А осень — все с себя сдирая,
Как в страшном сне,
Костер рисует и сгорает
В его огне.
ПОСЛЕ ГРОЗЫ
Лишь к полночи спокойно стало.
Устав ломиться напролом,
Как дверью хлопнул, скрылся гром
За самым дальним перевалом.
Лихого месяца секира
Уже смешна, а не страшна.
Опять привычная война
Закончилась привычным миром.
И, поостыв чуть-чуть от гнева
И от бессмысленной борьбы,
Решив, что так должно и быть,
Блаженствуют земля и небо.
В реке, разбитая о камни,
Застыла мертвая звезда,
А в небе черном, как вода,
Зарницы бьются плавниками.
ГОРОД В СТЕПИ
Степи рыжие, загорелые.
Горизонт, словно чертов круг.
Что-то с лицами нашими сделает
Ветра бешеного корунд?
Еще долго не брить нам бороды
И песку на зубах хрустеть.
Собирает на горле города
Заскорузлые пальцы степь.
Городок наш, детеныш, ласточка,
Мы тебя напоим из губ.
Ты прости, что брезент палаточный
Для пеленок немного груб.
Мы тебя кое-как тут сладили,
Горстка буйных твоих отцов.
Дети сильных родятся слабыми,
Полагаясь на мощь творцов.
Полагайся и верь — мы выстоим.
Вместе с нами расти, терпи.
Пляшет ветер — шаман неистовый —
В просыпающейся степи.
НОВОСТРОЙКА
Жарою придавило дым –
Не лезет ни в одни ворота.
Быть городом
И молодым –
Не слишком чистая работа,
Но слишком буйная пора,
И безрассудная, в которой
Лебедки, трубы, трактора –
Пока и фауна и флора.
Где юношеский эгоизм,
Переоценка назначенья,
Питают будни, героизм,
А надо самоотреченье
Для созидания добра.
Все так.
Пускай потом настанет
Пора асфальт с земли сдирать,
Чтоб заселить её цветами.
Конечно, есть великий лад,
Разумное решенье дела…
Ах, старость если б ты могла,
То, чего юность не умела.
ПРОРАБ
И.И. Селифонтову
“За ночь ровно на этаж
Подрастает город наш”.
“Что нам стоит
Дом построить,
Нарисуем — будем жить”.
Ты другому расскажи,
Производственный раб —
Сокращенно прораб.
В мыле с утра,
Какая тут романтика
К чертовой матери —
То нет того,
То нет другого,
А на планерках гладят голову
Рукою нежной, как кирпич.
А ты не хнычь.
Верь, что к пенсии
Будет, как в песне —
За ночь — этаж.
Ну а пока,
Ноги в руки,
Дела за бока.
ГОЛУБЫЕ ЕЛИ
Обдирая десны, мы доели
Черствые, скупые бутерброды
И валили голубые ели
В жижу под колеса вездехода.
Злость обезображивала лица.
Топоры звенели все упрямей.
Ели, словно раненые птицы,
Суматошно хлопали ветвями
И распластанно валились наземь,
Молодняк ломая под собою.
А колеса смешивали с грязью
Их ветвей убранство голубое.
И ни с места.
Снова все сначала.
Топоры ярились, дело зная.
Страшно вспомнить, как ожесточала
Красота, почти что неземная.
Собственное варварство бесило,
Было пусто на душе и гадко...
Но машину все же выносило
Из болота по жестокой гати.
Х Х Х
Взлетали к небу то корма, то нос.
Потом волна тяжелая, как камень,
Ввалилась в лодку. Плавали у ног
Плотвицы, кеды, банка с червяками.
Не чувствуя, как весла пальцы жгут,
Я налегал. Уключины визжали,
Но прыгали кусты на берегу
То вверх, то вниз, а к нам не приближались.
И вот, когда огромная волна
Повисла... чуть — и лодка захлебнется.
Я обомлел, увидев, что она
Смеется,
Заигрывая весело с волной.
Ей даже и на ум не приходило:
Как это можно, находясь со мной,
Чего-то испугаться. Все так мило!
А лодка наша чуть не до краев,
И пасть волны жаднее пасти зверя.
Но вера в назначение мое...
Наивная, безжалостная вера.
Я греб и греб. Гудела кровь в висках.
Я греб, и берег близился устало.
А сколько раз я весла опускал,
Когда мне этой веры не хватало.
Х Х Х
Прилипшие к стеклам лица.
А с улицы в стекла — снег.
И, оттолкнув проводницу,
Ты машешь и машешь мне.
Последний вагон.
По рельсам
Прошел и затих озноб.
Пора бы в буфет, погреться.
Там вроде бы есть вино.
Да мало ли что пора бы:
Добиться, найти, сменять,
И то, что с тобой — взаправду —
Пора бы давно понять.
Уже ни огней, ни стука.
Метелью прибит дымок...
Вот видишь, какая штука?
И кто бы подумать мог?
Х Х Х
Шептали нежное в лесу
Сухие губы листопада.
Мы жили словно на весу.
Чего нам надо? Что не надо?
Бездумной мудрости двоих,
Где нет вопросов и ответов,
Хватало нам, чтоб каждый миг
Был даже осенью согретым.
Мы не просили, не клялись,
Наверно, потому, что знали...
В окно влетает желтый лист.
Ты помнишь, что они шептали
Тогда,
Семь лет назад,
В лесу?
Х Х Х
Что будет — не знаю и знать не хочу.
Есть ты. Пусть не рядом, но это
Уже несущественно. Я прилечу.
Нельзя прилететь? Я приеду.
Откуда угодно, в любую грозу:
Болотом, снегами, пустыней, —
Отправлюсь пешком, упаду — поползу...
И все потому, что отныне
Есть ты! Остальное уже ерунда.
Не важно, что время нам ссудит.
Ты есть
И останешься даже тогда,
Когда тебя больше не будет.
Х Х Х
Я не ропщу, что дни мои летят
Не я один подвержен этой казни.
Но все-таки — чего они хотят
Учителя по чину, по оказии?
Что должен я успеть в свой куцый век?
(Ведь им со стороны куда виднее)
Десятка два извилин в голове
Моей,
Которая из них важнее?
Взгляни в чужую душу — темнота.
В своей и то порой блуждаешь слепо,
Но вдруг выходит, что она проста
При взгляде или справа, или слева,
А сверху или снизу посмотреть
То вообще на все мои печали
Осталось только “плюнуть, растереть”
И дуть вперед, канав не замечая.
Завидую их щедрости, уму,
Спокойствию и ясности их взгляда.
И все-таки никак я не пойму,
А что им от меня, бедняги, надо?
Х Х Х
В. Лузгину
Сухое ощущение пожара.
Коль ночь не ночь — и день уже не день.
Обнимет страх, вонзит безбольно жало
И пустит яд. Свою увидишь тень
И вздрогнешь, и метнешься ошалело,
Закрыв глаза, но не в окно, а в дверь.
И будешь жить, и будешь что-то делать
Тупой и разъяренный, словно зверь,
“Семеновну” плясать под марш Шопена,
Начнешь поганить по святым местам
И обходить ворота, биться в стены,
И под стеною свалишься, устав.
Прольется дождик девичьего смеха,
Остудит жар. Очнешься. И тогда...
Но первой мыслью — убежать, уехать —
Куда-нибудь. Неведомо куда.
МАРТ
А утро выдастся погожим,
Сугроб, как магний, ослепит,
И зазевавшийся прохожий
Посетует, что долго спит.
Махнет рассеянно рукою
Весной согретый человек.
Ну а сугроб уже спокоен,
И магний превратился в снег.
А там,
момент подкараулив,
Неважно — великан ли, гном
Сперва задернет небо тюлем,
А после — плотным полотном.
Потом поземка задымится
И с ветки оборвется вниз
Желто-зеленая синица,
Как чудом уцелевший лист.
Х Х Х
Деревня словно подросла —
Этаж дворов — этаж скворешен.
Ну ладно клуб...
На зерносклад
Десяток ящичков повешен.
На крыше, на заборе шест,
Не все в хозяйстве пригодится.
Но как-то легче на душе,
Когда поможешь глупой птице.
Ну долго ли соединить
Четыре маленьких дощечки,
Удел которых
Или сгнить,
Или в минуту сгинуть в печке.
А тут, глядишь, и вышел дом,
Защита от дождей и кошек.
И дело ведь не только в том,
Что птицы ловят вредных мошек.
Х Х Х
Так много мрачных разговоров,
Суммирования неудач.
Перед окном на ветке — ворон,
А приглядеться лучше — грач.
Быть может, где-то в поле, дальше,
И кружит ворон, но едва,
Когда задавят неудачи —
Не слишком тянет на слова.
А здесь — незнание природы,
И взгляд усталый чересчур.
Весна. Копают огороды,
Кому же быть, как не грачу.
УТРО
Еще не вышло солнце. Нет.
Но выйдет, выйдет скоро очень.
В какой-то новый теплый цвет
Окрашен краешек у ночи.
Всего полоска. Утро — в ней.
Но вот она все шире, шире...
Встает обычнейший из дней.
А что же необычно в мире?
Х Х Х
Разыграю в орлянку бездомную жизнь,
Вот смотрите, бросаю монету —
Рублик, белый цыган, ну-ка, правду скажи,
До какой остановки доеду?
Выпадает орел, ну конечно, я знал.
До свиданья, друзья, надо ехать.
Мне рукою махнет суетливый вокзал,
И колеса закатятся смехом.
Полнедели пути, полнедели вина,
Проводницы раскрытые губы...
Полнедели вина, а потом тишина.
И тоска не уходит на убыль.
От себя убежал и вернулся к себе,
Этот замкнутый круг нескончаем.
И опять во мне зреет трусливый побег,
И опять будет выбор случаен.
Может быть, повезет, а скорее, что — нет.
И кривится хмельная усмешка.
Словно волчьи глаза, светофоровый свет.
Рубль лежит на полу кверху решкой.
Х Х Х
Ты будешь спать, а я уже уеду.
Не мучайся, что много проспала.
Не разбужу. Нечестно если беды
Я разделю, как радость, пополам.
Я не ханжа. И рад бы твою руку
Прижать к губам, услышать пальцев дрожь.
Но мокрые глаза перед разлукой
И обещаний – сладкая, но ложь?
Нет, не могу. Пусть буду я серьезен,
Пусть до вагона еле добегу…
Но чем я заплачу за эти слезы?
А просто так я взять их не могу.
Меня изрядно в жизни поболтало,
Дорога стала вроде ремесла.
Я разучился плакать на вокзалах.
Но все же,
Почему ты проспала?
Х Х Х
Забайкалье,
Начало апреля,
Ни снежинки, куда не ступи,
Только всплески песчаной метели
За машинами по степи.
Здесь весна не такая, как наша,
Где ручьи веселей бубенцов, –
Молчаливая, словно монашка,
Закрывает от ветра лицо.
На плечах прошлогодний платочек,
И бредет – ни видна, ни слышна.
Только эти подталые ночи,
Эта чуткость короткого сна,
На душе ожиданье, тревога…
В это время
Вскрывается Волга.
Х Х Х
Проклятым взвешиваньем сил
Опять неизлечимо донят,
Садишься в сонное такси
С рублем распаренным в ладони.
Чернеет ночи пустота.
Домов расплывчатые пятна...
Ты все решил. Ты в мыслях там.
Тебе все ясно. Непонятно,
О чем ты думал до сих пор,
Когда ответ просился сразу...
Но вдруг случайный светофор
Уставится похмельным глазом.
По-бабьи взвизгнут тормоза.
Ты в первый раз услышишь счетчик:
“Спасибо. Хватит. Мне слезать.
Возьмите рубль, и мы в расчете”.
Зеленый свет спугнет такси.
А ты домой пойдешь несмело,
За всю дорогу не спросив
Себя:
Зачем ты это сделал?
ПЕРЕД ЗИМОЙ
И дождями пути размесит –
Даже лошади не пройти.
Самый яркий и щедрый месяц,
Как-то сразу остыл, затих.
Сникла осень, сдала, погасла.
Было золото – стала желчь.
И пролейся из тучи масло,
Все равно уже не разжечь.
Одиноко, безмолвно, пусто…
Только хватит унылых чувств –
Уходить, ну комму не грустно?
Но не страшно
Ничуть,
Ничуть –
Если юность цвела цветами,
Если зрелость в плоды ушла,
А последнего бала пламя
Было щедрым
На все…
Дотла.
Все раздарено. Можно смело
Оглянуться в последний раз.
Страшно –
Если бы не успела,
Если б где-нибудь гнил запас.
ЗАТИШЬЕ
Дым, как труба —
Высок и строен.
Ну образ, а куда его пристроить?
К затишью? Точно. Ветра нет на улице
И на душе.
Соседи в карты дуются,
В “шестьдесят шесть”,
А что им делать, если делать нечего?
Игра интеллигентней “чет и нечета”,
И деньги не оставишь, коль не хочешь,
И все ж азарт под ложечкой щекочет,
И очень.
Затишье.
Ни морщинки на заливе.
Когда все ясно — ясно, ты счастливый.
Судьба со всеми тайнами и мерками
В твоем трельяже,
Вдруг волшебным зеркале...
Что хочешь, скажет.
И более того, назвав по отчеству,
Полюбопытствует: “А что вам хочется?”
Ответишь, сонно глядя в волшебство:
“Ничего”.
Затишье.
И на небе — ни помарочки.
Бредут к воде, за руки взявшись, парочки.
Пришла к тебе красивая знакомая,
Иконой села в красный угол комнаты,
Немного поскучала и ушла...
И все дела.
И ты ни капли не расстроен.
Дым, как труба —
Высок и строен.
Х Х Х
Вскрою письмо, как консервную банку.
Яблоки в сахаре сладеньких слов.
Зря мне врала ты, неряха цыганка,
Что-то не вижу, чтоб мне повезло.
“Милый”,
Не сыщешь приятнее слова.
“Все без тебя непроглядно серо”.
“Милый, целую”.
И снова, и снова
Мягкие яблоки, липкий сироп.
“Милый, разлука нам — лучший экзамен”.
“Верю, любовь наша будет жива”.
В сладеньких строчках завязну глазами,
И не дотянется сердце к словам.
“Милый, разлука длиннее, чем вечность”.
Что эти строчки, когда тебя нет?
“Все отдала бы за краткую встречу”.
Хочешь, я денег пришлю на билет?
ИЛ-18 — и рядышком Север.
Стань сумасшедшей, взбунтуйся, порви...
Долгую зиму
Консервы, консервы —
Банки томатов, компотов, любви.
СТАРЫЙ ГОРОД
Прощаться
Я давно привык,
И рассудить, что я оставил
Средь улиц грязных и кривых
И глупой замкнутости ставен?
Забытый богом городок,
Здесь нет мемориальных досок.
Болтали – нищий здесь издох –
В его могилу вбили посох,
И тот зацвел.
Я делал вид,
Что верю присказке лукавой,
Пускай хоть байка оживит
Их город, обойденный славой.
Ему не суждено под снос,
Здесь – ни урана, ни железа,
Он густо ивами зарос –
Растительностью бесполезной.
Отсюда едет молодежь,
Ей грезится простор Сибири.
И он смирился, он не ждет,
Не сердится, что позабыли.
Замшелый, век отживший дед
Уверовал, как в бога, в это:
Что для громадных новых дел
Уже стары его советы.
И мне в дорогу, в дальний свет,
И вроде нет причин для грусти.
Кассира жду. Беру билет.
Киваю прописям напутствий
И только в поезде,
Потом,
Проснувшись за Новосибирском,
Пойму, что я оставил дом,
Пускай не свой, но очень близкий.
В ОДНОЙ ИЗ ДЕРЕВЯННЫХ ГОСТИНИЦ
1.
Ему не больше двадцати,
Да важно ли в конце концов,
Важней –
На танцы не пойти
С обезображенным лицом.
И так он жадно пьёт вино,
Чтобы скорее – до пьяна,
Как будто и ему давно
Приелось все кроме вина.
А те, что рядышком сидят,
Ровесники его отца,
Даже они отводят взгляд
От безобразного лица.
Им очень жалко паренька
Этим прожженным мужикам,
И снова тянется рука,
И снова до краев стакан.
И кто-то вдруг смахнет слезу,
Уронит голову на грудь,
Прошепчет: «Дочку привезу
И сговорю их как-нибудь.
Да за такого молодца…
Душа-то настоящий клад».
А сам отводит от лица
Нетвердый, виноватый взгляд.
И не противно ему, нет,
Но горько, что нельзя помочь.
А серенький полярный свет
Безжалостно чадит всю ночь.
«Лучше бы я, а не пацан
Попал под этот рваный трос.
Мне легче, с моего лица
Теперь уже не шибкий спрос.
Да не попал, в том и беда,
Что чересчур пацан горяч.
Как занесло его сюда?
Какой такой сманил калач?
В своем бы Угличе сидеть,
Да с одноклассницей дружить.
Так нет же – Север поглядеть,
Так нет же – руки приложить,
С гитарой в стайке огольцов
Бродил бы, да растил усы…»
Мальчишка уронил лицо
На стол, в объедки колбасы.
Его перенесли в кровать,
Забрали со стола вино,
И чтоб мальчишке лучше спать,
Плащом завесили окно.
2
«Здоровы были, землячки», –
Гость был слегка на взводе.
Пожатье жесткое руки,
Его зовут Володя.
Возле окошка грузно встал,
Как штора, тень набросил,
Коломенская верста
И рожа семь на восемь.
Глаза – глухой дуплет в упор,
Между бровями – складка.
И сразу
с места
в разговор
О тутошних порядках:
«Я видел все:
Алтай, Донбасс –
Где лучше, где похуже,
Но Север – штучка,
Глаз да глаз
С таким народом нужен,
Народец – дрянь. Совсем не тот.
Друг-другу яму роет,
И каждый, как незнамо кто,
Мнит из себя героя.
Ведь здесь, кого прямком спроси,
Где что почем, где лучше?
Так он мурло свое скосит
И язычок на ключик.
Никто здесь пришлому не рад –
Чуть что и сразу бортом,
А я ведь еду не украсть,
Я еду заработать.
И пусть молчат. Найду без них.
С пустым не выйду брюхом.
Я им не Федя-ученик
И кое-что пронюхал.
Вот здесь сейчас кричат про БАМ
Студенты и газеты,
А я скажу вам,
Там труба.
Где шум, там денег нету,
Меня не купишь – тертый зуб,
Я проверяю сдачу,
И на машину увезу,
И прихвачу на дачу.
У жизни алгебра проста,
Без лишних академий,
Из всех работ – работа та,
С которой больше денег…»
Его тираду завершил
Хмельной водитель МАЗа:
«Ну гад!
Ты всех
на свой аршин».
И ясно – не промазал.
Тот вытер кровь,
Прищурил глаз,
Но видно, силы смерив,
Сказал:
«Найду в удобный час».
И застучали двери.
И стало тихо.
Пальцы тер
Угрюмый шоферюга:
«Ну вот, вмешался в разговор…
Добро бы хоть за друга
Или за бабу драться стал.
А тут не наше дело…
Но, понимаете, достал,
Достали, на-до-е-ло
Терпеть ухмылки этих рыл,
Слова здесь не годятся, –
Потом он форточку открыл, –
И накурили ж, братцы».
Х Х Х
Человеку не везло,
Человек поверил в зло —
Все равно не повезло.
Стал срывать на ближних зло —
Еще хуже не везло.
Затаил на сердце зло —
И опять не повезло.
И тогда он злу назло
Сделал так, что повезло.
Х Х Х
Перед отъездом было не до сна.
Зато уже в автобусе клевал я.
Потом кемарил в зале ожиданья,
Ну, а в купе все трое с лишним суток
Я просыпался только лишь поесть
И покурить (и то не очень часто),
А после на далеком полустанке
Я придавил еще минут шестьсот
И досыпал в кабине вертолета...
Ну, а когда закончил все дела
И выбраться успел до ледостава,
Мне не хватило ночи рассказать,
Как много я увидел за дорогу.
ЗАВОЗ
Едва обломки льдин проплыли,
Как будто звякнули ключи,
И в порт с весенней первой пылью
Слетелись чайки и бичи.
Реку месили караваны.
Гремел, рычал и ухал порт.
И шеи напрягали краны,
И грузчики сдували пот,
Трещали ящики и бочки —
Кати, кантуй, подай, поддень...
И не вмещался день рабочий
В полярный день.
НОРИЛЬСК-1974
Михаилу Жемерову
Официантка из “Таймыра” —
На каждом пальце по кольцу —
Тасуя арсенал ухмылок,
Примеривала их к лицу.
Играли ямочки и фиксы.
А взор — то женственен, то юн.
Тропически-зеленый фикус
Символизировал уют.
Строгая мерзлую чавычу
И гордо поводя плечом:
“Постней не держим, непривычны
Себе отказывать ни в чем”.
Все выставляла, выставляла,
О стол тарелками стуча.
И разговором забавляла,
Чтоб гость в квартире не скучал.
Сама она из Красноярска,
А дом купила на Дону,
И в “замороженных полярках”
Ее хотели обмануть...
Несла хрусталь с сервантных полок.
А гость, трезвея от тоски,
Мычал под нос: “Крепись, геолог,
Поскольку завтра и таких
Не будет рядом”.
Будет тундра,
Где вместо ночи — день без дна...
Какой прекрасною оттуда
Ему покажется она.
РЕМОНТ
Машина меня измотала
Ей проще – она из металла,
Бесчувственная коробка
И глупая, словно пробка.
……………………………..
………………………………
………………………………
………………………………
Ну что ты молчишь, машина
Не нравится ей матершина.
А чтобы она хотела (ты ещё)
Отлынивая от дела?
Пашу до седьмого пота,
А где же ее работа? (твоя)
Потом прекращаю злиться.
Машина, давай мириться.
Тяну к тебе с дружбой руку.
Мы всё же нужны друг другу.
Ведь ты без меня ни с места…
И сам я, признаюсь честно,
Уже без тебя ничтожен.
А вместе мы много можем.
Давай-ка детальки смажем
Обильным подхалимажем.
Измазался весь, а эта
Не хочет давать ответа.
Сейчас принесу кувалду
И ты загремишь на свалку.
Машина в ответ чихнула
И лампочкой подмигнула.
ИЗ ЦИКЛА “НАЛАДЧИКИ”
1
Мы не туристы.
Ты не путай.
И суть – не легкость на подъем,
Не усложненные маршруты, –
Они берут,
А мы даем.
Они на простенькое ропщут,
Презревши «грошевой уют».
А нам и хочется попроще,
Да только «проще» не дают.
Где просто –
И без нас хватает.
Мы просто не нужны тогда,
А нас несет судьба крутая
По захолустным городам.
Живем не сладко,
Но не пресно,
Уют, оставив «на потом»!
Конечно, ездить интересно,
И все же главное не в том…
2
Морозов карту крестиками портит.
От Красноярска стрелки, как лучи.
Он жирный крест поставил на курорте,
Вздохнул и хмыкнул: “Язву залечил..,”
А дальше — не глубинки, а глубины:
Тува, Чукотка, даже острова.
Он мог бы рисовать на них турбины.
Да только не умеет рисовать.
Умеет делать.
Что же здесь такого?
Своей работы не спихнешь другим.
“Могу ли я?” — совсем не это слово.
У нас поди попробуй “не смоги”...
Пойдут угрозы, просьбы и советы.
Подай им электрический уют.
В любой дыре нельзя уже без света,
При свечке в наше время только пьют.
Вон видишь, крестик возле Моргуцека —
Машину вдрызг загнали. Дикари!
Пятнадцать дней не вылезал из цеха,
Но сделал все же, черт ее дери.
От злости и усталости шатало,
А свет увидел, веришь ли, — ослеп.
Он ставит крестик где-то у Байкала:
— Теперь им проще: протянули ЛЭП.
3
Не по карману ностальгия,
Не до тоски в аду аврала, —
Как воздухом меха тугие,
Работой сутки распирало,
Горели с треском сроки, планы
Огнем негреющим, но вечным.
Зима безжалостно гнала нас,
Хоть шла, по логике, навстречу.
И мы, не грезя о наградах,
Не возвышая наши будни,
Спешили.
Надо — значит надо.
Потели.
Надо — значит будет.
Как заведенные мотались.
Слеталась копоть на морщины.
И нам казалось, что усталость,
Уже, как горб, неизлечима.
На койки падали в одежде.
Прийти в себя, остановиться
Необходимо было, прежде,
Чем встать и перед сном умыться.
Дрожали нервы на пределе...
Но дали все — и пар и воду.
А после целую неделю
Мы ждали летную погоду.
И оставались до авансов
Долги бессонных преферансов.
4
Очень жалко, что мы не вместе.
Но не в этом, не в этом суть.
Собираюсь четвертый месяц
Пару строк написать отцу.
Может, времени очень мало?
Много ль надобно для письма?
На любом из моих вокзалов
От безделья сойдешь с ума.
О любой из моих поездок
Не расскажешь за целый день,
Только это в письмо не лезет.
Или, может, мне просто лень.
Но порой нет с делами слада,
Как их тянешь — не знаешь сам,
А душа вдруг заноет: надо!
И не сможешь не написать.
Отговорок уже не ищешь
И вступительных слов пустых,
А садишься и пишешь, пишешь,
Без кавычек, без запятых.
От усталости сводит руку
За очками строка рябит.
А на утро отправишь другу
Полтетради своих обид.
И не нужно тебе ответа —
Просто выплеснулась тоска.
Но домой не напишешь это,
Страшновато за старика.
Для чего им мои невзгоды?
Напишу, что купил пиджак...
Собираюсь уже полгода.
Только вот не могу никак.
5
В подушку теплую зароюсь,
Спасаясь от невроза дня,
Вдруг ночь бросается под поезд,
Тяжелый, длинный товарняк.
Всплакнет стекло под стук колесный.
И, на мгновенье ослепив,
Отыщет спичка папиросу.
Потом захочется попить.
Босой прошлепаю до крана.
Заноет старое дупло.
Конечно, поздно или рано
Искать земное ремесло
Придется. Я отяжелею
И на подъем (да и вообще).
И как-то сразу заболею
Всем, что в “талмудах” у врачей.
Не дожидаясь: “Баба с воза...”
Скажу: — “Конец” — и весь мой сказ.
Пять лет грозит “старик” Морозов:
— “Последний раз, последний раз”...
6
Мне грустна твоя зависть.
Да, везде побывал!..
Но вчера оказалось,
Мне уже тридцать два.
Не подумай, что плачусь, —
Мне не жаль этих лет.
Кто-то может иначе.
Я, пожалуй что, нет.
Это злее болезни
И коварней вина.
Видишь, волосы лезут, —
Все равно седина...
Но за время скитаний
Между длинных дорог
Я ведь что-то оставил
И хоть в чем-то помог.
Не боюсь укоризны,
Что прокис в тишине.
Есть, что вспомнить о жизни,
Да и ей — обо мне.
Мы с ней связаны слишком,
Даже страшно порой...
А у друга сынишка
Перешел во второй.
7
В тишине до удивленья хрупкой
Пышный иней барственно весом.
Поздравляю, милый мой, с покупкой
(Что же ты потупился?)
Кальсон.
Да, увы, мой друг, такое дело —
Годы. или как их там, года.
Оглянись и вспомни —
Поседела
В прошлой пятилетке борода.
Помнишь, возвращались после пуска —
Месячный авральчик, а потом
В декабре по улицам Якутска
Топали в болоньевых пальто.
Все в тот пуск раскручивалось трудно,
А когда пошло в конце-концов —
Поспешил и разморозил трубы
Тип один из местных мудрецов,
Помнишь, как мы бросить все грозили,
Только жалко стало дурака.
Грелись в продуктовом магазине,
Брали водку цвета молока.
А порою и забавней было,
Прилетали в шубах в жаркий май,
Парились,
А пацанва дразнила:
Дядя, зима-лето-попугай.
Всякое случалось,
По Сибири
Столько лет кружили нас дела,
Чтобы там, где снега изобилье
Устранился дефицит тепла.
Устраняли:
С пылом и без пыла,
Как умели, то что по плечу.
Есть что вспомнить в длинной и унылой
Очереди к скучному врачу:
Переохлажденья, перегревы,
Суету и сквозняки дорог.
В принципе, все те же перепевы
Присказки
“Сапожник без сапог”.
8
Вы, некоторые сокурсники,
Восшедшие на посты,
Пусть бороды вы отпустите
И сбросите животы,
Не вникнуть вам с вашей верою
В решенный для нас вопрос,
Как старшими инженерами
Ходить до седых волос.
А так вот —
Живем не каемся.
Завидовать нет причин,
Поскольку квалификацию
Нельзя отобрать, как чин.
КАК УХОДИТ ЖЕНЩИНА
А тишина не хочет отступать,
Хоть радио гремит на всю катушку.
Осенний вечер скользкий, как лягушка...
В такую пору — лучше лечь и спать.
Да вот никак.
Торшером сдавлен свет.
И по углам темнее, чем в подвале.
На столике — давно раскрытый Фет
Вязаньем незаконченным завален.
Поскрипывает креслице в пазах,
На кухне тонко тенькает из крана...
И ничего у женщины в глазах:
Ни горечи, ни мысли об обманах...
А как уходит женщина?
А так!..
Однажды вдруг ей изменяют силы.
Приехал ты, а комната пуста
И на столе записка:
“Милый...”
ЕГО ЖИЗНЬ
Не по заслугам наградила.
Несправедливо отняла.
Сперва цвела, потом чадила.
Но, все-таки, сперва цвела.
Х Х Х
И счастье крыш, и счастье стен —
Скорей отрава, чем отрада.
В твоей осенней красоте
Еще не слышно листопада.
Зачем унылые слова,
Не слишком рано ли прощаться?
У осени свои права,
Свои понятия о счастье.
Где правда, где святая ложь,
Конечно, все это не просто...
Но вспомни, как вчерашний дождь
Плясал на улицах подростком.
ПЕРЕД ОСЕНЬЮ
Еще отаву не прибила
Внезапность первых холодов,
В шатре раскидистой рябины
Пирует выводок дроздов.
В болоте, над зеленой тиной,
Лютует комариный звон...
Лишь в гамаке из паутины
Разиню муху клонит в сон.
Х Х Х
А началось с обычных слов,
Совсем случайного соседства...
И надо же, как понесло,
Вдруг появившееся, сердце.
В такую даль, в такой разгул,
Не может, видите, без счастья.
Кричу, кричу и не могу,
Чтоб возвратилось, докричаться.
Х Х Х
В беде остаться одиноким.
И вот беда,
Как собачонка, лижет ноги.
А что ей дать?
Теперь беду мне жалко стало —
Беда с бедой.
Выходит, что замки взломала,
А дом пустой.
Х Х Х
Медведя можно натаскать
Кататься на велосипеде,
И будет весело медведю,
И не вползет к нему тоска
Под прутья в клеточной ограде,
Пока не знает, как жестка
У дрессировщика рука,
Которая по шерсти гладит.
Х Х Х
Вот и осень. Вот и все.
Брось ты эту муку,
Снегом слякоть занесет,
Временем — разлуку.
По заснеженным цветам
Не печалься, милый.
Мало ли, что было там —
Было да уплыло.
Не кори себя ни в чем.
Нет любви до гроба.
Коль от взгляда горячо,
Удержись попробуй.
Было лето, лебеда,
Ягода малина,
Коль боялась бы, тогда
Я бы не манила.
Стала осень. Ну и все.
Время урожаев,
Если ветром занесет,
Я не возражаю.
Ну, а к берегу прибьет,
Знай, что я плохая...
Листья стайкой воробьев
По земле порхают.
БЛАЖЕННАЯ
Как скучно, если нет трамвая.
Вон у газетного ларька
Гуляет дурочка немая
С безрукой куклой на руках.
Сама от ветра посинела,
Вся как на веточке листок,
Но то пластмассовое тело
В свой ветхий кутает платок.
Тихонько чмокая губами,
К убогой кукле наклонясь,
Мычит, как может: Баю, баю...
И месит ледяную грязь.
И никого не замечает,
Теплом в лицо ее дыша,
И, чтобы не кричал, качает
Игрушечного малыша.
Ну, а трамвая все не видно,
Зато пробрасывает снег.
Мы смотрим. И, конечно, стыдно
За чей-то несуразный смех.
И вроде что-то душу точит,
А в общем — поскорей бы с глаз.
Ей не поможешь и, уж точно,
Нет виноватых среди нас.
Х Х Х
Не дождались,
А уже хороним.
Ложится медленно
Мокрый снег.
И чем-то грубым
И посторонним
Повис над лесом
Твой громкий смех.
Мы слишком долго
С тобой молчали,
А вот теперь
И слова мертвы.
И ты не думай,
Что он случаен,
Осенний снег
На огне листвы.
Беда не в том,
Что он выпал рано,
А в том, что гибнут
Под ним плоды.
Среди деревьев
Желтеют рвано
Твои
Игрушечные
следы
Х Х Х
Падают изношенные листья.
Бабье лето гаснет на ветру.
Вспомню про обещанные письма,
Может, легче станет, коль совру.
Оглянусь с опаскою на двери
И уйду к словесной ворожбе.
Лучше — если ты мне не поверишь
Хуже — если я внушу себе.
Тянет примороженной рябиной
Горьковатый воздух октября.
Старый сон: любили, разлюбили,
Встреча зря, потом разлука зря...
Туча, словно воз намокшей ваты,
Медленно ползет со стороны.
Хочешь, соглашусь быть виноватым,
Если нужно чьей-нибудь вины?
Хочешь?..
Я согласен на любое,
Ты живи спокойно, не казнясь.
Ну, а то, что сделалось с любовью,
Может, даже к лучшему? Как знать?
Х Х Х
Вы прежнею останетесь
Обыкновенно скромною,
Пока не тронет тайнопись
Дыхание неровное.
И засверкает скрытое,
В которое не верили.
Вы станете открытием
И стоном над потерянным.
Х Х Х
Жизни тихое озеро
В окруженье цветов,
Но любовь заподозрила
В этом что-то не то.
Село солнце на западе.
Дни идут чередой.
Густо плавают запахи
Над стоячей водой.
Зацвело наше озеро.
Мертво лилии спят.
Очень сильными дозами
И снотворное — яд.
Эликсиры лечебные
Декалитрами пьем.
Удиви меня чем-нибудь,
Всколыхни водоем,
Взмой волною надменною —
Удиви. Я молю.
Если нечем — изменою.
Или я удивлю.
У ЗАБОРА
Трафаретом забора
Изуродован сад.
Пес жирнющий, как боров,
Злющий, словно оса.
Здесь от песьего рыка
Львиный зев пересох,
Колокольчик-заика
Потерял голосок.
А решетка литая, —
Посмотреть (не украсть) —
Но в саду расцветает
Песья черная пасть.
ПРЕКРАСНАЯ ЯПОНКА
У полярного круга,
Там где вечер с утра,
Верст на триста в округе
Ни кола, ни двора.
В низкорослых аллеях,
Вспыхнув робко и зря,
Бабье лето белеет,
Не прожив сентября,
И гуляют в метели
Фонарей миражи...
Как мы встретиться смели
Как нам быть? Подскажи.
Я ведь здесь завсегдатай, —
Пусть не дом мой, но кров, —
Как попала сюда ты
Со своих островов?
С красотою нерусской?
Если правду сказать,
Я не верил, что узкие,
Так прекрасны глаза.
Не сбивай меня с толку —
Не могу пополам.
Все загадки Востока
Ты в себе собрала.
Взгляд наивен и ласков,
Вся, как детский вопрос,
Тут же страшная сказка
Длинных черных волос.
Не спасен, так наказан
Неповинный ни в чем —
Комик твой, камикадзе,
Твой Иван-дурачок.
СЛУЧАЙНЫМ ДНЯМ НЕ ДОВЕРЯЯ
Я не успел.
Прошу.
Постой...
Толпой раздавлено прощанье,
Раздавлено ее вещами,
Ее трусливой суетой —
Как не было минуты той.
Смотрю.
Не вижу.
Ты ушла?
Я не могу поверить в это.
Окно, залепленное светом,
Стою у зеркала стекла.
А может все-таки ушла?
Зачем?
Нельзя.
Не уходи,
Случайным дням не доверяя.
Ведь мы не эти дни теряем,
А те, что будут впереди.
Прошу тебя, не уходи.
Вокзал.
Шлагбаум.
Белый плес.
Я в этой встрече не раскаюсь.
Огни случайные мелькают,
Все чаще, чаще стук колес...
Летит окурок под откос.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Ну вот и кончилась тайга —
Леса глухие до отчаянья.
Разулся я.
Из сапога
Дохнуло паром, как из чайника.
Лежу и мню себя царем.
От мысли этой, верной в сущности,
Я тих и умиротворен,
А на кустах портянки сушатся.
А как я клял свои дела,
Тайгу и недра с их богатствами...
Прости, тайга, мои ругательства,
Все это было не со зла.
Сейчас мне предоставит борт
Проезжий МАЗ. Свернусь удобнее
И на трехтысячной колдобине
Проснувшись вдруг, увижу порт.
У ПЕРЕЕЗДА
Перекати-поле.
Если б ноги ныли —
На душе мозоли
Кровяные.
Щепка — по теченью,
А листва — по ветру.
Не для приключений
Мечешься по свету.
Катишься покорный,
Только с виду вольный.
Не пускаешь корни, —
Вырывать их больно.
Долго ли надежде
Выдать обещанье —
Встречи по одежде,
По уму прощанья.
Если хочешь — кисни
Там, где ты посеян.
От хорошей жизни
Не сбежишь на Север.
Дальше — больше.
Только
Сколько можно дальше?
Мечешься без толку,
Поседевший мальчик.
И все чаще боли
В душу зло стучаться.
Перекати-поле.
Перекати-счастье.
ДРУГ СИТЦЕВЫЙ
– Ну было,
Было,
Было раз.
Теперь-то все законно. –
С татуировки синий глаз
Прищурила Джоконда.
– Ну было,
Что же мне теперь,
Идти назад проситься?
Ну я прошу тебя,
Поверь,
Друг ситцевый.
Не поделили бабу.
Сел.
Бывает же такое?
А баба – ясно,
Бабы все...
И он махнул рукою.
Я взял его. Не буду врать,
Ему я верил мало,
Но надо же кого-то брать –
Рабочих не хватало.
Он в благодарности размяк,
Бубнил про долг до гроба.
Я оборвал его: “Пустяк,
Работа будет пробой”.
Работал он, как только мог.
Не хуже, чем ребята.
Но еще долго под замок
Завхоз получку прятал.
В БЕССОННИЦУ
Восемь по диагонали.
Четыре шага в длину.
Кукушкой часы сигналят
В зияющую тишину.
Разбавленный синим утром,
Светлеет ночной настой.
Но будет ли утро мудрым,
Раз вечер прошел пустой?
Как маятник, до рассвета
По замкнутому пути
Бреду и бреду к ответу,
Не зная, смогу ль дойти.
Х Х Х
Ю. Курбатову
Мы для забора, на столбы,
Два тополя весной срубили
И в землю зыбкую забили.
А после (волею судьбы)
Разъехались (расти, мужать)
Забыл: сменил который город.
Те, бывшие столбы забора –
На крыше кронами лежат
И тополиный пух, как порох.
А нам с тобой по тридцать скоро.
Х Х Х
Опять бессонница, как баба,
Заводит музыку свою,
Мои дороги и ухабы
Бедняге жизни не дают.
Она скулит и лезет в душу,
Мол, нету сил, устала я
И от гостиничных подушек,
И от казенного белья,
От верхних полок и вокзалов,
От маятниковой ходьбы,
Я не могу, я так устала
Твоей бессонницею быть.
Подумай и кончай болтаться.
Не век же быть среди гостей,
Остановись, сходи на танцы,
Найди жену, расти детей.
Всю ночь. Ей нет другого дела –
Корит за прожитые дни.
И нету сил, как надоела,
А ведь попробуй, прогони –
Припомнит все твои потери,
Охает все твои дела.
Зато, как смачно возле двери
Храпит снабженец из Орла.
Х Х Х
Я очень тихо сяду в поезд,
Окна засветится экран,
И так уютно успокоюсь,
Вдруг вспомню...
И сорву стоп-кран.
И километров пять по шпалам,
Гася лицо о встречный дождь,
Я пробегу,
Но у вокзала
Пойму, что ты уже не ждешь.
Х Х Х
Мы в этом городе одни,
Но вопреки моим гаданьям,
Так медленно плетутся дни,
Измученные ожиданьем.
Молчат глухие вечера,
Немые улицы и люди.
И очень долго до утра,
А утром вновь тебя не будет.
Когда ты будешь?
Будешь ли?
Я стал выдумывать приметы.
Всю ночь,
Всю ночь на город лил
Холодный дождь.
К чему бы это?
Х Х Х
Уже назад не отберешь,
Остановиться не упросишь.
Сквозь изумруд осенних сосен
Летят прожекторы берез.
И остаешься ни при чем,
И остаешься без ответа.
Покачивается тихо ветка,
Задетая ее плечом.
Беги вдогонку или плачь.
Ах, если б это удержало!
Последним языком пожара,
Метнулся в соснах алый плащ.
Х Х Х
В углах шуршали ахи, охи.
Не звал. Незваною пришла:
Узнав – мои делишки плохи,
Поняв – плохи мои дела.
Пришла, и в узел на затылке,
Свои капризные собрав,
Отмыла пол, сдала бутылки,
Потом осталась до утра.
С наивностью жестоко-детской,
Не опасаясь разозлить,
Наутро выставила с треском
Пришедшего опохмелить.
И ведь осмелилась, сумела,
То деспотична, то жалка,
В давно оставленное дело
Тащила горе-мужика.
Была и матерью и нянькой,
Сестрой, работницей, женой –
С какой-то силой непонятной
За всех отмучилась со мной.
И сделав вид, что разлюбила,
Уже в удачливой поре,
Другой задаром уступила,
И не напомнив о добре.
Х Х Х
Билеты в оперный театр
Я в этот вечер не достану.
С букетом самых поздних астр
Пройду к притихшему фонтану.
Ненужный ясеневый лист
Вспорхнет и стихнет у бордюра.
Конечно, Мусоргский и Лист –
Вершины мировой культуры,
Но им оставлены века,
(Я выберу часы для встречи).
Ну а пока?
Ну а пока –
Проститься с теми, кто не вечен,
Куда так просто опоздать,
А возвратиться невозможно,
К тем, кто уходит навсегда,
Неслышно, так же как и прожил.
Мне дорог этот сирый сквер,
Газонов выцветшая зелень
И седенький пенсионер
С традиционною газетой.
С какою ясностью незлой
Следит он, мудрый и покорный,
Как ловко стертою метлой
Листву в костер сметает дворник.
ЧТО Я ЗАПОМНИЛ
Никак не вспомню,
Есть ли в Орске церковь?
Дымил завод, трамвай спешил, звеня,
В поселок Никель из кварталов центра...
Еще?
Валун у вечного огня.
Вот это помню, помню очень четко,
Как поразили юного меня:
Валун
И рядом с ним старуха в черном,
Склоненная в молитве у Огня.
ИЗЫСКАТЕЛЬ
Голенастый, небритый и хищный, как скальпель,
Бродит по коридору хмельной изыскатель.
Сапожищи до паха, лицо прокопченное,
С виду “горьковский тип”, только лбище ученого.
Обезумевший от комариного гуда.
Он решил отдохнуть, взял у шефа отгулы.
Но еще по инерции, словно наследственность,
Из него так и прет зимовья непосредственность.
Он успел позабыть про общенье иное
И стучится в попавшийся под руку номер,
Но на два оборота закрыться торопятся
Утонченные девочки-проектировщицы.
Он грозится им Лорку читать по-испански.
Приглашает к себе посидеть за шампанским,
Ну, а те, за казенною дверью притихшие,
Вспоминают уютные улочки Тихвина.
Но потом для него проясняется что-то,
Помотав головой, переходит на шепот:
“Что вы думали, этим меня опозорили?
Сами вы дикари, мелкота, инфузории”.
Оглядит сапоги, хмыкнет в бороду кисло
И пойдет обмывать свои грустные мысли.
Не сказать, чтобы это так сильно ужалило,
Рухнет спать,
Но проснется уже горожанином.
ЮЖНЫЙ РОМАНС
На вечерних прогулках
Нам кукушки кричали,
И аукалось гулко
Между гор их вещанье.
Все приметы пригодны,
Чтобы верилось легче
В безоглядные годы,
В бесконечные встречи.
А кукушки летали,
Заверяя нас в чем-то.
Ну, а мы — все считали
И сбивались со счета.
Только где их поруки?
Не кукушки — сороки.
Подхватили под руки
Нас две разных дороги,
Развели, многогрешных,
Словно пьяных с пирушки.
Навсегда.
И, конечно,
Виноваты кукушки.
В ГОРАХ
Пока в горах витает снег,
В долине солнце травы сушит.
Я слышу то сорочий смех,
То лесть цыганскую кукушек.
Как обещания смешны,
А смех так вымученно горек.
Альпийские цветы нежны,
Надменны и суровы горы.
Все рядом. Все взаимосвязь.
Переплелись настолько тропы.
Я весь в грехах. Ты трижды свят,
Но общая меж нами пропасть.
ЗОЛОТОНОСНЫЕ МЕСТА
Геннадию Почекутову
Мы шли с охоты
Без трофеев,
Но мирно. Пусть и каждый мог
Бранить бездарную затею
С “убийством” времени и ног.
Наоборот — был интересным
Прошедший день, а не пустым.
Мы, зачарованные лесом,
Шли, захмелев от красоты.
Жалея бедную природу:
“Ну ладно, пусть ракетный век,
Пусть химия и пусть заводы,
Но как же смеет человек
Быть матери неблагодарен?
Как обозвать такую страсть?
Природа слишком щедро дарит,
Так нет же, мало, надо красть...”
Наш проводник, старик из местных,
Не вмешиваясь в разговор,
По удивительному лесу
Шел безразлично, как на двор.
Под паутинные качели
Нырял привычно головой,
Запнулся...
Выкатился череп
С прилипшей к темени травой.
Он повернул его два раза
Носком литого сапога,
Увидел дырку выше глаза,
Вздохнул и дальше зашагал.
За чаркой он нам растолкует:
“Золотоносные места.
Слыхали песенку такую,
Как люди гибнут за металл?”
ПРИЛИЧНЫЙ ДОМ
Здесь, как на свадьбу — гармониста,
Зовут шута на Новый год.
Шут входит, кланяется низко:
Изящен, нагл, как анекдот.
Коллекция рукопожатий.
— Знакомься! Будущий Ньютон.
— Я — бывший пионервожатый
И, плюс к тому, месил бетон.
— Он шутит, — и хозяйка дома,
Почти и вправду, смущена:
— Мы с ним еще с МАИ знакомы:
Остряк, с квартирой, не женат.
“Ньютон” загадочно рассеян,
Выводит мудрые слова.
А шут безбожно врет про Север,
Где, если честно, не бывал.
На фоне чопорном и чинном
Он суетлив не по годам:
В прихожей — анекдот мужчинам,
В передней — сплетенка для дам.
“Ньютон” ворчит, что шеф бездарен,
Но у него в Москве “рука”.
А шут смешит, а шут в ударе,
Вот только дернулась щека.
Он пьет и крякает победно:
Ну, слава боженьке, прошла.
Потом отходит незаметно
От захмелевшего стола.
Веселье прет, веселье пухнет
На пьяных праздничных дрожжах,
А шут на затемненной кухне
Сидит, виски руками сжав.
В его лице, как двери, хмуром —
Презрительнейшая тоска.
А за стеной от каламбура
Все не оправятся никак.
АВАРИЯ
Советы – хуже, чем смешны –
У мужика – авария
На случай верности жены.
Лишнего не разговаривая,
Переживает свой конфуз.
Чуть приводной ремень истёрся…
И нате –
Бабе выпал туз.
А, может, и всего шестёрка?
Ей – туз!
Ему?
А что ему?
Какая разница. Факт. Случай.
И утешенья ни к чему.
Считал супругу самой лучшей.
И хоть бы в чем подозревал,
В каком-нибудь там переплёте.
Не бил. Получку отдавал.
И вот те на – привет от тёти.
За что? Какой ещё привет?
Какая тётя среди ночи?
И этот пьяненький сосед –
Чего сидит? Чего бормочет?
Х Х Х
Привыкшие беречь свою рубашку,
Которой тело крепкое укрыто,
За ужином сто грамм для аппетита,
И сигарета с фильтром, «не в затяжку»,
Ученые не на своих ошибках,
Не сомневаясь никогда в системе,
Не тратя нервы, деньги или время
В ненужных выяснениях и сшибках,
Предвидя осложнения и беды,
Не нарушая правила движенья,–
Сумеют увильнуть от пораженья,
Но все же не узнают вкус победы.
А мы с тобою переломы лечим.
Хотелось бы похвастаться,
Да нечем.
Х Х Х
Л.В.П.
От страха, как десятка в тире,
Сжимаясь в черное пятно,
Я прибегал к тебе в четыре. —
Будил. И доставал вино.
И мы сидели у подъезда,
Стакан бумажный на двоих...
Глаза старух из окон лезли,
Но ты не замечала их.
Меня не отсылая в завтра,
И не ссылаясь на дела,
Словно в тифозную казарму,
В мою беду бесстрашно шла
И слушала меня, как доктор,
Забыв раздерганную ночь,
По частым выдохам и вдохам
Понять стараясь и помочь.
И потихоньку, понемногу,
Уняв предчувствие беды,
Внушала смелость на дорогу,
На грешные мои труды.
Потом я пропадал надолго
До новых бед, дурной молвы...
А что там до старушьих толков —
Того ведь не было. Увы.
Х Х Х
Сижу с бессонницей за чаем,
Руками голову сдавив,
А ночь опальная скучает
По нашей проклятой любви.
В окошко тычется несмело,
От лампы щурится моей.
О, боже!
Как она умела,
Врачуя нас от горьких дней,
Пугливые не тронув души,
Убавив осторожно свет,
Как старая сиделка слушать
Больных любовью тихий бред.
Шепча поджатыми губами:
— Не дай вам Бог лихой судьбы...
Пью горький чай.
Не надо, память,
Я ничего не позабыл.
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЕ СТИХИ
Мы были друг для друга созданы.
Назло житейским мелочам
Нас все сближало — плакал звездами
Над нами август по ночам,
Луна, лицо свое жеманное
Платочком облачка прикрыв,
Звала загадывать желания,
Шептала правила игры.
Но мы не верили, не верили
В такое исцеленье бед.
Ночами, плача над потерями,
Ведь я не думал о тебе.
Я сам себя терзал и радовал
И твоего не ждал тепла.
Но ведь и ты, когда ты падала,
Меня на помощь не звала.
Смеясь над связями и узами
Во имя призрачных орбит,
Мы шли измученные грузами
Своих забот, своих обид.
Еще не зная, что нам хочется,
Блуждая там, на полпути,
Мы, проклиная одиночество,
Боялись — вместе не дойти,
Мы гнали все любви понятное.
И вот теперь, чужими став,
Мы мучаем себя,
Распятые
На сладкой памяти крестах.
ОДНА ЛЮБОВЬ
1
Любительница чувственных стихий,
Как много бурь рождалось в хрупком теле,
Твои обожествленные грехи,
Ты понимаешь, —
Надоели.
Я ухожу. И все. И не зови.
Мне надоело, понимаешь, это,
Быть для твоей прожорливой любви —
Врачами продиктованной диетой.
2
А ты приходишь
Снова, снова.
Теперь мне и во сне мерещатся
Твои друзья — твои обновы.
Да что ты, право, —
Манекенщица?
Чего ты ждешь?
Моих истерик?
Но вспомни, я не клянчил жалости.
Я отпустил грехи. Поверил.
И не держал. Иди. Пожалуйста.
Ну что еще? Скажи — что надо?
Зачем свою улыбку выставила
Чуть ближе расстоянья взгляда,
Чуть дальше расстоянья выстрела?
3
...ну вот и все. УслыШаЛА. УШЛА.
Угар:
Шампанское,
Ликер,
“Анапу” —
с утра. И в ночь. И не хватает зла,
и не хватает денег. Впору шляпу
пускать по кругу, чтобы на “Агдам”
насобирать и в новую заботу
свалиться — мутным взглядом к проводам
припасть, изобретая им работу
убийцы. Лампочка висит. Могу
и я вот так же, если приловчиться,
а может, газ открыть — и ни гу-гу —
тогда уже никто не достучится,
на этот случай надо бы свечей
найти... И в ожидании расплаты
узреть халаты белые врачей
или пожарных грубые б-ушла-ты.
СНЕГУРОЧКА
Л.В.П.
Новогодняя ночь вышла, в общем-то, грустной.
В окна с уличной елки шел праздничный свет.
Двое с матерью. Столик, уставленный вкусным.
И никто не пришел (когда надо — их нет).
Дождались, чтобы диктор с рябого экрана
Пожалел им удачи в грядущем году
И вздохнули о том, об ушедшем так рано,
Вообще о годах, что так быстро идут
И проходят, уходят — куда — неизвестно,
Без задержки, как мелкая рыба сквозь сеть,
И всплакнули, две женщины, обе невесты —
Скоро тридцать одной и другой сорок семь.
А потом потихоньку, молчком — по кроватям,
До утра притворяться, что будто бы спят,
Вспоминать ерунду (до утра ее хватит),
Ну а там на работу, на елку в театр,
По безлюдному утру, не знавшему ночи.
Не ответив на “с праздничком” (лень говорить)
В зале мимо детей и старушек проскочит,
Чтоб в служебке одеться и перекурить.
А потом оживет на второй сигарете —
Зацветут ее губы, зажгутся глаза.
Что в душе у нее — это рано вам, дети...
И девчонка снегурочка выпорхнет в зал.
Х Х Х
Уже не ветви годы — корни.
Вино кислее, слаще хлеб.
Все чаще мысли о земле,
Земле, которая нас кормит.
И с каждым годом ей не легче...
И мы на ней не просто так.
Прошла пора ее топтать.
Пришла пора — взвалить на плечи.
ФЕВРАЛЬСКИЕ СТРОКИ
Валерию Ковязину
Февраль,
Метелью, как кнутом,
Загонит нас за стол облезлый.
Полезен сок. Я не о том,
Что нам предписано полезным.
Февраль,
Еще один февраль.
Метели, а не снегопады.
Я не скажу,
Что много врал.
Ну а всегда ли шел до правды?
Ах, если бы...
Порой молчал
И принимал округлость шара.
А эти крики по ночам
Из полоумного кошмара —
Что толку в них?
Теперь налей
Портвейна в мой стакан по венчик.
Ты знаешь ли, что в феврале,
В нем даже бабы врут чуть меньше.
Такой вот случай. Суть его —
Не стоит голову морочить —
Врут меньше просто оттого,
Что он всех месяцев короче.
Да ну их баб.
Пускай они
Живут и множат свои сплетни.
Остались считанные дни
До нашего тридцатилетья.
В заботах мелких, в суете
Толклись мы, годы не жалея.
Век бьет рекорды скоростей,
А мы так медленно взрослеем.
Под тридцать выползти на старт
С почти погасшею надеждой.
Оставь Есенина, Христа —
Великоватые одежды,
И без сравнений тяжело.
Не правило, а исключенье
Вело нас, а точней несло
По жизни или по теченью,
Бросало нас из края в край
И убаюкивало штилем.
Ну что ж —
“Пора, мой друг, пора” —
Наверстывать, что упустили.
Пьем за коротенький февраль,
За эту мутную погоду,
И, главное, не надо врать
Себе
Да и другим в угоду.
Как хлещет за окошком снег.
Как жаль, что в дом его не впустишь.
Пусть нету радости в вине —
Так будем же хмелеть от грусти.