Он убил ее ровно в два, а до этого долго мучал.
Сердце тикало, как часы.
Разум был раскален – и гол.
Та, которую целовал и старался одеть получше, стала самых паскудных сил воплощением для него.
Он до того был «того» – то есть, как, не совсем ¬– «с приветом». Жил один, не ходил к друзьям, только книжки себе читал. Был охотник до пирогов, выходил на рыбалку летом, знал, что можно, а что нельзя, на крылечке кормил кота… Только странная пустота охватила его всецело – в ночь, когда он Ее отбил у каких-то детин хмельных. Он почувствовал, как устал жить один, без семьи, без цели, и пошел на манок судьбы, ухватившись за эту нить.
А она хороша была, но не лучше, чем все другие. Он ее защищал, берег, выкрутасы ее терпел. Да, она понимала, что без него бы давно погибла, и по этой причине лишь согласилась с ним быть теперь. Он все знал. Понимал. Молчал. Только странно глаза блестели в те минуты, когда она заходилась сама, визжа…
А однажды, в полночный час, он напал на нее в постели. Раз – удар – и еще удар. Он рукою ей рот зажал и продолжил ее лупить, – хладнокровно, как между прочим, оседлав ее хрупкий стан и в истерзанный вжав матрац…
Наслаждаясь моментом – бил. Долго бил, до кровавых клочьев, и соленая пустота не бежала ручьем из глаз…
Что ж ты, женщина, за предмет, темный, странный и непонятный, чем так держат тебя в плену звезды, стразы и блеск витрин?
Допустив обоюдный грех, ты отрезала путь обратно.
А теперь я хочу взглянуть – что же там, у тебя внутри?
Догорала в рассвете ночь. Догорало на свалке тело. Он сидел у воды, как бомж, глядя на воду, и смолил.
Мир вставал перед ним стеной, мир ломал его замков стены, проливал благодатный дождь, оседавший в густой пыли.
Он молчал и глядел вокруг – отрешенно и с любопытством, и казалось ему, что миг – это самый большой расчет.
Он был мертв, хоть еще не труп. Он еще не успел напиться.
Это круто – владеть людьми.
Он был мертв. Он хотел еще.